«Проснешься за полночь, – так жить невозможно и страшно!…»

Проснешься за полночь, – так жить невозможно и страшно!

Глухою порою, на стук неожиданный выйдя,

Трясешься у двери в халате ночном нараспашку,

Нелепый и жалкий, и всем ненавистникам виден.

Чем меньше осталось, тем каждый мучительней повод

Ухода бояться от жизни своей окаянной, —

Тугой телефонный на шее почувствовать провод, —

Страшнее всего быть утопленным в собственной ванной.

И пот на глаза наплывает, холодный и липкий,

Мерещится шорох, и сердце опять прихватило.

Не соколу в небе завидуешь ты, а улитке,

Что спит незаметно в качании вязкого ила.

Зачем так усердно, намылив поклонами холку,

Пугаясь разбоя и слухов про новые войны,

Настырная старость все клянчит у Бога страховку,

Стараясь добиться гарантии смерти спокойной?

Так в воду холодную нехотя входит купальщик,

Не прыгнув с разбега, а шагом, как некогда сам я,

Всей зябкою кожей – от носа до кончиков пальцев,

Предчувствуя в страхе ее ледяное касанье.

А жизнь на рассвете лучами осенними брезжит,

И капли на стеклах – подобье цветных инкрустаций.

Как не было силы достойно прожить ее прежде,

Так нету и мужества вовремя с нею расстаться.

1995