Северная Двина

Мы плыли вниз по Северной Двине

На белом пассажирском теплоходе,

Который прежде назывался «Неман»,

Но был позднее переименован

В честь Федора Абрамова. Писатель

Был местным уроженцем. Вспоминаю

Публичное признание его

И яростное самобичеванье

За то, что в бытность в университете

На своего профессора донес,

В чем каялся потом, возненавидев

Партийных искусителей своих.

Не в этом ли особенность души

Исконно русской? – Прежде нагрешить,

Дотла пропиться, грабить на дорогах,

Быть душегубом, татем полуночным,

Детоубийцей или стукачом,

А после под иконой жечь свечу,

Лоб кровянить поклонами земными,

Покаявшись в лихих своих поступках,

У Господа вымаливать прощенье,

И схиму принимать. Не потому ли

Веками здесь поют о Кудеяре,

А отроки святые не в чести?

Мы плыли вниз по Северной Двине

С фольклорными ансамблями из Тойвы,

Сольвычегодска, Котласа и прочих

Окрестных городов и деревень

На фестиваль в Архангельск. Вечерами

Мы приставали к берегу, и вновь

На пыльных сценах поселковых клубов,

На площадях прибрежных леспромхозов,

Под северными злыми комарами,

Плясали вилегодские старухи

В узорных полушалках расписных

И праздничных багряных сарафанах

С подгрудною высокой подпояской

И необъятным клетчатым подолом,

Рассчитанным на деревенских женщин,

Беременевших снова, что ни год.

Их песни, позабытые сегодня,

И танца неподдельное веселье,

Что недоступно профессионалам,

Крестьянские морщинистые лица,

Согбенные, но крепкие тела,

И темные беззубые улыбки,

Собравшимся иллюзию внушали,

Что в старину жилось повеселей.

Механики, завхозы, речники,

Надев льняные светлые рубахи,

Подхваченные пестрым кушаком

С устюжскою затейливою вязью,

И волосы забрав под ремешок,

Преображались в древних берендеев,

Гудошников и гусляров, а ночью

На теплоходе рявкали гармони,

И бешено гремела дискотека,

В сегодняшний перемещая век.

Я вспоминаю поселковый клуб,

Плакат «Добро пожаловать» над входом,

Крест-накрест заколоченные двери

Под надписью, и лужу у крыльца,

Вокруг которой зрители стоят,

А на крыльце кружится хоровод,

Платочками помахивая дружно.

Я вспоминаю контуры церквей

Преображенья или Воскресенья,

Плывущие над белою водой

Под берестою северного неба.

И таинство полночной тишины

Под неизбывным половодьем света,

Где сосны не отбрасывают тени,

И красок нет – лишь чернь и серебро.

Лесное царство пересыльных тюрем,

Владения зловещего ГУЛАГа,

Места захоронений безымянных,

И вышки зон, и постоянный день,

Как в камере, где свет не гасят ночью,

Бессонница, что многодневной пыткой

Пытает обескровленный народ.

Как непохожа эта белизна

На петербургско-пушкинские ночи

С графическою оторочкой шпилей

И золотом неярким куполов!

А впереди, и сзади, и вокруг,

Струилась неподвижная Двина,

С обманчиво прозрачною водой,

Пропитанная аммиачным ядом

Бумажно-целлюлозных комбинатов

Коряжмы и Архангелогородья.

Свободная российская река.

С ее широких плоских берегов

Татарские не пили кони воду,

Увязнув безнадежно на пути

В болотах вологодских или ситских.

Исконная российская река, —

Не Дон, который к туркам уходил

В Азовщину; не Волга, что течет

Меж берегов мордовских и болгарских,

Татарских, и чувашских, и калмыцких,

В Хвалынское впадающая море,

Где полумесяц пляшет на волне,

Подернутой азербайджанской нефтью;

Не Енисей тунгусский; не Иртыш,

Отобранный насильно у Кучума;

Не Днепр, что от постылых москалей

К родному убегает Запорожью,

Чернобыльской отравой пораженный;

Не Терек, что несется по камням,

Песком и кровью яростно плюясь,

И задыхаясь от бессильной злобы.

В течении Двины отобразилась

Неторопливость спутников моих,

Невозмутимых и русоволосых,

Архангелогородский говорок

С распевной гласной на исходе фразы.

Спокойная российская река

С болотистым многорукавным устьем.

Здесь Петр когда-то вздумал строить флот,

Да после передумал, спохватившись,

Что не доплыть отсюда никуда, —

Ни в близкую, казалось бы, Европу,

Ни к прочим зарубежным берегам.

Пробить пути на Запад и Восток

Отсюда не сумели мореходы:

Ни Пахтусов, в Соломбале лежащий,

Усопший тридцати с немногим лет,

Ни к полюсу стремившийся Седов,

Себя велевший к нартам привязать,

И где-то от него невдалеке

Матросами задушенный своими.

Единственная русская река,

В российское впадающая море,

Откуда путь уходит в никуда —

Навстречу льду, безмолвию и мраку.

1993