Страсти у Синьории

«Государства, особенно плохо устроенные, управляющиеся как республики, часто меняют правительство и порядок правления, что ввергает их не в рабское состояние из свободного, как полагается, а из рабского в беспорядочное своеволие. Ибо пополаны, которые стремятся к своеволию, и нобили, жаждущие порабощения других, прославляют лишь имя свободы, но ни те, ни другие не хотят повиноваться ни другим людями, ни законам. Если случается, – а случается это очень редко, – по воле фортуны появляется гражданин, достаточно мудрый, добродетельный и могущественный, чтобы выработать законы, способные либо удовлетворить желания нобилей и пополанов, либо сломить их сопротивление, тогда государство может называться свободным, а правительство прочным и сильным». Обращаясь с этой фразой к членам семейства Медичи, философ Макиавелли не характеризовал их род, а всего лишь давал совет тем, кто, сумев захватить власть во Флоренции, не мог ее удержать и невольно становился причиной неурядиц.

В отличие от истинной (по Макиавелли – римской) демократии народное правление во Флоренции не обеспечивало достойной жизни ни обществу в целом, ни отдельным его членам: «Когда побеждали пополаны, а так случалось чаще всего, нобили не допускались к власти, если только не уподоблялись простому народу и в поведении, и в чувствах своих, и во внешнем облике. Отсюда – изменение фамильных гербов, отречение от титулов, к которым нобили прибегали для того, чтобы их можно было принять за людей простого звания. Так получилось, что воинская доблесть и душевное величие, свойственные знати, постепенно угасали. В народе же их никогда и не было, потому нечему было возродиться, отчего Флоренция становилась все слабее и униженнее».

Медичи решили устроить хорошее государство, заодно обеспечив славу своему роду, добывшему богатство безо всякой политики. Будущие правители Флоренции появились в городе к концу XII века, прибыв уже с солидным состоянием из тосканского городка Муджелло. Вопреки фамилии (от итал. medici – «медики») в столице они занимались торговлей и ростовщичеством, сумев на том разбогатеть. После чумы 1348 года, когда многим требовались ссуды, уважение к семье, щедро отчислявшей деньги всем нуждавшимся, сильно возросло, несмотря на принадлежность ее к «жирным» гвельфам – партии, обладавшей реальной силой и за то нелюбимой народом. Первым в большую политику пришел Сальвестро, сын мессира Аламанно Медичи. Он испытывал неприязнь к нобилям, был любим народом и с поддержки могущественных пополанских семейств стал гонфалоньером справедливости. Разработанный им закон мог бы обеспечить мир в государстве, но получилось совсем по-другому. Погожим летним утром 1378 года Сальвестро решил представить свои планы совету, однако выступление, не найдя поддержки, лишь распалило страсти. На докладчика посыпались обвинения и угрозы, один из его друзей едва не был задушен, а другой, высунувшись из окна, начал призывать народ к оружию. Крик синьора поддержала «корова», как флорентийцы называли большой колокол Старого дворца, и к Синьории потянулись, размахивая знаменами, цеховые отряды, вскоре заполонившие всю площадь.

Как мудро заметил один из флорентийских хронистов, «когда возникла смута, нельзя рассчитывать на то, что все легко утихомирится и направится в нужное русло». Взбудораженная масса не стала вникать в суть дела и принялась громить все подряд. Запылали дома грандов и «жирных» гвельфов, причем поджигатели действовали не столько из ненависти к их владельцам, сколько сводя личные счеты. Пожелав увеличить компанию, бунтовщики выпустили всех заключенных из подземной тюрьмы Стинке, где сидели большей частью воры и убийцы, а те кинулись грабить их же дома, потом переключившись на храмы и городские монастыри. Толпа бушевала в течение месяца, пока Микеле де Ландо – босой, оборванный чесальщик шерсти (чомпи) – не ворвался во Дворец синьории, размахивая флагом гонфалоньера справедливости. Возможно, он не помнил, как знамя стража порядка оказалось в его руках, зато наверняка сохранил в памяти момент, когда сограждане закричали, что хотят видеть его и членом Синьории, и командиром городского ополчения вместо Сальвестро. Хотя в летних беспорядках 1378 года участвовали почти все цеховики Флоренции, в историю эти события вошли как «восстание чомпи», безусловно, из-за Микеле де Ландо, которому удалось насладиться властью, но недолго и в постоянном опасении за свою жизнь.

Джованни Биччи

После того «тощий» флорентийский народ устраивал подобное еще много раз, снимая и назначая городской совет, расправляясь с теми, кого недавно боготворил. Виселица, установленная на площади для устрашения, никого не пугала. Впрочем, она больше пустовала, поскольку суды были скорыми, а казни чаще всего совершала толпа.

В 1421 году на политическом горизонте Флоренции появился еще один Медичи. Джованни, сын Биччи, владел большим богатством, оставаясь при том человеком скромным, кротким и мягким, отчего флорентийцы решили выдвинуть его в Синьорию, объявив гонфалоньером справедливости. Это назначение вызвало в народе огромную радость, люди решили, что обрели защитника, и не ошиблись, ибо тот делал все, чтобы ослабить партийную вражду, умерить боевой пыл сограждан и привести их к единству. Когда Джованни Медичи заболел и начал готовиться к смерти, скорбела вся Флоренция: люди вспоминали его добродетели, отзывчивость, то, что он раздавал милостыню всем, кто просил, и без просьбы, добрых хвалил, злых жалел. Казалось, никогда не будет у власти такого, как милый Джованни, не домогавшийся никаких почестей и все же их получавший, любивший мир и избегавший войны, из скромности своей не являвшийся во Дворец синьории без приглашения, неповинный в расхищении казны, а напротив, всячески содействовавший ее пополнению. Он скончался, оставив богатое наследие, как вещественное, так и нравственное, которое сумел не только сохранить, но и преувеличить его сын Козимо, вошедший в историю под прозвищем Старый (Старший).

Сын Джованни Биччи участвовал в городских делах еще при жизни отца и, подобно ему, снискал расположение согорожан своей смелостью, решительностью и добросердечием. Однажды Медичи, рискнув репутацией, дали приют низложенному папе римскому Иоанну XXIII и, когда тот умер, похоронили с почестями и заказали Донателло роскошный памятник. Новый понтифик не возражал, чтобы надгробие было установлено в баптистерии Сан-Джованни, но потребовал заменить в надписи «Иоанн, некогда папа, скончался во Флоренции в год Господа 1419 за 11 дней до календ января» слова «некогда папа» на «кардинал». Рассказывают, что Козимо, не испытывавший перед властями, даже духовными, ни малейшего страха, ответил знаменитой фразой Понтия Пилата: «Quod scripsi, scripsi» («Что написал, то написал»).

В 1433–1434 годах молодому Медичи, тогда уже возглавлявшему семейство, пришлось пережить арест, томительное ожидание казни и вместо нее – изгнание из Флоренции. Однако уже через год горожане осознали, что могли бы многое приобрести, если бы ими правил столь умный, честный и влиятельный человек, каким справедливо считался сын доброго Джованни. Он вернулся и, не затаив обиды, взял на себя управление коммуной, хотя и не пожелал принять соответствующее звание. С тех пор и до конца своих дней он, оставаясь простым гражданином, был фактическим правителем Флоренции: заседал в Синьории, контролировал суд, создавал и распускал коллегии, боролся с противниками режима, используя и оружие, и налоговую политику.

Первые Медичи были сильны не только деньгами и деловыми связями, но и расчетливым поведением: все они держались просто, подчас слишком скромно, старались быть незаметными, чем еще больше привлекали к себе окружающих. Не подав пример потомкам, Козимо был хозяином бережливым, никому не доверял ни торговые, ни банковские дела своего дома и лично следил за тем, как обрабатываются принадлежащие семье земли. Могущество Медичи основывалось на колоссальном состоянии, в свое время самом крупном в Европе, что позволяло им ссужать деньгами папу, итальянских и европейских монархов, заботиться о городе и его развитии, жертвовать на общественные нужды, раздавать хлеб в голодные годы, покровительствовать художникам и даже воевать.

Якопо Понтормо. Козимо Медичи Старый. Посмертный портрет, 1510-е

При Козимо Флоренция сумела присоединить к Тоскане соседние земли, однако внешние войны мало тревожили город, и народ, не испытав значительных потрясений, заметно похорошел и… поумнел. К началу XV века многие здешние коммерсанты успели приобщиться к науке и культуре, а некоторые стремились еще дальше, как, например, купец Морелли, избранный гонфалоньером справедливости, – изучали Вергилия, Боэция, Сенеку, советуя всем «размышлять над поучениями древних авторов, затем, чтобы узнать, как поступать в настоящей жизни. Ибо от этого зрелый разум сможет наслаждаться мудростью. Сладость знания, осознание того, что ты человек, а не животное, доставляет столько приятного и утешительного, сколько нельзя получить ни от богатства, ни от детей, ни от службы…».

По словам Макиавелли, Козимо не отличался ни высоким ростом, ни красивым лицом, но внешность его вызывала почтение. В те времена каждый человек, достигший определенного положения в обществе, выбирал себе эмблему. У Козимо таковой было изображение паруса – символа непостоянной Фортуны – на спине у черепахи, олицетворявшей, видимо, самого обладателя эмблемы, нрав которого вполне соответствовал известному латинскому афоризму «Festina lente» («Спеши медленно»). Несмотря на невысокую ученость, Козимо был другом и благодетелем тех, кто ее достиг. Собирая картины, скульптуру и книги, он во всем помогал своим высокообразованным друзьям Леонардо Бруни, Поджо Браччолини, Леону Баттиста Альберти, Кристофоро Ландино.

Немного зная латынь, флорентийский владыка увлекался греческим языком, для изучения которого выписал из Византии грека Иоанна Аргиропуло, с тем, чтобы тот учил его самого и других, преподавая в университете. Он постоянно цитировал древних авторов, философствовал с известными эрудитами своего времени, для чего помог организовать Марсилио Фичино и сложившемуся вокруг него кружку гуманистов нечто похожее на платоновскую академию. Он лично заботился о том, чтобы заказчики не обходили стороной ни художника Филиппо Липпи, ни архитектора Микелоццо ди Бартоломео Микелоцци.

Будучи хозяином Флоренции, осмотрительный Козимо не хотел демонстрировать свое богатство, носил простую одежду, ходил пешком, жил в тесном родительском доме. Проект нового роскошного жилища был уже давно составлен Брунеллески, но заказчик так и не решился его воплотить, объясняя это собственным афоризмом: «Зависть – трава опасная, ее следует иссушать, а не орошать». В 1444 году резиденция Медичи, наконец, была заложена. Ее проектировал, строил и закончил в 1459 году любимый зодчий Козимо Бартоломео Микелоцци, которому выпала честь возвести первый в Италии ренессансный дворец.

Палаццо Медичи-Риккарди

Внутренний двор палаццо Медичи-Риккарди

Облик нового дома Медичи был проникнут строгостью и величием. Облицованный рустом (грубый, нарочито плохо обработанный камень) нижний ярус делал его похожим на крепость, хотя такой здание не выглядело, а являлось, поскольку толстые стены могли выдержать любой вероятный в то время напор. Тем не менее палаццо Медичи существенно отличалось от прежних фамильных твердынь. Зодчий тщательно продумал пропорции, красиво обрамил двери, украсил брутальный фасад 10 изящными окнами, не забыв, однако, забрать их крепкими решетками. Впоследствии, когда здание удлинили, окон стало 17. Широкий резной карниз в античном духе смотрелся гораздо элегантней, чем зубцы или машикули. Первый, нежилой этаж дворца был занят кухнями, складами и мастерскими. Выше находились парадные залы и дворцовая капелла, а над ними – личные гостиные и спальни.

По давней италийской традиции все помещения дворца располагались вокруг внутреннего двора. Он был не уютным, как в старом доме, а просторным, величественным из-за арочной колоннады и потому вполне подходящим для приемов. С внешней стороны здания на углу второго этажа красовался фамильный герб Медичи: 6 шаров на гладком фоне, которые могли бы означать как пилюли, так и монеты, напоминая или о покровителях семьи, или об ее исконном занятии – ростовщичестве.

В домашней церкви Медичи все стены от пола до потолка были заняты фресками «Прибытие волхвов в Вифлеем» кисти Беноццо Гоццоли. К тому времени живопись Флоренции приблизилась к совершенству. Художники пытались воплотить размышления поэтов о гармоничном человеке в реальном, но чуть приукрашенном мире. Если прообразами героев Гоццоли послужили библейские персонажи, то моделями были флорентийцы, от самих Медичи до простолюдинов, вместе с рабом-негром на переднем плане. Кроме того, на картине можно рассмотреть папу римского Евгения VI, византийского императора Иоанна VIII Палеолога, патриарха константинопольского Иосифа II, которые в 1438 году приезжали во Флоренцию, питая напрасную надежду на создание единой христианской церкви.

Живописное шествие разворачивается на фоне очаровательного пейзажа: зеленые холмы с белоснежными замками, изящные ленты дорог, под стать им изогнутые стволы деревьев с кронами, похожими на пышные прически горожанок, всадник с копьем, преследующий лань в сопровождении своры собак. Некоторые идеи этой росписи, несомненно, были подсказаны Козимо, ведь правитель Флоренции был человеком гармоничным, стремившимся к красоте, воспринимавшим окружающий мир не таким, каким он был в действительности, а каким его хотелось видеть.

Дворец Медичи оставался резиденцией правящей семьи до 1540 года, когда потомки Козимо продали родовое гнездо маркизу Риккарди. С тех пор в названии дома наряду с Медичи фигурировала фамилия новых владельцев. В начале XIX века, после разгрома Наполеона он перешел в собственность государства, и довольные власти не пожалели денег на реставрацию.

Лишенное фасадных украшений, основательное, без намека на тяжеловесность, удачно скомпонованное, пленяющее гармонией форм и рациональностью, теперь это здание почти не выделяется из ряда «простых» домов на улице Кавур. Его достоинства – в интерьере, прежде всего в красоте внутреннего двора, оформленного эффектной колоннадой и мраморным настилом. В углу разбит небольшой сад с деревьями, подстриженные кроны которых напоминают силуэты животных. Если учесть, что парков во Флоренции практически нет, сад уже сам по себе является достопримечательностью. В настоящее время нижние этажи палаццо Медичи-Риккарди занимает музей, а верхние – префектура. Здесь муниципальная власть мирно уживается со старинной библиотекой, начало которой положили купцы Риккарди.

Медальон с профилем Козимо Медичи Старого

«И все же в последние годы жизни Козимо испытал немало горя, – писал Никколо Макиавелли, – ибо из двух его сыновей, Пьеро и Джованни, последний умер, а первый был больным (подагрой) и по телесной слабости не мог должным образом заниматься ни общественными, ни даже личными делами. Так, что однажды, вскоре после смерти сына, несомый слугами, он делал обход своего дома, случилось ему с вздохом промолвить, что очень уж велик этот дом для такой небольшой семьи. Благородная душа его страдала и оттого, что не удалось ему увеличить владения Флорентийской республики каким-либо славным приобретением…, он понимал, что не может более из-за старческих недугов вести дела с прежним рвением. И все это не давало ему покоя. Однако скончался он в полной славе, оставив о себе великую память и все во Флоренции, и за стенами ее оплакивали смерть его в первый день августа 1464 года». На похороны Козимо собрался весь город. Молча, со слезами на глазах флорентийцы шли следом за сыном покойного Пьеро Подагриком, провожая любимого правителя от дворца Медичи до церкви Сан-Лоренцо, где было приготовлено место для погребения. Хочется верить, что мятежная душа этого исключительного человека успокоилась. Высоко ценимый при жизни, он удостоился внимания и после смерти, когда сограждане, выразив почтение и благодарность, в следующем, 1465 году наградили Козимо почетным титулом, о чем свидетельствует надпись на его надгробии: «Padre della patria» («Отец отечества»).

Пьеро Подагрик