Глава II Леонардо (1452–1519)

Из всех художников Возрождения именно Леонардо черпал наибольшее наслаждение в окружающем мире. Его привлекает все на свете. Физическое бытие и человеческие страсти. Формы растений и животных, и вид кристально прозрачного ручейка с усыпанным галькой дном. Чем-то непостижимым видится ему односторонность тех художников, которые довольствуются рисованием одних человеческих фигур. «Разве ты не видишь, сколько [существует] различных животных, а также деревьев, трав, цветов, [какое] разнообразие местностей гористых и равнинных, источников, рек, городов, ‹…› различных одежд, украшений и ремесел?»[9]

Леонардо — прежде всего прирожденный живописец, чуткий ко всему изящному. Его чарует тонкая рука, манит прелесть просвечивающих тканей и нежной кожи. Особенно любит он прекрасные, мягкие и волнистые волосы. В «Крещении» Вероккьо (рис. 155) Леонардо написана пара кустиков травы, и сразу же видно, что они выполнены именно им: никто другой не обладал подобным ощущением естественного изящества растений.

Ему в равной степени близки мощь и слабость. Когда Леонардо пишет битву, нет ему равных в выражении необузданной страсти и исполинском движении, — и тут же, рядом он отслеживает нежнейшие душевные движения, запечатлевает выражение, тенью проскользнувшее по лицу. В изображении характерных лиц Леонардо, кажется, вгрызается в натуру со всем неистовством записного художника-реалиста, и тут же внезапно отбрасывает все прочь и предается видениям идеальных образов почти неземной красоты, грезит о той легкой, сладкой улыбке, что выглядит отображением внутреннего сияния.

Леонардо воспринимает живописное очарование поверхности предметов, но мыслит при этом как физик и анатом. Представляющиеся взаимоисключающими качества соединены в нем воедино: неутомимые наблюдательность и собирательство исследователя и тончайшая художественная восприимчивость. Он никогда не довольствуется тем, чтобы воздать должное, как живописец, одной только внешней стороне вещей: с таким же страстным интересом отдается он исследованию строения и условий жизни всех существ. Леонардо — первый художник, систематически исследовавший пропорции тел людей и животных и составивший полное представление о механических соотношениях при ходьбе и восхождении, поднятии и несении тяжести; он же предпринял детальнейшие физиономические наблюдения, связно продумал, как выражаются душевные движения.

Живописец для него — это просветленный мировой глаз, владеющий всеми видимыми предметами. Мир разом раскрывается ему во всей своей полноте и неисчерпаемости, и Леонардо, надо полагать, ощущал себя связанным со всем живущим великой любовью. Примечательную подробность, говорящую об этом, сообщает Вазари: бывало, Леонардо видели на рынке — он покупал там птиц, чтобы выпустить их на волю. Надо полагать, флорентийцы дивились этому.

В сфере столь универсального искусства нет проблем высокого и низкого порядка: завершающие утончения светопередачи нисколько не интереснее, чем наиболее элементарная задача показать объемную телесность на плоскости, и художник, внесший наибольший вклад в то, чтобы сделать человеческое лицо зеркалом души, вполне может между прочим сказать: «Придание выпуклости — самое главное в живописи, это ее душа».

Предметы вызывали в Леонардо так много новых ощущений, что ему поневоле приходилось отыскивать новые технические средства выражения. То был экспериментатор, который никогда не ведал чувства удовлетворенности. С «Моной Лизой» ему пришлось расстаться, ее не завершив. С точки зрения техники это загадка. Однако и там, где работа вполне прозрачна, как в случае простых рисунков серебряным карандашом, производимое им воздействие оказывается не менее ошеломляющим (рис. 11). Можно сказать, Леонардо был первым, кто стал подходить к линии с чувством. Ни у кого другого не встретить такого набухания и утончения контурных линий. Моделировка осуществляется им четкими равнонаправленными прямыми линиями: создается впечатление, что ему достаточно погладить поверхность, чтобы выявить закругление формы. Никогда еще столь великий результат не достигался более простыми средствами, и параллельность линий, с которой, впрочем, приходится столкнуться также и на старинных итальянских гравюрах на меди, придает листам бесценную замкнутость[10] воздействия[11].

11. Леонардо. Голова девушки. Рисунок серебряным карандашом. Флоренция. Уффици