«ТАЙМ-АУТ», 1749

Придется вам заглянуть со мной и туда. Как по-вашему, если бы вы купили номер журнала «Тайм-аут» за 1749 год, что вы смогли бы в нем прочитать? Ну, очень может быть, что и ничего. В смысле «смогли». Предположим, однако, что читать вы все же умеете. Что тогда?

Прежде всего, вы увидели бы двухстраничное интервью с Генри Филдингом, нахваливающим свой новый роман «Том Джонс», кстати сказать, довольно игривый. Вы могли бы увидеть статью о бродячей театральной труппе, привезшей в страну новое сочинение итальянского комедиографа Гольдони, пьесу под названием «Лжец». Отличное название, вы не находите? Могли также увидеть рецензию, посвященную недавней итоговой выставке живописца Каналетто, который уже почти год как живет в Англии, или, может быть, рассуждения о садовой флоре и фауне и садовых ландшафтах, которые творит архитектор по прозвищу Искусник Браун. Э-э, почти наверняка с рисунками Гейнсборо.

Где-нибудь в отделе «Письма читателей» вам, вероятно, попалось бы на глаза послание «Что они выдумают следом?», трактующее о последнем изобретении Перейры, языке знаков для глухонемых. А в разделе новостей — заметка «И где они теперь?», о Красавце принце Чарли[*], плюс небольшой абзац насчет Филиппа № 5, которого сменил на испанском троне Фердинанд № 6. И, может быть, даже объявление: «Император Священной Римской империи Франц I приглашает нас мирно скоротать с ним время в Ахене».

А вот что касается музыки, то тут «Тайм-Аут» 1749-го наверняка сообщил бы, что мы дошли до самого края. Что-нибудь на манер Боба Дилана: «время, оно, понимаешь, идет». В этом роде. В архитектуре замысловатые, проработанные до мелочей элементы рококо и барокко свое уже отслужили, — вот так же и в музыке замысловатые, проработанные до мелочей элементы барокко с его контрапунктами, того и гляди, отойдут в прошлое. В архитектуре на замену им пришел неоклассицизм, вдохновленный трудами наподобие «Классическая античность Афин» Стюарта и Реветта и ему подобными. В музыке появилось… да, примерно, то же самое. Правда, до сей поры ничего похожего в музыке не появлялось — во всяком случае, в записанном виде, — поэтому классицизмом его назвали просто так. Вернее сказать, назовут. Его пока нет. Но скоро будет.

Музыку начнут, так сказать, причесывать, убирать из нее баховские контрапункты и фуги, все в меньшей и меньшей мере опираться на ее ученую, математическую сторону, направлять ее по другому пути. Впрочем, как я сказал, этого пока не случилось. Пока у нас только 1749 год, и барокко получило дополнительное время. Добрых… сейчас посмотрю… да, ровно двенадцать месяцев. Игру ведут: Доменико Скарлатти в Испании, Рамо во Франции и Гендель — более-менее повсеместно. На самом-то деле, если честно, кончится Бах, кончится и барокко. По-моему, справедливо. Но, пока пароход гудит, извещая о своем скором прибытии, Гендель продолжает выдавать шедевр за шедевром.

И действительно, лайнер серии «Куин» уже подходит к причалу № 1: рейс 1749 из Савы с заходом в Каир и Аддис-Абебу. Мне это напоминает сцену из библии классической музыки, из Фраевой «Жизни классиков», снабженной подзаголовком «Период классицизма глазами свидетеля». Позвольте, я процитирую здесь одно очень важное место.

Покидая каретный двор, я невольно приметил рослого темноволосого джентльмена, поспешавшего в надежде попасть на дилижанс, именуемый «Классика».

— Стойте, стойте, — восклицал он. Но тщетно.

Кучер уже обмотал себе всякой ветошью голову, надеясь тем самым защитить ее от сулящего многоразличные недомогания ветра, да и дилижанс его набрал, вылетая с мокрой дождем брусчатки двора, такую скорость, что истинной пулей пронесся мимо джентльмена, обдав плащ оного брызгами

— Проклятие, — возопил, провожая его гневным взглядом, незнакомец и тут же, поняв, что я мог услышать его, присовокупил: — Прошу прощения.

Я кивнул — мысль о том, что мне не придется вытаскивать, дабы проучить его за неучтивость, руки мои, укрывшиеся в уютном тепле карманов, несла с собою немалое облегчение. Незнакомец приблизился.

— Извините, милостивый государь, — произнес он, — не скажете ли, какой это дилижанс я упустил?

Я немного нахмурился, давая понять, что новость его ожидает не из самых приятных.

— 1750-й. «Период классицизма». Э-э, со сменой коней в Слау.

— Проклятие, — вновь возопил он. И снова: — Прошу прощения.

Джентльмен помолчал, затем спросил:

— А когда будет следующий?

Я извлек из кармана часы:

— Следующий? Не ранее 1820-го… или около того. «Период романтизма».

Услышав это, незнакомец совершенно пал духом:

— Семьдесят лет? Семьдесят лет до следующего дилижанса?

Сколько ни был я уверен в истинности сведений моих, однако ж, потщился снабдить его хотя бы малой надеждой.

— Дозвольте мне проверить, — сказал я, сознавая, впрочем, что проверка окажется бесплодной. — Да, 1820-й. Романтики. Есть еще один, он отправляется в 1800-м, но места в нем давно распроданы. Вы ведь места в нем не оплатили, не так ли?

Он потупился, вперивши взгляд в свои галоши.

— Э-э, нет. Не оплатил.

— Тогда вам остается лишь дожидаться 1820-го. А знаете что, сударь, позвольте мне угостить вас горячим виски с горьким пивом. И пусть пары их развеют все ваши невзгоды.

То было единственное утешение, какое я мог ему предложить.

— Благодарю вас, сэр, — промолвил несостоявшийся путник, и мы с ним вошли в помещение станции.

Прелестно, не правда ли? Подлинный, полученный из первых рук рассказ о человеке, пропустившем начало классического периода. Трогательный, пусть и отдающий слегка сюрреализмом.

Пожалуйста, принесите мне кто-нибудь плед, я хочу ноги укутать.