1. Капелла Медичи

Надгробная капелла Сан Лоренцо — один из немногих примеров в истории искусств, когда интерьер и статуи создавались не только одновременно, но и вполне определенным образом друг для друга предназначались. Все же XV столетие обладало лишь локальным взглядом и находило, что отдельные красоты красивы повсюду. В таком великолепном интерьере, как надгробная капелла кардинала Португальского в Сан Миньято, гробница помещена в данный момент именно сюда, однако с таким же успехом она могла оказаться и в другом месте, ничего при этом не утратив из воздействия, которым обладает. Также и в случае гробницы Юлия не все в определении интерьера зависело от Микеланджело: это должно было быть здание внутри другого здания. Лишь проект фасада Сан Лоренцо, который предстояло ему возвести в качестве драгоценного архитектонически-пластического оклада семейной церкви Медичи во Флоренции, давал возможность привести фигуры и архитектурные формы в целостное взаимное соответствие с расчетом на определенное воздействие. Проект расстроился. И если архитектура могла здесь теперь служить исключительно обрамлением, тем более благодарной с художнической точки зрения делалась задача — получить в связи с новым заказом на надгробную капеллу такое внутреннее пространство, которое не только допускало более свободное развитие пластики, но полностью передавало в руки художника также и свет. И Микеланджело принял его в расчет как один из наиболее существенных факторов. Для фигур «Ночи» и «Pensieroso»[111] он предусмотрел полное затенение лиц — случай беспрецедентный в истории скульптуры.

В надгробной капелле установлены памятники двум рано умершим членам семейства — Лоренцо, герцогу Урбинскому, и Джулиано, герцогу Немурскому (рис. 134, 135 {28, 29}). От прежнего замысла, предусматривавшего дать роду куда более широкое представительство, пришлось отказаться.

По схеме гробницы представляют собой группы из трех фигур: покойного (изображенного не погруженным в сон, но в виде статуи живого сидящего человека) и двух возлежащих при нем на покатой крышке саркофага фигур сопровождения. Вместо добродетелей, из которых обычно формировали почетный эскорт покойника, здесь избраны времена суток.

В связи с таким расположением одна особенность сразу же бросается в глаза. Гробница не является самостоятельным, предстоящим стене архитектурным строением с фигурами: лишь саркофаг с тем, что его увенчивает, стоит перед стеной, сам же герой восседает внутри стены. Таким образом, два совершенно независимых в пространственном смысле элемента оказываются объединенными в одном целостном воздействии, причем так, что сидящая статуя опускается глубоко между лежащими фигурами, достигая их голов.

Сами эти фигуры находятся со своими ложами в чрезвычайно примечательном соотношении: крышки саркофагов так коротки, а их поверхности так покаты, что на самом деле они должны были бы с них соскользнуть. Высказывались мнения, что крышки, возможно, должны были дополняться завершающими волютами по нижнему краю, которые сообщили бы фигурам точку опоры и устойчивость, и так оно действительно и сделано в (восходящей к Микеланджело) гробнице Павла III в соборе св. Петра. С другой стороны, правда, совершенно очевидно, что фигуры при этом много бы потеряли, они сделались бы дряблыми и утратили гибкость, которой обладают теперь. Как бы то ни было, вероятно, у такого идущего против правил расположения, мгновенно пробуждающего критический дух даже в дилетантах, должен был быть автор, готовый пойти на значительный риск. Поэтому я также склоняюсь к тому мнению, что лишь сам Микеланджело способен был принять ответственность за то, что все было сделано именно так[112].

134. Микеланджело. Гробница Джулиано Медичи. Флоренция. Капелла Сан Лоренцо.

135. Микеланджело. Гробница Лоренцо Медичи. Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

136. Микеланджело. Рисунок гробницы. Британский музей

Оскорбляющими глаз представляются не одни ложа: также и поверху имеются диссонансы, кажущиеся поначалу немыслимыми. Неслыханна бесцеремонность, с которой фигуры перерезывают карнизы парапетов. Скульптура явно приходит здесь в противоречие с хозяйкой дома — архитектурой. Противоречие это было бы невыносимым, если бы ему не отыскивалось разрешение. Разрешение дает третья, завершающая фигура, поскольку она полностью слита со своей нишей. Так что в замысел входило не только треугольное построение фигур: фигуры обладают еще и определенным развитием в своем соотношении с архитектурой. В то время как у Сансовино все пребывает равно скрытым внутри пространства ниши и умиротворено, тут присутствует диссонанс, которому еще только предстоит быть разрешенным. Тому же самому принципу следовал Микеланджело в последней редакции гробницы Юлия, где сдавливание средней фигуры находит себе разрешение на просторных соседних полях. Однако в еще большем масштабе к этим новым художническим средствам он прибег во внешних стенах собора св. Петра[113].

Ниши очень тесно смыкаются вокруг фигур военачальников[114] — не оставлено никакого излишнего ослабляющего пространства. Ниши очень мелкие, так что скульптура вырывается из них наружу. Мы не можем здесь подробно останавливаться на том, в каком направлении двигалась мысль художника далее и почему именно средняя ниша не увенчана фронтоном, так что основное ударение переходит в проемы по бокам. Как бы то ни было, основное внимание при архитектоническом подразделении направлено на то, чтобы посредством одних только небольших элементов дать фигурам выгодный фон. В этом же, возможно, следует усматривать и оправдание коротких крышек саркофагов. На них лежат исполинские фигуры, но такое впечатление им и следует производить. Пожалуй, на свете нет другого интерьера, в котором скульптура говорила бы таким мощным языком. Вся архитектура с ее стройными полями и сдержанностью в перепадах выступов и углублений поставлена здесь на службу воздействию, производимому фигурами.

Действительно, возникает впечатление преднамеренности от того, что фигуры выглядят в пространстве помещения несоразмерно большими. Вспоминается, как затруднительно отойти от них на достаточное расстояние, какое впечатление форменной тесноты создают они в зрителе, а уж когда доводится услыхать, что здесь должны были размещаться еще четыре фигуры — лежащие на полу «Реки» — остается только развести руками. Впечатление было призвано совершенно подавить зрителя. Это воздействия, не имеющие более ничего общего с освобождающей красотой Возрождения[115].

Микеланджело так и не позволили довести работу до конца собственноручно — как известно, теперешний вид ей придал Вазари, — однако следует исходить из того, что самое существенное из его идей мы все-таки имеем.

Отдельные элементы капеллы протравлены для придания им темного цвета, но все прочее совершенно одноцветно — белое на белом. Это первый великий пример современной бесцветности.

Лежащие фигуры времен суток (рис. 137–140) исполняют, как было сказано, роль обыкновенно вводившихся сюда добродетелей. Позднейшие художники использовали микеланджеловские типы вновь в этом последнем значении, однако возможности, открывавшиеся в смысле характеристической обрисовки в мотиве движения, были в случае различных времен суток настолько шире, что уже одним этим можно было бы объяснить решение, принятое здесь Микеланджело. Исходный же момент — это, пожалуй, все-таки потребность в мотиве лежащей фигуры, при которой могла быть получена совершенно новая конфигурация с вертикалью сидящей статуи[116].

У древних были их речные боги, и сравнение с двумя великолепными античными фигурами, которым сам Микеланджело предоставил на Капитолии почетное место (рис. 141), весьма поучительно для знакомства с его стилем. Он наделяет пластический мотив таким богатством, которое далеко превосходит все предшествовавшее. Невозможно отыскать ничего подобного ни повороту тела «Авроры» [ «Утро»], которая переворачивается с боку на бок нам навстречу, ни перекрытиям членов, возникающим в связи с поднятым коленом «Ночи». Фигуры обладают колоссальной возбуждающей силой, потому что полны плоскостного разнообразия и крупных контрастов направлений. Но воздействие, оказываемое ими, при таком богатстве — неизменно покойно. Мощный позыв к бесформенному наталкивается на еще более мощную волю к форме. Фигуры не только отчетливы в том смысле, что вам предлагается представление всех существенных опорных точек, а главные направления сразу же мощно проступают[117], фигуры еще и живут внутри чрезвычайно простых пространственных границ: они оправлены и разработаны послойно, так что вообще могут восприниматься как рельефы. Просто поразительно, как «Аврора», несмотря на все ее движение, все же остается в этом смысле плоской. Поднятая левая рука задает спокойную плоскость фона, а впереди нее все уложено на параллельной поверхности. Позднейшие художники, конечно, переняли у Микеланджело движение и попытались его в нем еще и превзойти, однако покоя они не поняли. Менее всего — Бернини.

Лежащие фигуры допускают высочайший взлет эффектов контрапоста, поскольку здесь члены тела с их противоборствующими движениями могут быть сдвинуты вплотную друг к другу. Однако содержание фигур не исчерпывается формальной проблематикой: чрезвычайно звучен здесь также и момент чисто природный. Усталый человек, у которого сами собой расслабляются все члены, является трогательным изображением «Вечера», но одновременно, как кажется, — и заката жизни, а где можно встретить более убедительное, чем здесь, изображение тяжкого утреннего пробуждения?

Разумеется, во всех этих фигурах живет уже иное ощущение. Микеланджело более не восходит до свободного радостного дыхания «Сикстинской капеллы». Все движения жестче и тяжелее: тела довлеют, как горные кряжи, и кажется, лишь с трудом, неравномерно способна их пронизать воля.

137. Микеланджело. Утро. (Аврора). Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

138. Микеланджело. Полдень. Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

139. Микеланджело. Вечер. Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

140. Микеланджело. Ночь. Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

141. Нил. Античный мастер. Рим. Капитолийский музей

Фигуры покойных даны в виде сидящих статуй. Гробница должна не воспроизводить умиротворенное изображение умершего, но являться памятником живому. К такому представлению подводила уже выполненная Поллайоло гробница Иннокентия VIII в соборе св. Петра, хотя и там благословляющая фигура папы дается не одна, но лишь рядом с лежащим покойником.

У Микеланджело здесь — две фигуры военачальников. Может показаться необычным, что он тем не менее избрал в качестве мотива сидячее положение, причем в свободной позе, где сказывается значительное личностное начало: у одного из них это глубокая погруженность в размышления, у другого — мгновенно бросаемый вбок взгляд. Ни одному не придана представительная поза. С тех пор, как Вероккьо создавал своего Коллеони, воззрение на благородство переменились, и образ сидящего военачальника был впоследствии избран даже для такого великого полководца, как Джованни делле Банде Нере (Флоренция, перед Сан Лоренцо).

Интересна здесь сама трактовка сидящих фигур, если сопоставить с ней многие другие, более ранние решения этой задачи, данные самим Микеланджело. Один сближается с Иеремией со сводов Сикстинской капеллы, другой — с Моисеем. Однако в обоих произведены характерные изменения, направленные на обогащение. У Джулиано (с маршальским жезлом) следует обратить внимание на дифференцирование коленей и неодинаковое положение плеч. По этим образцам предстоит отныне измеряться пластическому содержанию всех сидящих фигур, и уже скоро не будет видно конца навязчивым усилиям сделать произведение поинтереснее при помощи разворота плеч, поставленной на возвышение ноги и свернутой набок головы, причем все это неизбежно за счет содержания.

Микеланджело не пожелал придать фигурам покойных личностные характеристики и не принялся за воспроизведение портретных черт. Идеальны также и их костюмы. Ни одной надписи, разъясняющей смысл памятника. Видимо, здесь имелась вполне однозначная воля, поскольку и на гробнице Юлия никаких подписей нет.

В капелле Медичи имеется еще одна сидящая фигура в ином роде, «Мадонна с младенцем» (рис. 142). В ней стиль зрелого Микеланджело обнаруживается в самой совершенной своей форме, и она тем более ценна, что сравнение с аналогичным ранним произведением, «Мадонной Брюгге» (рис. 21), позволяет с полной отчетливостью выявить направление его развития как художника, не оставляя никаких сомнений насчет его интенций. Если у вас возникло желание посвятить кого-либо в искусство Микеланджело, наилучшим заданием для достижения этого было бы задаться вопросом, как из «Мадонны Брюгге» произошла «Мадонна Медичи». При этом пришлось бы составить ясное представление о том, как повсюду здесь возможности простых решений заменялись более усложненными: что колени уже не просто поставлены друг против друга, но одна нога переброшена через другую; как дифференцированы руки, когда одна тянется вперед, а другая отведена назад, что влечет за собой полный разнобой в положении плеч; как тело нагибается вперед, а голова наклоняется набок; как — животом вперед — сидит верхом на колене у матери младенец, однако поворачивается при этом назад и хватается руками за ее грудь. А когда вы полностью овладеете мотивом, приходит черед следующего размышления — о том, почему, несмотря на все это, фигура может оказывать такое спокойное воздействие. Первому, множественности, подражать легко, однако второе, явление в виде цельности, чрезвычайно трудно. Группа представляется простой, потому что она прояснена и дает нам возможность охватить себя одним взглядом, а спокойна по воздействию, потому что все ее содержание воссоединяется в одной компактной целостной форме. Возникает впечатление, что изначальный блок подвергся лишь незначительной переделке.

142. Микеланджело. Мадонна с младенцем. (Мадонна Медичи). Флоренция. Капелла Сан Лоренцо

143. Микеланджело. Христос. Рим. Санта Мария сопра Минерва

Быть может, наиболее значительным достижением Микеланджело в этом роде является петербургский «Мальчик», который сидя на корточках оттирает свои ступни (рис. 144)[118]. Работа в целом производит впечатление решения определенного задания, словно художник задался целью попробовать создать однажды как можно более обогащенную фигуру при минимальности рассредоточения и дробления объема. Таким образом Микеланджело создал «Мальчика, вытаскивающего занозу» на свой лад. Это — куб в чистом виде, однако заряженный в высшей степени напряженным позывом к созданию пластического представления.

Как проходила в эту эпоху стилизация стоящей фигуры, можно видеть на «Христе» в Санта Мария сопра Минерва в Риме (рис. 143 {30}), который, хотя и не удался в окончательном своем исполнении, все-таки должен быть назван очень значительной по замыслу и богатой по следствиям работой. Микеланджело, это понятно само собой, не имеет более ничего общего с драпированными фигурами, и потому также и Христа он ваяет нагим: не в виде Воскресшего с победным стягом, но давая ему в руки ствол креста и одновременно — трубку и губку. Очевидно, такая композиция привлекла его из соображений объема. Крест стоит на земле, и Христос держит его обеими руками. Прежде всего тут возникает существенный момент перекрывающей руки, пересекающей грудь. Следует обратить внимание на новизну этого и на то, что, к примеру, в «Вакхе» о такой возможности было невозможно еще и думать. Перекрытие оказывается еще обостренным по направлению через повернутую в противоположную сторону голову, в бедрах же подготавливается дальнейшее смещение, поскольку левая нога отступает назад, несмотря на то что грудь поворачивается направо. Ступни поставлены одна позади другой, так что фигура приобретает изумительное развитие в глубину, которое, разумеется, сказывается в полной мере лишь тогда, когда на нее смотрят (и, соответственно, ее снимают) с точки нормального обзора. Нормальный же — тот, с которого начинают оказывать действие все противоположности одновременно.

144. Микеланджело. Мальчик, вытаскивающий занозу. Санкт-Петербург. Эрмитаж

145. Микеланджело. Пьета. Флоренция. Собор

Микеланджело вступает в область еще более обогащенных возможностей, когда он соединяет вместе стоящую и коленопреклоненную фигуры, как в так называемой «Победе» из Барджелло [ныне — Флоренция, Палаццо Веккьо]: это вовсе не привлекательное на наш вкус произведение, однако, как доказывают многочисленные подражания, оно обладало совершенно особой прелестью для художественных последователей мастера. Мы обойдем ее стороной, а припомним еще лишь о последних из его скульптурных фантазий, различных набросках «Пьета», наиболее обогащенная из которых, четырехфигурная (ныне в Флорентийском соборе) предназначалась для его собственного надгробного памятника (рис. 145 {31})[119]. Общее в них всех то, что тело Христа более не лежит на коленях матери поперек, но, будучи наполовину выпрямленным, переламывается в коленях. Красивой линии при этом не получить, однако Микеланджело ее уже и не искал. Бесформенное оседание тяжелого объема — такова была последняя идея, которую он желал выразить при помощи резца. Схема эта осваивалась также и в живописи, и, когда приходится видеть такую противоестественно сдавленную группу с кричащим зигзагом направлений у Бронзино (рис. 146), трудно бывает поверить, что это — поколение, пришедшее на смену эпохе Рафаэля и Фра Бартоломмео.