Ермаково

Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.

Потускневшее солнце уже на излете.

Машет крыльями грустно, на юг улетая,

Туруханского гнуса пора золотая.

Край поры молодой, я там с юности не был,

Где горит над водой незакатное небо,

И светлеют, обнявшись, спокойные реки, —

Белый плес Енисея и синий Курейки,

Где стоят, высоки, приполярные ели,

Где вождя мужики утопить не сумели.

Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.

Вы подобное место навряд ли найдете,

Где гниют у низины пустынного леса

Силачи-исполины, четыре «ИэСа»,

Словно памятник грозной минувшей эпохи.

Ржавых труб паровозных невеселы вздохи.

Сорок лет, как сюда завезли их баржою,

И стоят они здесь, поедаемы ржою.

Волк голодный, обманутый рыжею кровью,

Пробирается, крадучись, к их изголовью.

Эти призраки все я запомнил толково

На краю Енисея вблизи Ермаково,

Где осинник пылал светофором над нами,

Где пути вместо шпал замостили телами.

Но истлели тела – и дорога насмарку,

Что связать не смогла Салехард и Игарку.

Сколько лет пробивался по тундре упрямо

Этот путь, что заложен задолго до БАМа?

Половодье в начале недолгого лета

До сих пор вымывает из кручи скелеты.

Нынче норы лисиц и берлоги медвежьи

Заселяют туманное левобережье,

Да остатки бараков чернеют, убоги,

У покинутой насыпи мертвой дороги.

Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.

И когда эти строки вы в книге прочтете,

Помяните людей, что не встретили старость,

От которых нигде ничего не осталось.

1987