«На бобину смотаны нервы» (Звукозапись по-уральски)

Музыка сама по себе — искусство гораздо более хрупкое, чем, например, живопись или литература. Звук, вылетевший из-под скрипичного смычка или из-под пальцев гитариста, живет не более пары секунд. Чтобы продлить его очарование, необходимы технические средства, умелые руки и умные головы. Проще говоря, нужна звукозапись.

Первые попытки сохранить рок-н-ролльное звучание были предприняты почти сразу после того, как эта музыка зазвучала в Свердловске. В 1961 году музыканты «доисторической» группы «Физтехи» поставили перед своим звукорежиссером Борисом Васильевым задачу: записать их программу, включавшую в числе прочего и первые американские рок-н-роллы. Специально для этого был куплен магнитофон, и на одном из концертов Борис нажал клавишу «Запись». Все получилось замечательно, но магнитофонная пленка образца 1961 года — носитель очень хрупкий. Через несколько лет она просто рассыпалась.

Свердловские рокеры 1960—1970-х годов, естественно, старались сохранить свое творчество для потомков. Происходило это примитивно: на чьей-нибудь квартире музыканты садились перед бытовым микрофоном, воткнутым в бытовой же магнитофон, и начинали петь и играть. Потом слушали и, если что-то вышло не так, переписывали снова. Процесс продолжался до тех пор, пока полученная фонограмма не удовлетворяла всех. Обычно рекорд-сессия продолжалась не более часа и не требовала от участников больших усилий. Поэтому и не относились к ее результату как к чему-то ценному. Если дефицитная пленка требовалась для записи новой западной пластинки, первым делом затирались собственные опусы.

Иногда фиксировали звук и на концертах. Порой подключали магнитофон к пульту, а чаще просто писали звук «с воздуха», то есть поднимали микрофон вверх. Аппаратура на концертах тех лет была аховая, звук соответствующий. В результате на пленке оставались главным образом буханье и гул, хрип и скрежет. Переслушивать такое было трудно, и разочарованные меломаны не дорожили этими бесценными аудиодокументами эпохи.

Первые опыты того, что уже можно назвать звукозаписью в истинном смысле слова, относятся ко второй половине 70-х годов. В 1977-м основатели группы «Екатеринбург» Алексей Густов и Сергей Пучков решили увековечить свои песни. Причина этого понятна: у них перед глазами была масса УПИшных групп, от которых не осталось ничего, их музыка не была записана.

Сперва задача казалась простой, но аппетит, как известно, приходит во время еды. Густов, всегда любивший возиться с техникой, начал придумывать для своих произведений новые краски: «Сначала пробовали писаться просто на микрофон, воткнутый в магнитофон. Потом я начал паять простенькие микшерочки. Сделал ревер из приставки «Нота». Начали экспериментировать». Библиотека Уральского научного центра, где работал Алексей, выписывала журнал «Приборы и техника эксперимента». Найденные в нем схемы предварительного усилителя для научных датчиков Густов приспосабливал для изготовления всяких музыкальных штуковин. Преобразователь частоты преобразовывался в гитару с октавером. У него первым в городе появился микшер с параметрическим эквалайзером, показывавший и средние частоты, и широту пика. Это чудо техники было также произведением его собственных рук.

В результате этого научно-технического прогресса в рамках отдельно взятой группы были записаны не только песни «Екатеринбурга», но и первый свердловский хит — «Сонет» на музыку Г. Вильнянского и стихи В. Шекспира.

Алексей Густов так погрузился в тонкости звукозаписи, что через несколько лет полностью отошел от музицирования: «В начале 80-х мне стало интереснее не играть в группе, а «играть на группе» — заниматься звукорежиссурой, звукопродюсерством». Из-под его умелых пальцев, крутивших ручки самодельных устройств, вышли альбомы «С-34», «Метро» и «Чайфа». Но это было уже позднее…

В 1978 году студент физтеха УПИ Саша Гноевых активно занимался факультетским радио. По наследству от закончившего вуз Николая Грахова ему достался радиоузел в общежитии. Расширяя круг своих обязанностей, Саша решил фиксировать на пленку и транслировать по общажной радиосети лучшие выступления участников институтского конкурса художественной самодеятельности. Не только музыкантов, но и, например, студенческого театра эстрадных миниатюр. Всеми правдами и неправдами закупили аппаратуру, магнитофоны, микрофоны, и дело пошло. Одной из первых записей стал концерт «Сонанса» на тридцатилетии физтеха в 1979 году. Через несколько месяцев, во время подготовки к записи следующего выступления «Сонанса», на этот раз с программой «Пилигримы», на активного радиоинженера обратил внимание Женя Димов и предложил ему поработать вместе с группой. У «сонансов» тогда были проблемы со звуковиком, и им нужен был человек, разбирающийся в технике.

Как раз в это время «Сонанс» работал над новой программой, состоящей из рок-песен. Новичок с ходу предложил записать ее в студийных условиях. Для Александра зальная запись была уже пройденным этапом. Ему хотелось, чтобы музыка звучала так же, как на фирменных пластинках. А подобный результат могла дать только кропотливая работа в студийных условиях. «Сонансы» поначалу отнеслись к этому предложению с прохладцей. Никто не верил, что их музыку можно будет зафиксировать так же качественно, как альбомы их западных коллег. Гноевых настаивал на своем: «Я был уверен, что все может получиться. Я тогда учился на физтехе, занимался наукой, а наука — это всегда достижение чего-то непознанного. Пусть никакой теоретической литературы не было ни на русском, ни на английском языках, но были магнитофон, паяльник и руки — и вперед, экспериментируй».

Кроме технической стороны дела, скепсис музыкантов вызывали еще и туманные перспективы всей затеи. То, что это никогда не выйдет на фирме «Мелодия», было ясно. Но тогда зачем вообще возиться с пленкой? Именно поэтому, когда запись все-таки началась, многие Сашины порывы применить студийные эффекты вызывали у остальных непонимание: «Мы же не сможем сыграть так на концерте, зачем тогда думать, как нам сделать это в студии?!»

Но вскоре Пантыкин, Скрипкарь и Перов, слушая получившееся, стали понимать, что вырисовывается нечто очень интересное. Серьезный сдвиг произошел во время записи «Песни любви». Появились монстроидное звучание гитар, дилеи (повторы одних и тех же фраз). Как все творческие люди, которым в руки попал новый инструмент, «сонансы» быстро вошли во вкус. Записав очередной дубль и прослушивая его через пятнадцать минут, они уже не думали о том, можно ли это будет сыграть на сцене. Им хотелось сделать прямо сейчас нечто такое, чего до них никто никогда не делал.

Результат превзошел все ожидания. «Шагреневая кожа» оказалась столь впечатляющей, что Саше Гноевых было присвоено пожизненное звание «Полковник». С тех пор представить существование любой свердловской группы без магнитоальбомов стало невозможным. Постоянно работающий магнитофон внес свои коррективы и в репетиционный процесс. В любой момент можно было вернуться назад, прослушать все варианты поиска наилучшего звука и выбрать самый удачный. Работа сразу приобрела иную интенсивность.

После раскола «Сонанса» Полковник остался с той его частью, что стала «Треком»: «Я понимал, что такой электровеник, как Пантыкин, сам везде пробьет себе дорогу. Тем более я с ним связи не терял и помогал, если он просил. Остальные музыканты были в организационно-техническом плане более неопытны, и бросить их я просто не мог. К тому же чувствовал, что работа с ними будет очень интересной».

Александр «Полковник» Гноевых. Фото Дмитрия Константинова

Во многом под влиянием Полковника всего через три месяца после «Шагреневой кожи» «трековцы» снова сели за запись. Да музыканты и сами уже распробовали вкус работы в студии. Ярким примером этого стало длинное гитарное соло на песне «Может быть, хватит». Изначально оно замышлялось вполне обычной длины, две-три минуты. Но во время ее исполнения и гитарист Перов, и аккомпанировавшая ему ритм-секция почувствовали такое удовольствие от совместного музицирования, что никак не могли остановиться. Записали, послушали и решили оставить как есть, только в конце Полковник наложил немного эффектов. «Иногда музыканты играют так замечательно, что душа сама поет. В таком случае технические характеристики не так важны. Пусть канает как канает, лишь бы сохранить это пение души».

Финальный штрих в первый альбом «Трека» Александр придумал и записал самостоятельно. Тогда ходило по рукам много анонимных пленок. Музыку переписывали с магнитофона на магнитофон. Коробки часто терялись, и разгорались жаркие споры: кто же это играет и поет? Чтобы избежать подобного, Полковник записал коротенькое вступление. На фоне ревущего зала (взятого с пластинки «Weather Report») он объявил: «А теперь — группа «Трек» из Свердловска». Отныне, в каком бы конце страны ни слушали этот альбом, вопросов об авторстве не возникало. Идею повторили и на втором альбоме, правда, в роли конферансье выступил уже Перов.

«Трек-II» Полковник считает большим шагом вперед: «Надо различать два вида критериев качества записи. Есть чисто технические характеристики: наличие искажений, шумов, лишних гармоник. Если у звукоинженера в распоряжении прекрасные микрофоны и магнитофон, то эти показатели трудно будет испортить. А есть критерии чисто режиссерские, саундпродюсерские: выстраивание инструментов по планам, создание эффектов, попытки так или иначе окрасить звук. Хороший художник может нарисовать картину даже плохими красками. Специалист по краскам будет плеваться от их качества. Ну и что? Картина-то отличная! Так и у нас. Во время записи первого альбома был хороший ламповый пульт, дававший теплый звук, а на втором — какой-то самодельный, который приходилось ставить вертикально, иначе он не работал. Тут уж я был бессилен. Возможно, частотные характеристики из-за этого на «Треке-II» послабее. Но с точки зрения звуковых решений, он гораздо сильнее, чем первый. До той же «Космогонии» в 1980 году мы просто еще не доросли».

Чего только в этой «Космогонии» не наворочено! Кроме фортепиано, барабанов, гитары и баса все остальное там — звуковые фокусы и эффекты. Эта композиция — яркий пример того, как музыканты сами увлеклись звуковым конструированием. Чаще бывало по-другому: группа требовала «упростить» задумки Полковника. Музыканты всегда хотят исполнять свои песни на публике, поэтому часто предлагали переаранжировать вещь так, чтобы ее можно было сыграть на сцене.

Но некоторые эффекты во всем их великолепии повторить на концерте просто нельзя. В своих записях «трековцы» активно использовали весь университетский корпус. Многоэтажный лестничный пролет они превратили в естественную эхо-камеру. В песне «Кто ты есть…?» в строчке «Пора открывать тебя!» хотелось усилить эхом последний слог. Мощные колонки вытащили на лестничную клетку и направили их вниз в пролет. Включив микрофон, Полковник во всю мощь подал в динамики этот самый слог «БЯ!». Получившийся аудиоэффект по достоинству оценили не только будущие слушатели «Трека-II», но и пара студенток, куривших на лестнице тремя этажами ниже. Громогласное «БЯ!», раздавшееся в пустом здании буквально с небес, запомнилось им надолго. Зато звукорежиссер остался доволен.

За два года плотной работы со звуком Полковник полностью оправдал свои виртуальные погоны с тремя звездочками. При жестком минимуме технических средств для адекватного осуществления задумок музыкантов звукорежиссеру надо было вжиться в группу, стать с ней единой семьей. И Полковник стал абсолютно полноправным участником «Трека», чье слово было не менее весомо, чем мнение Перова или Скрипкаря. Звуки, которые доносились из динамика при прослушивании уже готового альбома, рождались не только под клавишами Андрея Балашова или струнами Михаила Перова, но и под паяльником, и ручками пульта Полковника. «На физтехе учили умению находить техническое решение для любой поставленной задачи. Надо было записать музыку. И вот на ощупь, методом тыка с огромным количеством попыток мы эту задачу решали».

Уже почти хрестоматийной стала работа Полковника с обыкновенным пианино фабрики «Красный Октябрь». Он подошел к нему как инженер. Задняя стенка была расчерчена мелом на пронумерованные квадраты. В них по очереди крепились два микрофона, и Андрей Балашов монотонно нажимал все клавиши — от низких до высоких. Потом микрофоны передвигались на следующий квадрат, и все повторялось снова. После этой нудной процедуры путем прослушивания определялся квадрат, где звучание наиболее сбалансировано. «У нас перед глазами, вернее, перед ушами были лучшие образцы западной рок-музыки. Я прекрасно понимал, что у «Pink Floyd» или «1 °CС» совсем другие инструменты и совсем другая аппаратура. Но я старался подручными средствами добиться максимально приближенного уровня звучания».

Примерно так же экспериментировали с гитарами, с барабанами. Иногда перфекционизм Полковника даже где-то утомлял «трековцев». Музыкантам хотелось скорее сыграть, скорее услышать результаты того, что уже звучало у них в голове, а тут опять Полковник возится со своими занудными экспериментами. Но их результат был столь впечатляющ, что оправдывал казавшееся затраченным впустую время. Любые мало-мальски отрицательные эмоции исчезали, как только нажималась кнопка «запись». «Это были самые лучшие моменты нашей тогдашней жизни. Учеба, работа, семья — все меркло перед сладкими моментами совместного активного творчества. То, что получалось, нравилось нам, а значит, понравится и другим. Все работали на полную отдачу». Творить могли круглосуточно, но по ночам старались ничего не записывать. Даже то, что фиксировали поздно вечером, после утреннего прослушивания часто приходилось переделывать. Не удивительно: звукорежиссеру трудно работать больше четырех часов (притупляется профессиональный слух), а «трековцы» иногда фигачили и по двенадцать часов.

И «Кожа», и все альбомы «Трека» писались в монозвучании. Монофоническим был магнитофон «Тембр-2М», усовершенствованный Полковником для работы в студии. Помимо прочего усовершенствование заключалось в тумблере для переключения дорожек магнитофонной ленты, установленном сбоку. Чтобы не портить элегантный дизайн советской аппаратуры, тумблер был спрятан в блестящую консервную банку. Смотрелось очень импозантно. Инструменты и вокал фиксировались отдельно, каждый на свою дорожку. Затем эти дорожки попарно «накладывались» друг на друга путем перезаписи с магнитофона на магнитофон. Назывался этот трудоемкий метод «наложением». Моно давало возможность уменьшить количество перезаписей, при которых качество неизбежно терялось. Кроме того, большинство слушателей стереоаппаратуры еще не имели. А те, у кого она была, часто пользовались ею в монорежиме для экономии дефицитной пленки.

Постоянную нехватку техники испытывали не только слушатели «Трека», но и сами музыканты. Многое приходилось делать своими руками. Покупались какие-то датчики для измерения давление звука, на заводе вытачивались алюминиевые корпуса, вручную наматывались трансформаторы, и получался такой тонкий прибор, как микрофон. Замечательные стойки для него мастерили из титановых лыжных палок и бильярдных шаров.

Преображалась и комната студенческого клуба университета, где репетировал «Трек». Ее надо было максимально звукоизолировать, но любые специальные материалы были в то время недоступны. Голь на выдумки хитра — отличными шумопоглощающими панелями оказались обыкновенные магазинные картонки из-под яиц. Правда, они, как и почти все остальное в то время, были дефицитом. За этими «яйцеклетками» (как их называли музыканты) устраивались настоящие экспедиции. Пока кто-то один распивал со сторожем склада бутылочку, остальные тырили картонки. Обитая «яйцеклетками» студия приобрела где-то даже профессиональный вид, а репетиции больше не мешали учебному процессу.

В библиотеке имени Белинского Полковник перерыл все в поисках материалов по акустике. Нашлось менее десятка книг, из их содержимого пригодилось всего процента два. Но что-то для себя он извлек. В результате получился ревербератор — прибор для создания эффекта эха. Схем никаких не было. Полковник знал только общий принцип работы этого устройства: больше всего оно напоминает раскладушку, где вместо брезента натянут тонкий лист металла, на который подается звук и который этот звук задерживает. Все это надо было создать самому. Знакомый в учебно-производственном комбинате УПИ помог сварить раму из уголков. Другой знакомый за две бутылки водки вынес с Верх-Исетского завода лист тонкой трансформаторной стали размером два на полтора метра. От самых настоящих раскладушек надергали обыкновенных пружин и растянули металлический лист на раме. Из наушников изготовили датчики, которые подавали звук на лист. Другие датчики этот звук снимали. В зависимости от их расположения на листе звук был разный, конкретное место определялось опытным путем. Лучше всего получавшийся неестественно объемным и несколько металлическим звук слышен на некоторых песнях альбома «Вскрытие» группы «Кабинет», который Полковник записывал в 1986 году. Массивная акустическая диковинка осталась в клубе горного техникума, когда «Кабинет» съезжал оттуда. Скорее всего, она закончила свой земной путь в груде металлолома.

Постоянной головной болью Полковника была переменчивая уральская погода. Все инструменты, в которых есть деревянные детали (фортепиано, гитары, барабаны), меняют свой звук в зависимости от уровня влажности в помещении. Да и сама звуковая проходимость воздуха зависит от температуры и от той же влажности. Кроме обыкновенного термометра, приборов, измерявших атмосферу в комнате, в распоряжении «Трека» не было. Поэтому метеообстановку в студии Полковник определял на глазок. Если в процессе записи песни вдруг надвигалась гроза — срочно запечатывались все окна и форточки, иначе отстроенный звук барабанов резко менялся, и приходилось все переписывать заново. С похожими проблемами Александр столкнется зимой 1995 года во время записи наутилусовского альбома «Крылья», когда постоянную температуру в огромной холодной студии Ленфильма приходилось поддерживать с помощью нескольких калориферов. «Если рассказать любому западному звукоинженеру или даже работнику хорошей современной российской студии о том, как мы писали звук, он поразится нашей способности работать в таких антисанитарных условиях. Но других-то не было. Приходилось вертеться».

Так, вертясь и борясь с техникой и погодой, «Трек» дожил до 16 июля 1982 года. В этот день началась запись их третьего альбома. «…У многих людей возникает закономерный вопрос: «Что же такое «Трек»? Какой он настоящий? В первой записи или во второй?» Я думаю, «Трек-3» будет для них в чем-то неожиданным — это будет, тьфу-тьфу-тьфу, и первый и второй вместе, и на ступеньку выше. В общем, в помыслах мы далеко, а в реальности…» — так туманно сформулировал настроение группы накануне рекорд-сессии Игорь Скрипкарь в «трековском» дневнике.

На седьмом этаже опустевшего на время летних каникул здания университета начали отстраивать звук барабанов. Драммер методично лупил по ним, Полковник крутил ручки пульта. Вдруг дверь студии затряслась под чьими-то мощными ударами. Запыхавшиеся вахтеры испуганно залепетали: «Сидим себе, никого не трогаем, вдруг слышим — на крыше начали сваи забивать…» Только увидев барабаны, они успокоились.

Работа над альбомом, схожая по трудозатратам с забиванием свай, продолжалась ровно два месяца. Почти в ежедневном режиме «Трек» корпел над новыми песнями. Основная тяжесть легла на плечи Скрипкаря, Перова и Полковника. Димов тем летом чувствовал себя очень неважно, не смог отбарабанить весь альбом и привел дублера — юного ударника Андрея «Пионера» Котова. Чтобы ввести новичка в курс дела, потребовалось несколько дней драгоценного времени, но зато именно пионеровский перестук слышен в большинстве композиций. Для помощи в аранжировке новых песен был привлечен бывший соратник по «Сонансу», студент Московской консерватории Олег Андреев. Помимо этого, он и Балашов исполнили две скрипичные партии в «Гимне». В ходе работы исходный материал порой кардинально изменялся. Например, песня «Навсегда» стала в конце концов инструментальной композицией. Однако музыкантам было жалко, чтобы текст Аркадия Застырца о вступающем в тревожный мир ребенке пропал зря, и — уникальный случай — слова к инструментальному номеру напечатали на вкладке к альбому.

Полковник был в ударе, он мог осуществить любой замысел музыкантов. Для песни «Солдатики» понадобился бой часов — он отыскал у знакомых напольные часы и записал их перезвон. Споткнулся он лишь раз — на собственном неумении толком играть ни на одном инструменте. «На гитаре я немножко тренькаю, но не более того. На третьем «Треке» меня пытались заставить сыграть — второго гитариста в наличии не было… Я так волновался от историчности момента, что у меня ничего не получилось. И тогда я нашел техническую возможность, чтобы Скрипкарь смог исполнить еще и гитарную партию».

Больше всего пришлось повозиться с композицией «Как поверить?!» Хотелось создать мощную антивоенную песню. Тогда у американцев были планы разместить свои нейтронные бомбы в Европе. Словом, обстановка была напряженная. И одновременно с этим появляется идиотски-бодряческая песня Пахмутовой «Ядерному взрыву — нет, нет, нет!». На этом оптимистическом фоне «Трек» собирался высказаться на ту же тему более серьезно, искренне и пугающе.

В 1980 году «Pink Floyd» выпустили свою «Стену», которая была не просто альбомом, но целым спектаклем. Полковник всегда отличался любовью к некоторой театральности, ему хотелось сделать что-то подобное — глобальное и в хорошем смысле пафосное. Поэтому два фрагмента песни «Как поверить?!» он решил превратить в настоящие звуковые представления. До собственно песни разворачивается целая картина, нарисованная звуками. Начинается все с резкого хлопка внезапно распахивающегося окна. В него врывается шум улицы. Самым простым было выставить микрофон в форточку, но Полковник легких путей не искал. Городской шум срежиссирован, собран из маленьких фрагментов, записанных методом наложения с созданием внутренней ритмики. Едут машины, стучит по рельсам трамвай, гудит милицейская сирена…

31 июля «трековцы» вытащили из здания университета магнитофон с микрофонами и просто записали звук улицы. Из получившихся двух часов скомпоновали только две с небольшим минуты конечной фонограммы.

Гул милицейской сирены, усиливающий чувство тревоги, появился на пленке не случайно: бдительные граждане, видимо, обратили внимание на подозрительную уличную возню молодых людей с непонятной аппаратурой и позвонили куда следует. Милиционеры подъехали и поинтересовались, что происходит. Полковник с серьезным видом произнес волшебные в СССР слова: «Снимаем кино». Постовые тут же прониклись ситуацией и спросили, чем они могут помочь отечественному кинематографу. «Нам надо записать звук сирены. Вы бы проехали мимо нас под ее вой». — «Нет проблем». Милицейская машина послушно загудела, аккуратно проследовала мимо микрофонов и выключила звук. Милиционеры робко поинтересовались у «киношников», будут ли их фамилии в титрах. Саша объяснил, что подобные вопросы решает только режиссер, но фамилии постовых на всякий случай записал.

С таким подходом удивляет только одно: как перфекционист Полковник не заставил трамвайно-троллейбусное управление прогнать мимо своего микрофона пару раз туда-обратно несколько трамваев в нужном ритме…

Запись альбома «Трек-III». Фото Сергея Кислова

В середине композиции гремит взрыв. Этот звук записать «взаправду», к счастью, не пытались — его придумали, рассчитали и сконструировали с помощью гитары и магнитофона Перов и Полковник. В этом взрыве тоже есть внутренняя динамика и ритм. Из многих дублей выбрали три и сложили их воедино. В начале раздается треск «ломающегося воздуха», а дальше слышен шум разрушения и оседания огромных сооружений. После затихания взрыва неожиданно вновь появляются звуки живой улицы. Получается, что ядерная фантасмагория была только чьим-то кошмаром. Опять шуршат машины, стучат трамваи, мама на ходу рассказывает ребенку про какой-то горящий самолет… Эта женщина — не актриса. Пока «трековцы» писали звук, мимо них действительно прошла мама, рассказывающая сынишке о подвиге Гастелло. Это была неожиданная удача. Вряд ли на свердловских улицах летом 1982 года многие мамаши рассказывали детям о подвиге советского камикадзе. Несколько слов из ее рассказа идеально легли и в настроение, и в тему, и в ритм аудиофрагмента. Окончательным штрихом этого спектакля стал свист самого Полковника, записанный случайно.

Контраст между мирным уличным шумом, звуками взрыва и тревожным голосом Насти, поющей страшные слова о возможных последствиях ядерной катастрофы, великолепно выполнил поставленную музыкантами задачу. Натянутая как нерв композиция внушает ужас перед атомным оружием — то есть служит главной цели антивоенной пропаганды. «Записали «Как поверить?!». Это был самый счастливый день в моей жизни за последние полгода», — отметил Женя Димов в дневнике «Трека» 4 августа.

Пока мужская часть «Трека» трудилась над инструментальными партиями, Настя успела отдохнуть на юге. Вернувшись в самом конце августа и спеша включиться в работу, она стала распеваться и сорвала еще «неакклиматизировавшийся» голос. Альбом оказался под угрозой срыва: сроки поджимали (в университете вот-вот должны были начаться занятия), а солистка не могла произнести ни слова. Хождение по врачам и курс лечения заняли неделю. Лишь 6 сентября у Насти прорезался голос, и она в авральном порядке записала вокал к трем песням.

Вечером 13 сентября приступили к микшированию. Студенты уже заполнили здание, поэтому сведение происходило по ночам. Результат одной из ночных смен пропал — напряжение в сети почему-то подскочило до 245 Вольт, и это отразилось на низких частотах. Все пришлось переделывать, растрачивая драгоценное время.

Наконец Игорь Скрипкарь сделал в дневнике группы торжественную запись: «17 сентября 1982 года в 21 час 10 минут по свердловскому времени в городе Свердловске на 7 этаже здания по улице Куйбышева, дом 48а, за дверью, обитой железом и обвешанной тряпками, за стальной решеткой была поставлена последняя точка в концерте. Этой точкой была запись «Гимна» на второй чистовик».

Отдохнув пару месяцев, «Трек» стал готовиться к четвертому альбому, который, увы, не состоялся. Впоследствии Полковник записывал альбомы «Наутилуса» (1983), Евгения Димова (1985), «Кабинета» (1986). Он всегда предпочитал работать самостоятельно, без помощи профессиональных студий. Таких в Свердловске было две: в телецентре и на киностудии. Но они не подходили дотошному «любителю»: «Там было больше технических возможностей, но мы, с нашим кропотливым подходом к звуку, не смогли бы писаться два месяца почти круглосуточно. Кроме того, в Свердловске не было профессиональных специалистов по записи рок-музыки. На телестудии в основном делали звуковое сопровождение картинки — это довольно простая задача. Запись саундтрека к фильму — это тоже совсем не то, что запись песни. Аппаратура у них была, конечно, лучше, а мы сами паяли, строгали и провода крутили. Но это окупалось полной творческой и организационной свободой».

Но не в каждой свердловской группе был свой Полковник, поэтому профессиональные варианты для многих выглядели крайне привлекательно. В телецентр в 1981 году проторил тропинку «Урфин Джюс». Затем там записывались многие: «Змей Горыныч бэнд» (1982), «Метро» (1983), «Рок-Полигон» (1983), «Апрельский марш» (1987 и 1988). Звукоинженеры телецентра Павел Карпенко, Александр Бочкарёв и Валерий Бабойлов набили руку на рок-материале и записывали его на достойном уровне. Естественно, им и в голову не приходило становиться «членами семьи» каждой группы, с которой они работали. Но они грамотно фиксировали все звуки, издаваемые музыкантами, и предлагали решения, которые, впрочем, не всегда группами принимались. Когда Аркадий Богданович, лидер группы «Метро», впервые оказался в студии телецентра, он просто растерялся: «Мы совершенно не умели работать со звуком. Спасало только то, что все песни были отрепетированы до автоматизма. Бочкарёв записывал наш материал, а мы ему всячески мешали — мы же думали, что лучше его знаем, как надо… В результате вокал на нескольких песнях завален. Правда, потом Саша не выдержал и начал голос вытягивать».

В 1987 году «Апрельский марш» писал в телецентре свой альбом «Музыка для детей и инвалидов». В заявке на пропуск через вахту группа значилась как «ансамбль завода имени Калинина «Апрель»». До этого «марши» пытались писаться самостоятельно, но, попав в огромную студию, по словам Виктора Холяна, обалдели: «звукопоглощающие панели с дырочками на стенах, сверкающий рояль, большой пульт, профессиональный звукорежиссер, который крутил его ручки… Бабойлов сам был музыкантом, и поэтому мы особо ценили его советы». Валера обладал определенным технологическим ресурсом и предлагал возможности его наилучшего использования: «Давайте здесь включим ревербератор, там — я разведу звук по каналам, а тут есть возможность спеть еще раз». Уложились в три ночные смены. Работой Бабойлова музыканты остались довольны, и через год свой следующий альбом «Голоса» «Апрельский марш» записал опять у него. И снова за три ночные смены.

Попасть на киностудию было гораздо сложнее. Телевизионные звукооператоры подхалтуривали, записывая рокеров в выходные и по ночам, а работа в огромном тон-ателье киностудии строго контролировалась начальством. Путь в эту святая святых лежал через кабинет директора и бухгалтерию, и пропуском туда служило исключительно гарантийное письмо об оплате услуг всей Свердловской киностудии. Раздобыть такую волшебную бумажку удалось только Александру Пантыкину: «Я всегда стремился записываться в профессиональных условиях. Я мечтал попробовать что-то новое и понять, могу ли я работать в настоящей студии. Захотелось узнать возможности многоканальной записи. Кто-то подсказал, что на киностудии есть подходящее оборудование».

21 января 1982 года Пантыкин впервые очутился на свердловской «фабрике грез» и познакомился с профессиональным звукорежиссером, выпускником ЛГИКа Сергеем Сашниным, который дал согласие записывать «Урфин Джюс». Весь февраль утрясали бюрократическо-финансовые вопросы. Наконец, гарантийное письмо от верхнепышминского завода «Радуга», в клубе которого базировался «УД», было предоставлено на киностудию. В профкоме завода просто не поняли, чем им грозит невинный пункт договора о том, что общий счет будет выставлен согласно фактически затраченному студийному времени. Для Пантыкина же это значило главное: «Урфин Джюс» не был стеснен никакими сроками и мог ковыряться с записью, сколько его рок-н-ролльной душе угодно. «Радуга» подписалась оплатить любой каприз музыкантов.

При ближайшем знакомстве с техникой Александра ждало разочарование. Вожделенная многоканальность наличествовала, но качественно записать рок-песни было крайне проблематично. В тон-ателье все было заточено под производство саундтреков к кинофильмам. Пресловутые 12 каналов поступали в 12 железных шкафов размером с бытовой холодильник, где находились студийные монофонические магнитофоны. Они фиксировали звук на широкую кинопленку, покрытую магнитным слоем. Их синхронизацию производил огромный агрегат, занимавший отдельную комнату. Сашнин во время записи был вынужден на пульте разводить каналы, чтобы при микшировании на обычном магнитофоне получился стереозвук. Таким образом, в распоряжении «Урфина Джюса» была уйма времени и тонны аппаратуры, но перспектива получить на выходе хороший рок-альбом была неясной.

Раз взялся за гуж — не говори, что не дюж, особенно если гуж подкреплен гарантийным письмом с печатью. «Урфины» принялись за работу. Чтобы использовать каждый кубический сантиметр огромной студии, они начали заполнять ее самыми разнообразными звуками. Пантыкин привел струнный секстет из консерватории и трубача В. Часова, который бравурно сыграл в «Homo Superior». Саша настаивал, что «симфонизм — это неотъемлемая часть стиля «УД». Мы хотели выйти за пределы привычного саунда и подключали струнный ансамбль».

Запись альбома «15» группы «Урфин Джюс». Фото Олега Раковича

Белкин сосредоточился на песне, которая впоследствии стала открывать альбом. Ее рабочим названием было «Пожарная команда», но, чтобы избежать возможных обвинений в антисоветчине, группа переименовала ее в прогрессивно-литературное: «451°F». Это была первая песня «УД», для которой Егор, «доказывая свою творческую состоятельность», придумал гитарный рифф и звуковое оформление: «Треск огня, правда, получился похож на шипение яичницы, но огонь был самый настоящий. Мы развели его в старом стеклянном плафоне. В звуковой библиотеке мы не нашли подходящего звука, и пришлось придумывать его самим».

К счастью для киностудии, крики чаек, использованные в песне «Мир на стене», в ее звуковой библиотеке все-таки отыскались. Трудно представить, во что бы превратилось тон-ателье, если бы Пантыкин, не знавший преград при осуществлении собственных планов, притащил бы туда живых птиц.

Процессом записи почти полностью рулил Сашнин. Штатный звуковик «Урфина Джюса» Виктор Резников был только на подхвате. Он немного помогал и подсказывал, в каких местах и как сделать более привычный для группы звук. Пантыкин, поначалу горевший энтузиазмом, с каждым прослушанным дублем становился все мрачнее. «Мне никто не мог объяснить, почему мы не можем записаться с такой же плотностью звука, как у западных групп. Тогда я думал, что у нас просто нет способных на это людей. Достаточно найти подходящего человека, и альбом получится. Потом уже я понял, что успех не в качестве записи, а в идеях, которые альбом содержит. А в 1982-м, когда мы уперлись рогом в эту стену, я обдумывал возможность уехать и сделать альбом на Западе. Не эмигрировать, а только съездить записаться. Но какие в 1982 году могли быть поездки?»

Запись продолжалась два месяца. Впоследствии Сергей Сашнин уверял, что эта затея изначально была авантюрой и что записать альбом на кинотехнике невозможно в принципе. Но его оправдания прозвучали почти через 20 лет после мая 1982 года, когда Пантыкин получил на руки коробки с чистовой фонограммой и счет на гигантскую сумму в пять тысяч рублей. Документ Александр передал в бухгалтерию «Радуги», чуть не вызвав этим массовый нервный приступ у заводского начальства, а сам вместе с группой принялся оценивать результат двухмесячной сессии. «Получившийся альбом казался мне провалом, неудачей. Я считал, что там много лишнего, и хотел выкинуть такие песни, как «Пропасть», «Другая сторона холма», которая потом стала хитом. За этим стояло мое неумение абстрагироваться от собственного творчества и взглянуть на него со стороны объективно. Во мне тогда еще не родился продюсер».

После долгих дебатов все записанные песни были выпущены в виде двойного альбома «15», который массово разлетелся по всему Союзу и принес «Урфину Джюсу» настоящую славу. При всем своем скептическом отношении к этой работе Пантыкин признает, что «это был очень продвинутый альбом по тем временам. В стране все писали на 2 или 4 канала, а тут как ни как — 12. Поэтому «Пятнадчик» всех и пришиб — это была полифоническая музыка».

Однако через два года для записи третьего альбома «УД» Пантыкин уже не старался проникнуть в профессиональную студию. Да и обстановка была в 1984 году для рок-н-ролла тяжелой — в официальные сферы не стоило даже и соваться. В результате «Жизнь в стиле Heavy Metal» создавали полуподпольно в ДК «Юность» в городе Каменск-Уральский. В Свердловске найти возможности даже для самодеятельной записи «Урфину Джюсу» было невозможно. Но и этот альбом Пантыкина не удовлетворил: «Я до сих пор недоволен всеми тремя записями, потому что они должны были звучать совсем по-другому».

Работал над третьим «УД» звукорежиссерский дуэт Леонида Порохни и Дмитрия Тарика. Леонид трудился в отделе технических средств обучения в университете, заведовал кабинетом звукозаписи. В цокольном этаже главного университетского корпуса постоянно крутились магнитофоны — Порохня перегонял для многочисленных друзей и приятелей альбомы советских групп, в основном питерцев и уфимский «ДДТ». Многочисленные друзья и приятели постоянно толклись здесь же, пользуясь Лениным гостеприимством: «Все когда-нибудь оказывались у меня, просто потому, что все когда-нибудь проходили мимо университета. Когда у Кормильцева спросили, что такое «Сайгон» в Питере, он ответил, что это почти то же самое, как у Порохни в подвале». Вечная жизнь между музыкантами и магнитофонами не могла не подтолкнуть Леонида к попытке начать самостоятельно записывать первых на вторые. Его звукорежиссерским дебютом стала работа над фонограммами песен «Наутилуса» и «Урфина Джюса» для праздничной ТВ-программы в честь нового, 1984 года.

А потом понеслось… Порохня со своим молодым напарником Димой Тариком посотрудничали почти со всеми основными свердловскими группами. Помимо третьего альбома «Урфина Джюса», в их активе «Невидимка» «Наутилуса» (1985), «Около радио» Егора Белкина (1985), «Субботним вечером в Свердловске» «Чайфа» (1986), «2х2=4» «Р-клуба» (1986), «Тацу» «Насти» (1987), «Калейдоскопия» «Ассоциации» (1988).

Такой сверкающий творческий багаж сам Леонид скромно объясняет тем, что музыкантам, кроме них с Тариком, обращаться было некуда. «Звездных» клиентов не смущал даже стандартно невысокий для того времени уровень находившихся в распоряжении тандема технических средств. «О тех приборах, на которых положено писать звук, даже и не знали. Ну и выкручивались, как могли, пленку на палец мотали. Это был не каменный век, а гораздо хуже».

Вырвать свердловский рок из этого технического палеолита попытался Илья Кормильцев. В августе 1984 года он, заложив ювелирное украшение жены в ломбард и подключив всех знакомых, за 4 тысячи 600 рублей приобрел в Москве портастудию «Sony», или, как ее называли в быту, «процессор». Поучаствовали в этой покупке и многие свердловские рокеры, завороженные рассказами Ильи о возможности четырехканальной записи. Однако японская машинка не оправдала возложенных на нее уральскими махрами надежд. Она оказалась недешевой, но все-таки игрушкой для молодых японцев, делавших свои первые демозаписи. Четырехканальный звук фиксировался на компакт-кассеты, что уже резко ограничивало качество звука. Тем не менее именно на этой «Соньке» были записаны «Невидимка» и «Около радио». А колонки от нее служили мониторами на первых концертах «Наутилуса».

Большинство свердловских рокеров предпочитали записываться самостоятельно до начала 1990-х годов. Студиями служили квартиры, комнаты и коридоры в клубах и ДК, даже подвалы заводских корпусов. «Каталог» под запись своих песен приспособил звуконепроницаемую камеру для измерения уровня шума готовых изделий в эргономической лаборатории Института технической эстетики. Наиболее экзотичной стала подпольная (в прямом смысле слова) студия Геры Конева. Он очистил от залежей старой стеклотары погребок под комнатой в коммуналке, саперной лопаткой углубил его почти до скалы — получилась студия с идеальной звукоизоляцией. Туда Гера поставил каким-то чудом к нему попавший четырехдорожечный «Sony». В его студии можно было записывать все, кроме барабанов. Они туда физически не входили. В этом подземелье созданы альбомы «Красного хача» (1989), «Топа» (1989), «Солянки имени Бобы Докутовича» (1990).

Подземная студия Геры Конева

Меломаны постоянно сравнивали немногочисленных уральских звукорежиссеров между собой. Полковник, который традиционно считался в этих рейтингах «number 1», уверен, что это неправильно: «Легко быть первым парнем на деревне, когда в деревне один дом. Ну пусть не один, а три-четыре. Мы не мерились между собой, мы пытались соревноваться с «Pink Floyd», «Deep Purple», «1 °CС»… Мы все боролись с одинаковыми трудностями. Зачем сравнивать, кто лучше записал гитару, главное — что она вообще записана и этот звук донесен до слушателей».

Только с появлением независимых профессиональных студий, первой из которых была «Студия Наутилус Помпилиус» Виктора Зайцева и Алексея Хоменко в 1989 году, деятельность уральских аудио-Кулибиных пошла на спад. Стало возможным записываться в человеческих условиях, заинтересовав студию своим материалом или просто оплатив необходимое количество смен. Волна самодеятельной магнитозаписи стала входить в строгие берега шоу-бизнеса.