ЖИЗНЕОПИСАНИЯ МОРТО ИЗ ФЕЛЬТРЕ ЖИВОПИСЦА И АНДРЕА ДИ КОЗИМО ФЕЛЬТРИНИ

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ МОРТО ИЗ ФЕЛЬТРЕ ЖИВОПИСЦА И АНДРЕА ДИ КОЗИМО ФЕЛЬТРИНИ

Морто, живописец из Фельтре, был необычен в жизни и необычными были его воображение и те новшества, введенные им в гротески, благодаря которым его высоко ценили. Он смолоду перебрался в Рим еще в то время, когда Пинтуриккио расписывал для Александра VI папские покои, а в замке Св. Ангела – лоджии и нижние комнаты и другие покои наверху. Ведь, будучи человеком мрачным, он все время занимался изучением древностей: ему нравились гротескные росписи сводов кессонами и стен ордерами, и он изучал их постоянно и перенял античные способы сплетения листвы настолько, что в свое время в этом деле не уступал никому. Посему он не преминул осмотреть в Риме под землей все, что было возможно: все древние гроты с бесчисленным множеством сводов. Он провел много месяцев и в Тиволи на вилле Адриана, зарисовывая все полы и гроты, сохранившиеся там под землей и на земле. Когда же он услышал, что в Поццуоло в Королевстве, в десяти милях от Неаполя, целиком сохранились стены, покрытые древними гротесками, рельефами, стуками и росписями, почитающимися прекрасными, он, изучая их, провел несколько месяцев и в этой местности, а в Кампанье, на тамошней древней дороге, изобилующей древними гробницами, он не успокоился, пока не зарисовал в них каждую мелочь. Точно так же и в Трулло, близ морского побережья, он изобразил много тамошних храмов и гротов и на земле, и под землей. Ездил он и в Байи, и в Меркато ди Сабато, места, изобилующие разрушенными постройками с росписями, делая там изыскания так, что, потрудившись долго и с любовью в этой области, он увеличил намного свое мастерство и свои знания.

После этого он воротился в Рим, где работал многие месяцы, занимаясь фигурами, так как видел, что в этом деле он не был таким, каким был признан как мастер гротесков. Охваченный этим желанием, он прослышал о славе, какую завоевали в этом искусстве Леонардо и Микеланджело своими сделанными во Флоренции картонами, и тотчас же собрался во Флоренцию. Когда же он увидел эти творения, он понял, что не может ввести в этой области таких же улучшений, какие он ввел в своем первоначальном деле, и потому возвратился к своим гротескам.

Во Флоренции проживал тогда Андреа ди Козимо Фельтрини, молодой и прилежный флорентийский живописец. Он принял Морто в своем доме, оказав ему очень любезный прием. И так как ему очень понравилось его занятие, он и сам увлекся этим делом, сделав большие успехи, и со временем превзошел Морто, за что его во Флоренции очень ценили, как об этом будет рассказано ниже. Благодаря ему Морто расписал для Пьеро Содерини, который тогда был гонфалоньером, опочивальню во дворце картинами с гротесками, которые были признаны прекраснейшими, теперь же при отделке помещений для герцога Козимо они уничтожены и записаны. Для мастера Валерио, брата-сервита, он расписал панель, и работа эта была прекраснейшей, и подобным же образом для Аньоло Дони в одном из покоев он написал много разнообразных и причудливых картин. А так как он занимался и фигурами, он выполнил несколько тондо с Мадоннами, пытаясь и этим оправдать ту славу, которой он пользовался.

Когда же ему надоело жить во Флоренции, он переехал в Венецию, где помогал Джорджоне из Кастельфранко, работавшему тогда в Фондако деи Тедески, выполняя орнамент для этих росписей, и так прожил он много месяцев в этом городе, где его привлекали телесные наслаждения и развлечения.

После этого он отправился работать в Фриули, но пробыл там недолго, так как венецианские синьоры набирали там солдат, и он, получив деньги и недолго прослужив рядовым, был назначен начальником над двумя сотнями солдат. Венецианское войско было тогда отправлено в Зару в Скьявонии, где однажды завязалась крупная перестрелка, и Морто, захотев в этом занятии прославиться больше, чем в живописи, храбро пошел вперед и, сражаясь в этой стычке, остался лежать мертвым, каким был всегда по имени, в сорокапятилетнем возрасте. Но слава его никогда мертвой не будет, ибо те, творения рук которых увековечивает их память, никогда и ни в какое время не испытывают смерти своих трудов, ибо благодарные писатели остаются свидетелями их талантов. И потому художникам нашим надлежало бы всячески себя подстегивать постоянным трудом, дабы достичь того, чтобы память о них сохранилась в их работах и в сочинениях писателей. Ибо, поступая таким образом, они могли бы даровать жизнь и душу как самим себе, так и тем творениям, которые они оставляют после своей смерти. Морто создавал гротески, более сходные с древней манерой, чем у какого-либо другого живописца, и за это он заслуживает бесконечных восхвалений, так как он положил начало тому, что руками Джованни да Удине и других художников гротески доведены до той красоты и добротности, какие мы ныне видим. Но если названный Джованни и другие довели их до высшего совершенства, все же первым похвалить следует Морто за то, что он первым открыл их вновь и вложил все свои усилия в этот род живописи, именуемый гротесками потому, что большая часть его была найдена в гротах римских развалин, не говоря уже о том, что, как всякому известно, добавить к тому, что уже найдено, не так уж трудно.

Занятия гротесками во Флоренции продолжал Андреа Фельтрини, прозванный ди Козимо, так как он учился фигурам у Козимо Росселли, который отлично их выписывал, а затем гротескам учился у Морто, как об этом только что было сказано. Андреа этот был одарен природой в этой области такой изобретательностью и таким изяществом, что научился писать фризы более крупные, богатые и обильные и в другой манере, чем древние, более строго связывая их друг с другом и дополняя их фигурами, чего не увидишь ни в Риме, ни в других местностях, за исключением Флоренции, где он написал их огромное количество; и не было никого, кто бы превзошел его в этой области качеством, как мы это видим по написанному им в Санта Кроче во Флоренции обрамлению в виде мелких цветных гротесков на пределле вокруг Оплакивания, исполненного Пьетро Перуджино для алтаря Серристории. Эти гротески сначала проложены красным, смешанным с черным, а сверху оттенены различными красками и написаны легко, с грацией и смелостью величайшими.

Он первым начал расписывать стены домов и дворцов по штукатурке из извести, смешанной с черной краской из толченого угля или жженой соломы. По этой сырой штукатурке, прибавив к ней белил и нарисовав гротески на нескольких картонах в соответствии с задуманными их членениями, а затем, припорошив эти рисунки на штукатурку, он железным орудием процарапывал их по ней так, что весь фасад оказывался нарисованным этим железом. А потом, соскоблив белила с фона этих гротесков, который в этих местах оставался темным, он накладывал тени или тем же железом выправлял рисунок. Затем он всю эту работу в целом отмывал жидкой акварелью, разведенной в воде черной краской, и получалось нечто на взгляд красивое, изящное и богатое, как об этом рассказано в теоретической части, в 26-й главе, озаглавленной «сграффито».

Первым фасадом, расписанным Андреа в этой манере, был в Борго Оньиссанти фасад дома Гонди, очень красивый и изящный; на набережной Арно между мостами Санта Тринита и Каррайя, в сторону Санто Спирито; очень наряден и разнообразен по своим членениям фасад Ланфредино Ланфредини; у Сан Микеле на площади Паделла он отделал также способом сграффито дом Андреа и Томмазо Сертини в еще более разнообразной и широкой манере, чем те два. Светотенью он отделал фасад церкви братьев-сервитов, где в двух нишах живописец Томмазо ди Стефано написал ангела, благовествующего Деве, а во дворе, там, где истории из жития св. Филиппа и Богоматери, работы Андреа дель Сарто, он между двумя дверьми написал прекраснейший герб папы Льва X, а по случаю прибытия этого первосвященника во Флоренцию он украсил фасад Санта Мариа дель Фьоре многочисленными прекрасными гротесками. Это устроил ему Якопо Сансовино, на одной из сестер которого он был женат. Им же был сделан балдахин, под которым шел папа, с сенью, расписанной прекраснейшими гротесками и знаменами, с гербом этого папы и другими эмблемами церкви. Позднее он был подарен флорентийской церкви Сан Лоренцо, где его можно видеть и поныне, так же как и многочисленные хоругви и знамена, сделанные по случаю этого приезда в честь многих рыцарей, посвященных названным первосвященником и другими князьями, и развешанные в разных церквах этого города.

Андреа постоянно обслуживал семейство Медичи во время бракосочетания герцога Джулиано и герцога Лоренцо, участвуя в их свадебном убранстве, которое заполнялось всякими гротескными украшениями, а также и во время погребения этих князей, когда много поручений давали ему, и Франчабиджо, и Андреа дель Сарто, Понтормо и Ридольфо Гирландайо, а для триумфов и прочих праздничных украшений – Граначчо, так что ничего хорошего без него невозможно было создать. Был Андреа самый лучший человек из всех бравшихся за кисть, от природы был он очень робким и никогда не принимался сам ни за какую работу, так как он боялся просить заработанные деньги и предпочитал работать весь день напролет, лишь бы не вмешиваться в какие-либо дрязги. И потому объединился он с Мариотто ди Франческо, позолотчиком, человеком в своем деле самым стоящим и опытным, какие только бывали во всем этом ремесле, и весьма бойким в добывании работы и очень ловко получавшим деньги и заключавшим сделки. Он привлек в их сообщество также позолотчика Рафаэлло ди Бьяджо, и так и работали они втроем все вместе и делили на три части весь заработок за выполненные работы, и сотрудничество это продолжалось до их смерти.

Возвращаясь же к работам Андреа, скажу, что для Джован Мариа Бенинтенди он в его доме расписал все потолки и разукрасил все передние, там, где находятся истории, написанные Франчабиджо и Якопо из Понтормо. С Франчей он ездил в Поджо, где написал обрамления этих историй терретой так, что лучшего увидеть невозможно. Для кавалера Гвидотти на Виа Ларга он отделал фасад его дома сграффито, а равным образом и еще один красивейший фасад дома Бартоломео Панчатики, выстроенного на площади дельи Альи и принадлежащего ныне Роберто деи Риччи. Не расскажешь об узорах, кессонах, сундуках и большом числе потолков, выполненных собственноручно Андреа: так как весь этот город ими переполнен, перечислять их не буду. Не умолчу о написанных им тондо с разнообразными гербами, ибо не проходило ни одной свадьбы, чтобы вся мастерская его не была завалена заказами того или другого горожанина, и никогда не выполнялось ни одного узора для парчи или льняной и шерстяной ткани без того, чтобы не получить от него рисунок, настолько изящный, разнообразный и красивый, что он придавал душу и жизнь всем этим вещам, и если бы Андреа сознавал, каким он обладает даром, он приобрел бы великие богатства, но для него достаточно было и того, что он живет и любит искусство.

Не могу не рассказать и о том, как в бытность мою на службе у герцога Алессандро Медичи, когда я был еще молод, мне, по случаю приезда Карла Пятого, во Флоренции заказаны были знамена для замка, или же, как его теперь называют, цитадели. И была там одна хоругвь в восемнадцать локтей по древку и в сорок в длину, малинового сукна, расшитая кругом золотыми узорами с эмблемами императора Карла V и дома Медичи, а в середине был герб его величества, на который ушло сорок пять тысяч листков золота. В помощники я пригласил Андреа для узора и Мариотто как позолотчика. И от этого человека, относящегося с присущими ему любовью и добротой к тем, кто обучается искусству, я научился многому. Опытность Андреа была такова, что я не только сам часто пользовался его услугами, когда сооружались арки по случаю приезда его величества, но и когда прибыла дочь Карла V мадама Маргарита для бракосочетания с герцогом Алессандро, я пригласил его и Триболо для убранства, которое я соорудил в доме великолепного Оттавиано деи Медичи у Сан Марко и которое гротесками украшал он, статуями – Триболо, а фигурами и историями – я.

Наконец, много работ было им сделано при погребении герцога Алессандро и еще больше на свадьбе герцога Козимо, ибо все придворные эмблемы, написанные мессером Франческо Джамбуллари, сочинившим праздничные украшения для этой свадьбы, были выполнены Андреа с различными и разнообразными украшениями. Между тем Андреа при своем мрачном умонастроении, которое часто его мучило, не раз собирался лишить себя жизни, но друг его Мариотто следил за ним зорко и охранял его так, что закончил он свой жизненный путь только в старости, шестидесяти четырех лет от роду, оставив по себе в наши дни славу мастера гротесков доброго, превосходного и редкостного, почему все занимающиеся этим ремеслом, не только во Флоренции, но и в других местах, постоянно и все больше и больше подражают его манере.