Глава двадцать девятая Куст можжевельника

Когда я в последний раз был в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде в 1988 году с Джанет, больше всего меня впечатлил пончиковый робот. Он готовил пончики в витрине пекарни; у стекла стояли дети и будущий техно-музыкант – мы наблюдали за процессом. Он больше напоминал маленький фабричный конвейер, чем C-3PO, но мне все равно было интересно, потому что эту штуку все же назвали роботом. Он выплевывал комочки теста на конвейер, сталкивал их во фритюр, сушил под инфракрасными лампами и выкладывал на маленькую тележку.

Сейчас же, пять лет спустя, я вернулся в Ист-Хэмптон, чтобы сбежать от разваливающейся жизни. Моя ситуация с Instinct Records неуклонно ухудшалась, поэтому я решил отвлечься и проверить, есть ли еще в Ист-Хэмптоне пончиковый робот. Я был веганом и не мог есть пончики, но разве есть способ лучше провести прекрасный летний день, чем наблюдать, как гигантский робот готовит пончики?

Пол и его друг Джеймс ехали в Ист-Хэмптон со мной. Пол сбрил переднюю половину волос, а заднюю покрасил в розовый; Джеймс был ростом шесть футов пять дюймов и носил желтый ирокез.

После четырех лет с Instinct Records я решил уйти. Лейбл моей мечты, Mute Records из Великобритании, где записывались Ник Кейв, Depeche Mode, Бойд Райс и Nitzer Ebb, хотел меня подписать. Все замечательно, за исключением одной маленькой проблемы. Instinct меня не отпускал.

Обсуждение контрактов на запись – по определению, очень унылое занятие. Даже боссы фирм грамзаписи, юристы, работающие в музыкальном бизнесе, и авторы книг о контрактах на запись наверняка со мной согласятся. Достаточно будет сказать, что мой контракт с Instinct был расплывчатым, несправедливым и очень хреновым, но имел юридическую силу.

Я вежливо спросил Instinct: «Можно мне уйти?» Мне чуть менее вежливо ответили: «Нет». Тогда я снова спросил, уже через своего адвоката: «Можно мне уйти, пожалуйста?» В Instinct ответили: «Хорошо, но ты должен заплатить нам кучу денег».

Это меня весьма смутило, потому что Instinct никогда мне кучи денег не платили, а это означало, что у меня никакой кучи денег не было. Я попросил прояснить ситуацию: «У меня нет денег, но вы хотите, чтобы я заплатил вам кучу денег?» Они ответили: «Пусть твой новый лейбл даст тебе кучу денег, а потом ты отдашь их нам».

После этого начали тянуться месяцы, юристы потратили сотни оплачиваемых часов на переговоры, а интерес Mute ко мне угасал. Я хотел уйти с Instinct, передо мной была открыта золотая дверь, и через нее я видел Ника Кейва и Depeche Mode, которые говорили мне: «Иди к нам! Записывай музыку для лучшего лейбла в мире!» А я стоял за порогом, опустив голову, и отвечал: «Не могу. Я застрял в юридическом чистилище».

У нее были длинные светлые волосы и лицо типичной студентки «Лиги плюща». Она была похожа на всех девушек, в которых я безответно влюблялся в средних и старших классах.

В общем, в состоянии нарастающей паники я решил поехать на выходные в Ист-Хэмптон с Джеймсом и Полом. На станции нас должна была встретить сестра Джеймса и отвезти домой к их родителям.

– Расскажи мне о своей сестре, – сказал я.

– Она учится в Корнелле, проходит доврачебную практику и не станет с тобой встречаться, – ответил Джеймс.

– Но у нее никого нет? – в унисон спросили мы с Полом.

– Да, но она никогда не станет встречаться ни с кем из вас.

– Почему? – спросил Пол.

– Потому что она умная и красивая, – сказал Джеймс.

– Ладно, справедливо, – согласился я, потом спросил: – А откуда у вас дом в Ист-Хэмптоне?

– Родители купили его в шестидесятых за пятнадцать тысяч долларов. Он не очень крутой, но мы ездили туда каждое лето, когда я рос.

– Где будем спать мы с Полом? – спросил я.

– Вы, ребята, будете спать в спальных мешках на полу в моей комнате, – сказал он.

– Неплохо звучит, – ответил я.

– А как насчет комнаты твоей сестры? – спросил Пол. – Я могу остановиться там.

– А я тебя убью во сне, – спокойно сказал Джеймс.

Сестра Джеймса Мэнди ждала нас на станции, одетая в шорты цвета хаки и рубашку-поло. У нее были длинные светлые волосы и лицо типичной студентки «Лиги плюща». Она была похожа на всех девушек, в которых я безответно влюблялся в средних и старших классах.

– Джеймс! – воскликнула она и налетела на него с объятиями. Он познакомил нас, и мы пошли с платформы к «Вольво», на котором приехала Мэнди. Джеймс и Мэнди шли впереди и болтали обо всяких цивилизованных вещах типа учебы, родителей и каникул. Мы с Полом согнулись, как тролли, и вполголоса обменивались репликами:

– Я люблю ее.

– Она моя.

– Нет, иди на хрен, она моя.

– Я люблю ее.

– Нет, я люблю ее.

Мы сели в машину Мэнди, она поставила кассету 10,000 Maniacs и отвезла нас к себе домой.

– Джеймс, этот спальник воняет как дохлый скаут-волчонок, – сказал я, когда мы достали из подвала старые спальные мешки.

– Ты что, спер их из бомжатника, что ли? – спросил Пол.

– Идите в жопу, вы оба, – сказал Джеймс.

– Может, я все-таки лучше буду жить в комнате Мэнди? – предложил я.

– Думаю, ее постель пахнет свежей клубникой, – сказал Пол.

– А может, лучше пойдешь спать в подвал к крысам? – спросил Джеймс.

После полуночи мы приготовили спагетти с салатом айсберг, сели в гостиной с ворсистым коричневым ковром и стали смотреть повтор старой серии «Ночного шоу Дэвида Леттермана». Затем мы поиграли в настольный теннис в подвале, придумав игру, где три участника бегают вокруг стола, в случайном порядке бьют по мячам, орут друг на друга и хохочут как счастливые идиоты. Мы легли в кровати – ну, если точнее, мы с Полом легли в спальные мешки, – и через семь часов проснулись под шум дождя.

– Что нам делать? – спросил я.

– А что делает Мэнди? – спросил Пол. Джеймс проигнорировал его.

– Может, поиграем в крокет под дождем? – спросил я. Мы пошли на задний двор и расставили везде воротца для крокета – за сараями, за углами, в кустах. Нормальный крокет – скучная игра, так что мы придумали «Дождевой ист-хэмптонский партизанский крокет».

– Так что там у тебя с твоим лейблом? – спросил Джеймс, посылая мой мяч через подъездную дорожку под можжевеловый куст. Я объяснил, что хочу уйти от Instinct и подписать контракт с Mute, а также с Elektra в Соединенных Штатах, но в последние девять месяцев Instinct держат меня в заложниках, так что всю оставшуюся жизнь я проведу в лейбловом чистилище.

– А что ты сейчас вообще можешь делать? – спросил Джеймс.

– Могу делать ремиксы для других музыкантов, ездить на гастроли, но вот новые песни выпускать не могу.

– Хреново.

– Ты прав.

– Расскажи Джеймсу о компиляционном альбоме, – сказал Пол.

– В прошлом году Instinct выпустили альбом The Best of Instinct Records. Штука тут вот в чем: я их единственный артист, так что вся пластинка – это моя музыка под пятью разными именами.

Пол добавил:

– А еще Моби убирался в офисе Instinct и сам носил посылки в UPS. Он был чем-то средним между рабом и стажером.

– Ну, какое-то время все было круто, – сказал я.

Мы еще поиграли в крокет под дождем; я одновременно боролся с паническими атаками – вдруг я на самом деле никогда больше не смогу выпускать новую музыку? Потом мы пошли в город, обсуждая девушек, контракты на запись и достоинства полнометражек по «Звездному пути». В городе мы купили кофе и какое-то время наблюдали за работой пончикового робота.

Богатые, прилично одетые люди, приехавшие в Ист-Хэмптон в отпуск, обходили нас по широкой дуге, судя по всему, считая, что интересная внешность – это заразно.

Я почувствовал себя спокойнее, узнав, что он все еще здесь и по-прежнему неустанно готовит пончики для опрятных туристов. Когда я тут был в последний раз, в восемьдесят восьмом, я жил на заброшенной фабрике в Стэмфорде и пытался хоть кого-то заинтересовать в своих демо-кассетах. Теперь же я жил в Нью-Йорке, и у меня были высокооплачиваемые юристы, которые воевали с лейблом, изо всех сил пытавшимся меня удержать. В 1988 году я работал диджеем для тусовок в сорок-пятьдесят человек и зарабатывал 5000 долларов в год. Теперь же я играл на рейвах для тысяч людей и получал почти сто тысяч. Эти положительные изменения, конечно, утешали, но паника все равно крепко укоренилась где-то в стволе мозга.

Мы неохотно ушли от пончикового робота и сели пить кофе на мокрой скамейке в парке. Пол с розовыми волосами и в футболке Siouxsie and the Banshees, Джеймс в своих ботинках «Доктор Мартенс» и с желтым ирокезом… Богатые, прилично одетые люди, приехавшие в Ист-Хэмптон в отпуск, обходили нас по широкой дуге, судя по всему, считая, что интересная внешность – это заразно. Мы сидели молча, пили кофе и притворялись статистами из «Твин Пикса».

– Если и дальше будет дождь, я, наверное, поеду обратно в город, – сказал я. Мне внезапно захотелось вскочить и убежать. У меня отличные друзья, но паника вцепилась в мой мозг и грызла его, как взбесившаяся белка. – Думаете, я когда-нибудь смогу опять выпускать пластинки? – выпалил я.

– Да, – сказал Пол. – Конечно.

«Конечно» значило для меня много.

У нас в Коннектикуте был один друг, который очень не любил однозначных ответов. Вместо «да» он всегда отвечал «конечно». Так что несколько лет назад мы решили, что «конечно» означает «на сто процентов, совершенно точно да». Пол только что сказал «конечно», а это значило, что он полностью во всем уверен и все знает, и я когда-нибудь снова стану выпускать пластинки. Мой мозг еще не совсем освободился от паники, сжимавшей его словно тисками, но я уже понимал, что вскоре ему это все же удастся. Я допил кофе и встал.

– Пойдем еще поиграем в крокет? – предложил я.

– Конечно, – уверенно ответил Пол.

– Конечно, – с такой же уверенностью ответил Джеймс, и мы покинули Ист-Хэмптон под дождем.