6

Я разбирал отцовское жилье,

К нему боясь притронуться вначале.

Пускай вас минет, пуще всех печалей,

Унылое занятие мое.

И позднее отчаяние жгло

Меня, когда, медлительный и робкий,

Я книги упаковывал в коробки

И в тряпки заворачивал стекло.

Мне вспомнились блокада и война,

Пора бомбежек и поспешных сборов,

Закрашенные купола собора,

Что виден был из нашего окна.

Осколки бомб царапали фасад,

Но, связывая узел из одежды,

Вернуться я надеялся назад, —

Теперь на это не было надежды.

Я разрушал отцовское жилье,

Дом детства моего, мою защиту.

Пусть этот подвиг будет мне засчитан,

Когда земное кончу бытие.

Был интерьер его неповторим

В пространстве тесном с мебелью не новой.

В той комнате, что спальней и столовой

Немало лет служила нам троим.

Сюда сентябрь зашвыривал листву,

Июньский свет в окне полночном брезжил.

Женившись, переехал я в Москву,

И навещал родителей все реже.

Я вспоминаю поздние года,

Когда, работой суетной измучен,

Здесь ночевал наездом иногда

На стареньком диванчике скрипучем.

За занавеской лунный свет в окне

Тяжелая раздваивала рама,

Часы негромко били в тишине, —

Все хорошо, мол, спите, еще рано.

Крахмальная хрустела простыня,

Родители дремали по соседству,

И взрослого баюкало меня

Пушистое прикосновенье детства.

Был кораблю подобен этот дом,

Куда я заезжал всего на сутки.

Раскачивались ветки за окном,

И пол скрипел, как палуба на судне.

Мне все казалось неизменным в нем,

И сам я, возвратившийся из странствий,

Не замечал, что вместе мы плывем

Во времени, увы, а не в пространстве.

Летучим снегом сделавшись, вода

Легла на Землю черную устало,

И ранние настали холода,

Когда внезапно матери не стало.

Отцу здесь горько было одному, —

Он сгорбился и высох от страданий,

Но был он педантичен, и в дому

Поддерживал порядок стародавний.

Сияла так же люстра над столом,

Смотрел с портрета на вошедших Пушкин,

Сияли статуэтки за стеклом, —

(Мать с юности любила безделушки).

Пора спешить – машина ждет внизу.

Воспоминаньем сердца не утешу.

Я вещи в новый дом перевезу,

И люстру над столом своим повешу.

Пускай они врастают в новый быт,

И новое приобретают имя.

Пусть будет факт потомками моими,

Столь очевидный для меня, забыт,

Что этот рог смешной из хрусталя,

Резной орел из дерева и кресло, —

Не вещи, а обломки корабля,

Которому не суждено воскреснуть.