Художники-путешественники

В конце XVIII века путешествия вошли в моду. Закончилась эпоха Просвещения, которая привнесла в массы свободомыслие, и люди осознали, как много интересного и непознанного вокруг. Несмотря на то что самолетов и поездов еще не было, в обществе зародилась необыкновенная жажда познания мира.

Любопытство — отличительная черта художников, поэтому они собирали чемоданы и строили планы первыми. Служители искусства путешествовали как в Европу, так и по России. Порой они делали это не по своей воле: их просто посылали на задание. Фотоаппаратов и видеокамеры еще не было, а Россия постепенно расширялась, становилась огромной, и, например, в 1810 году людям в Москве и Санкт-Петербурге хотелось знать, как выглядит Красноярск. Как решали вопрос? Художников посылали в экспедицию: они писали путевые виды и показывали столичным жителям дальние уголки страны.

Спрос рождал предложение: начали издаваться путеводители, где рассказывалось, что нужно посмотреть обязательно. Наглядные материалы к этим гидам создавали художники: они ездили всюду, зарисовывали основные достопримечательности, и таким образом у людей появлялась возможность выстраивать свой маршрут.

Сильнейшим магнитом для искателей впечатлений была Италия. Русские художники путешествовали в эту страну еще с XVIII века, но особое внимание они уделяли ей с 1790-х по 1820-е годы. Причина тому — Академия художеств в Санкт-Петербурге. В этом заведении понимали, что, когда ученик освоил технику, сформировался и готов писать масштабные вещи, для дальнейшего развития ему необходимо насытить взгляд и сердце изучением мирового культурного наследия. Не у всех была возможность поехать куда-то за свой счет. Поэтому в Академии придумали такую форму поощрения талантливых художников, как пенсионерство. К возрасту это не имеет никакого отношения: пенсионером в Академии конца XVIII — начала XIX века считался художник, который отличался талантом, написал выпускную работу и получил за нее золотую или серебряную медаль. Ему выделялись средства на поездку в Европу.

До Великой французской революции художников чаще отправляли во Францию. Однако после в Академии решили, что молодым людям находиться там небезопасно — есть риск подхватить «революционную заразу» и принести ее на территорию Российской империи. Поэтому новым «призом» для талантливых перспективных мастеров стала поездка в Рим, который являлся столицей искусств со времен античности.

Одним из самых первых пенсионеров, отправившихся в Италию, был Орест Кипренский. Атмосфера Рима и Неаполя помогла ему выйти на новые высоты — вот насколько важно было художнику вырваться из России, покинуть стены Академии и своими глазами увидеть восхитительные образцы творчества Рафаэля и Микеланджело.

Вдохновленный новыми впечатлениями, Кипренский так бодро шагнул вперед в своем даровании, что знаменитая галерея Уффици предложила ему написать автопортрет специально для своей коллекции.

Окрыленные величием искусства эпохи Возрождения, художники расцветали и хотели создавать нечто значимое. Подобное случилось с Сильвестром Щедриным, работы которого можно посмотреть в Третьяковской галерее. Он настолько проникся Италией, что не мог уехать оттуда целых двенадцать лет! Отцу он писал, что в России все плохо: политика Николая I, репрессии, холод… Спустя годы Щедрин все же вернулся с багажом работ. За годы, проведенные в Неаполе, Сорренто и на Капри он так напитался теплом, что сам будто стал ярким солнцем среди нашей в то время коричневатой, мрачной и сухой живописи.

С золотой медалью художники получали немалые средства на пенсионерскую поездку: 400 червонцев выделяли на дорогу, еще 300 — на годовое содержание. Прежде чем добраться до Рима, счастливчики проезжали по всем европейским странам, которые находились по маршруту, с важным заданием в кармане. Им говорили, где и что посмотреть, какие достопримечательности зарисовать. Мастеров обязывали постоянно слать в Россию отчеты — все же это было не праздное путешествие, а выпускная практика. Во избежание чрезмерной расслабленности к ним приставляли специального человека, который следил, чтобы пенсионеры не занимались глупостями.

Впрочем, справляться с работой такому наблюдателю было сложно. Сами понимаете: молодые мужчины, которые только что отучились, полные амбиций и ощущения собственной исключительности (не каждому давали право путешествия!) попадали в Рим. Это город легенд, вкусной еды, солнечных улиц, легкости, вина и прекрасных итальянок. Даже звучит соблазнительно!

Русские художники образовали «тусовку»: они жили на виа Систина, что вела к знаменитой Испанской лестнице. Раньше ее называли Счастливая улица — виа Феличита. Там, кстати, жил и писал «Мертвые души» Гоголь. В письме к А. С. Данилевскому мастер слова ярко обрисовал, чем русские пенсионеры занимаются в Риме:

«Что делают русские питторы[3], ты знаешь сам. К 12 и 2 часам — к Лепре, потом — кафе Грек, потом — на монте Пинчо, потом — к Bon go?t, потом — опять к Лепре, потом — на биллиард. Зимою заводились было русские чаи и карты, но, к счастию, то и другое прекратилось. Здесь чай — что-то страшное, что-то похожее на привидение, приходящее пугать нас».

Как видите, время здесь проходило недурно — понятно, почему Щедрин задержался в Италии на двенадцать лет.

В центре Рима находится площадь Испании, на ней — грандиозная барочная лестница из 138 ступеней, ведущая к расположенной на вершине холма церкви Тринита-деи-Монти. Лестница была местом, где собирались натурщики разных типажей. Такая своеобразная «биржа труда», на которой художник мог выбрать, например, модель для Сократа. Прямо на ступеньках устраивались подремать престарелые итальянцы, претендующие на «роль» мудрых старцев, или мускулистые молодые римляне, похожие на Геракла. Были там и римлянки, с которых можно было писать Марию Магдалину, а с ними дети, позировавшие в качестве ангелочков или амурчиков. Художники приходили сюда с виа Систина в поисках характерных лиц.

Двенадцатилетний рекорд Щедрина нелегко побить, но Карлу Брюллову удалось! Свою пенсионерскую поездку он продлил на целых тринадцать лет, получая финансовую поддержку не от Академии, а от нового Общества поощрения художников. Общество направляло в Италию лучших мастеров, чтобы они учились, смотрели, перенимали, а по возвращении на родину рассказывали о своем опыте и вдохновляли коллег.

Вместе с золотой медалью Карл Брюллов получил предложение римских каникул. Но мастер категорично заявил, что никуда не поедет без брата. Требование удовлетворили, часть пути в Рим Александр и Карл проделали по морю. Потом были Кенигсберг, Берлин, Мюнхен, Дрезден, Венеция, Пиза… Дорога в итальянскую столицу заняла около восьми месяцев.

Карл Брюллов был весьма необычным пенсионером. Мастер прекрасно владел немецким и французским — предрасположенность к языкам помогла ему быстро заговорить на итальянском. Он был потрясающе коммуникабельным человеком и легко вписался в общество — Брюллов умел очаровывать людей и в любой компании оказывался в центре внимания. После создания копии с «Афинской школы» Рафаэля его талант стал очевиден для местных: посыпались заказы. Вот что художник писал родителям в Санкт-Петербург о своей жизни на виа Систина:

«Из нашего дома можно видеть Древний Рим, где Колизей, хотя разрушенный, но прекрасный, заставляет забывать все окружающее, чтобы смотреть на него. Наш дом разделен от папского только одной стеной и маленьким переулком, посему мы можем видеть очень хорошо папский сад, где деревья, покрытые апельсинами, и трава гораздо зеленее, нежели летом, заставляют нас забывать, что уже январь месяц…»

Неудивительно, что художник не хотел возвращаться домой!

Почему римская живопись Брюллова покоряла россиян? В Риме он, по примеру итальянских коллег, начал писать жанровые сценки. До этого в русском искусстве такого не было. Поэтому, когда на родине публика увидела «Итальянское утро», где молодая женщина, приспустив платье, умывается, залитая солнцем, все ахнули. Это было нечто — глоток свежего воздуха.

Все бы хорошо, но Брюллова посылали в Италию не ради милых картинок. От него ждали чего-то масштабного, монументального, основанного на мифологическом или историческом сюжете. Художник никак не мог поймать идею, но судьба давно плела канал для ее передачи…

Александр Брюллов увлекался археологией. Находясь на раскопках в городе Помпеи, он предложил Карлу взять за основу масштабной работы историю гибели древнего города в результате извержения вулкана.

Несмотря на исторический сюжет, картина «Последний день Помпеи» стала олицетворением актуальных настроений в обществе. Художники-пенсионеры собирались в кафе и обсуждали новости: на родине случилось восстание декабристов, которое подавили. Надежды прогрессивного общества на перемены, в частности на отмену крепостного права, были разрушены. В воздухе витало ощущение краха ожиданий. Плюс ко всему в Италии тоже царила нестабильная революционная обстановка.

В Санкт-Петербурге все были настолько впечатлены полотном, что выставили его в Академии художеств как руководство для начинающих живописцев. После открытия Русского музея картина переехала в его зал и стала доступна широкой публике. В горячо любимой Италии Брюллову присудили звания почетного академика Миланской, Болонской и Флорентийской академий. С новой картиной он ездил по городам на «гастроли». Надо сказать, до распространения кинематографа картины маслом выполняли роль фильмов: их смотрели долго, не отвлекаясь, обсуждая.

В чем особенность академической живописи? В ней все построено, как на театральной сцене, а важные детали и образы будто подсвечены софитами. Посмотрите на «Последний день Помпеи»: кажется, что здесь есть кулисы, а где-то вне поля зрения сидит осветитель, направляющий свет на ключевых актеров. В центре сцены — женщина, которая лежит на земле рядом с ребенком. Она очень ярко подсвечена, а углы, напротив, затемнены.

Персонажи полотна разделены на группы. Мама в беспокойстве обнимает дочь, родители прикрывают ребенка своей одеждой, сыновья несут отца… Структура понятна и выверена. Так зрителю легче считывать маленькие истории, из которых соткано большое полотно.

«Последний день Помпеи» везде встречали музыкой и аплодисментами. Брюллова носили по улицам на руках, ему посвящали стихи. Художник затмил всех своих итальянских коллег того времени. Но и родина о своем сыне не забывала. Спустя тринадцать лет его обязали вернуться домой. Новый январь он встречал не с апельсинами зимой, а посреди наших суровых морозов. Однако если вы думаете, что Брюллов провел в Европе слишком много времени, то один из его коллег побил этот рекорд.

Александр Иванов попал в Италию пенсионером Академии и остался почти на тридцать лет — что в пять-десять раз больше привычного срока! На три года в Италию посылали мастеров жанровой и пейзажной живописи, на шесть — баталистов, скульпторов и тех, кто занимался мифологически-исторической картиной.

В чем же секрет Иванова? Сегодня его бы назвали отличным менеджером долгосрочного проекта.

Прибыв в Италию, Иванов задумал создать произведение, которое перевернет всю историю искусства, расскажет о самом важном моменте в истории человечества — о приходе Мессии. Для подготовки почвы он написал «Явление Христа Марии Магдалине после воскресения» и послал ее в Академию. Все были в восторге. Раздразнив аппетит экспертов, мастер заявил: «Я собираюсь делать большой проект — на ту же тему, но еще масштабнее». Под это дело он выбил дополнительное финансирование и время. Так повторялось несколько раз.

Слухи о масштабном замысле Иванова долетели до самого императора. Путешествуя по Италии, Николай I посетил художника в мастерской, выстроенной специально для картины — полотно размером 5,40 на 7,50 метров вместит не каждая комната. Император одобрил работу Иванова и постановил, что по окончанию проекта тот должен вернуться в Россию и заняться полотном на тему Крещения Святой Руси князем Владимиром. Иванова абсолютно не интересовали эти материальные мирские вещи. Он хотел показать человечеству самый важный момент в истории — когда явился Иисус.

Кстати, первые пять лет Иванов никого не пускал в свою гигантскую мастерскую, что поджигало фитиль взрывного итальянского любопытства. Невольно мастер сделал удивительный пиар-ход: когда он наконец открыл двери, утомленная неизвестностью толпа ринулась смотреть полотно.

«Явление Христа народу» Иванов писал около двадцати лет, тщательно прорабатывая образы. Он ходил в синагоги, смотрел на евреев, просил некоторых ему позировать, создавал наброски в Понтийских болотах. Сохранившиеся подготовительные рисунки поражают невероятной красотой!

Закончив писать «Явление Христа народу» в 1857 году, мастер стал ломать голову над транспортировкой работы из Италии в Россию. Новость о скором прибытии полотна быстро разлетелась: публика помнила «Последний день Помпеи» Брюллова и жаждала нового «блокбастера». Но получила нечто другое. Картина Иванова — не блокбастер, не экшн, а глубокая работа души.

Премьера состоялась в Белом зале Зимнего дворца, куда пришел император, президент Академии художеств великая княгиня Мария Николаевна и другие влиятельные гости. Полотно не ругали, но и не хвалили. Стало очевидно, что царская семья не поддерживает художника — и это повлияло на мнение критиков. После переноса в Академию картина стала доступна публике. Через несколько дней в прессе появились сообщения, что новый Иванов до Брюллова не дотянул. Муссировались слухи, что царь недоволен и разочарован.

Почему восторга не последовало? Во-первых, экшн нравится массам больше, чем тонкие фильмы, после которых хочется подумать или даже поплакать. Во-вторых, построение композиции Иванова было непривычным для зрителя. Если бы эту работу писал Брюллов, Иисус у него стоял бы по центру, будто подсвеченный софитом, как на сцене. У Иванова же Иисус на заднем плане. Видите одинокую фигуру в голубом плаще? Иоанн Креститель указывает на него. Иванов не делит персонажей на группы, как в классической живописи: они стоят единой линией. Автор не указывает зрителю, кто здесь центральная фигура, поэтому каждого хочется разглядывать подолгу и вдумчиво. Для этого стоит пойти в Третьяковскую галерею в зал Иванова. Там имеется скамеечка: просто сядьте на нее и смотрите — получите невероятное удовольствие.

Мастер тяжело переживал реакцию на свой многолетний труд, да еще и холодные питерские будни вместо горячего итальянского солнца подтачивали здоровье. Узнав об отсутствии царской поддержки, влиятельные люди стали отказывать художнику во встречах. Не выдержав обесценивания и унижения, Иванов слег и ушел из жизни. Судьба сыграла злую шутку: спустя несколько часов в его дом доставили уведомление о том, что Александр II покупает картину за 15 тысяч и жалует ее автору орден Святого Владимира. Иванов не дожил до признания совсем немного.

Во второй половине XIX века у русских художников расширились границы интересов и возможностей. Они стали путешествовать по восточным странам. В сердце Василия Поленова проникла Палестина, которой он посвятил много лет, сделав два захода на Святую землю. В первый он работал над полотном «Христос и грешница» с изначальным названием «Кто без греха?». Это большая работа во всех смыслах, ее формат — 6,11 на 3,25 метра.

Название «Кто без греха?» отвергла цензура — в каталоге оно смотрелось бы слишком обличительным, а люди не любят упреков. Выбор пал на нейтральное «Христос и грешница», поэтому сегодня в Русском музее картина представлена под двумя именами. Однако было у работы и третье: в Музее императора Александра III ее назвали «Блудной женой», что, конечно, не соответствует евангельскому тексту.

Поленов, воспитанный на работе Иванова, хотел сделать нечто подобное, но более современное. Он мечтал об идеальной визуальной проповеди, которая будет непохожа на сухой академический идеал и создаст эффект присутствия — как костюмированные фильмы Би-би-си, которые реконструируют эпоху. Первое название «Кто без греха?» было взято из Библии, из Евангелия от Иоанна, 8-й главы:

«Иисус же пошел на гору Елеонскую. А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему. Он сел и учил их. Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: Кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя? Она отвечала: Никто, Господи. Иисус сказал ей: И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши. Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

На картине запечатлен момент, когда грешницу приводят к Иисусу. Вопрос «Кто без греха?» обращен к каждому. Благодаря этому холсту Поленов получил невероятное признание и уже не мог остановиться в своей жажде живописных откровений. Спустя годы он вернулся в Палестину и в течение нескольких лет создал 60 работ о пути Иисуса. Они показывают, какими дорогами ходил Спаситель, что видел вокруг, с кем встречался. К примеру, работа «Мечты» изображает Христа, который сидит на скале и мечтает, что все мы однажды будем жить в любви и станем послушными детьми. Это экскурс в жизнь Мессии и одновременно красочная история древней Палестины. Такую не напишешь из фантазии, сидя в Санкт-Петербурге. Сейчас эта удивительная серия разбросана по разным музеям.

В конце XIX — начале XX века технический прогресс еще больше подстегнул природную страсть художников к путешествиям. Они искали для себя «место силы», центр искусства — и таким «магнитом для талантов» на стыке веков стал Париж. Попадая сюда, наши мастера смотрели на полотна импрессионистов и перенимали их технику. Работы Александра Беггрова, например, можно принять за полотна француза — русской школе такие широкие мазки были несвойственны.

Многие искусствоведы отрицают существование русских импрессионистов, но я вместе с другими коллегами отношу к ним Константина Коровина, Николая Тахрова и Георгия Лапшина. Их мало, но они хороши.

Долгое время русских художников во Франции не замечали и представляли российскую культуру как хоровод медведей с балалайками и девками в кокошниках. Но потом появились художники, которые влились во французскую школу. Среди тех, кто «двигал» машину современного искусства начала XX века, было много выходцев из России. Благодаря им восприятие русского искусства изменилось.

Первая в моем списке любимых французских путешественников — Маревна, она же Мария Воробьева-Стебельская. Это исключительно сильная художница русско-польского происхождения, о которой наш зритель знает немного. Отъезд из России в 1912 году сделал ее невидимкой для советского искусствоведения. Ситуация поменялась с развитием антикварного рынка, когда из Европы в Россию поступило много ее работ. Чтобы подчеркнуть ценность (и цену) холстов, вопросом занялись грамотные люди: русская публика познакомилась с книгой воспоминаний Маревны «Моя жизнь с художниками „Улья“», которую французские почитатели искусства любили давно.

Художница родилась в городе Мариинский Посад под Чебоксарами. Мать ее была актрисой, состоявшей в браке с неким Воробьевым, но влюбилась в польского аристократа Стебельского. В результате на свет появилась Маревна. В два года отец забрал ее к себе и воспитывал самолично.

Решив стать художницей, девочка сказала: «Папа, дай денег, я поехала на поиски лучшей доли» — и уехала навстречу мечте. Сначала она отправилась в Москву, затем в Италию и оказалась на острове Капри, где познакомилась с Горьким. В России в это время шел 1905 год, кровавое начало революции. Писатель пережидал тяжелый период на Капри и принимал на своих трех виллах невероятное количество друзей. Он был мужчина хлебосольный и любил окружать себя интересными людьми. Девятнадцатилетняя Маревна попала в его дом как друг, и Горький сразу разглядел в этой барышне невероятную силищу. Именно он дал ей прозвище, заимствованное из русского эпоса. Марья Моревна была степной воительницей, в которую влюбился сам Кощей Бессмертный. Представляете себе женщину, к которой воспылал страстью такой персонаж?! А теперь представьте характер, за который Горький прозвал так свою подругу… Писатель отговаривал Маревну от Парижа, но девушку это не остановило.

Внешняя простота с лихвой компенсировалась интересной душой Маревны. Она обладала таким чувством юмора и таким уникальным ви?дением вещей, что просто не могла раствориться в Париже среди тысяч других художников. В начала XX века этот город был настоящим круговоротом из повозок, первых автомобилей и толп людей. Новоприбывшая боялась сама переходить улицу. Адаптировавшись, юная завоевательница столицы переехала на Монпарнас.

На то время Монмартр уже стал дорогим местом, где проводили время импрессионисты и постимпрессионисты. Юным революционерам искусства он был не по карману, так что они отправились осваивать обратный конец города — Монпарнас.

Вот интересная цитата из Маяковского о Париже тех лет: «Живопись — самое распространенное, самое влиятельное искусство Франции. Не говорю даже о квартирах. Кафе и рестораны сплошь увешаны картинами. На каждом шагу — магазин-выставка. Огромные домища — соты-ателье. Франция дала тысячи известнейших имен. А на каждого с именем приходится еще тысяча пишущих, у которых не только нет имени, но и фамилия их никому не известна, кроме консьержки».

Оказавшись в столице прогрессивного искусства, Маревна решила, что ей срочно нужно брать в руки кисточки. Вместо классической академии она выбрала свободную. В то время они открывались на каждом углу. Наша героиня оказалась в самой правильной — Русской академии Марии Васильевой. Это была невысокая женщина со стальным характером. Есть интересная история: когда Жорж Брак, которого тяжело ранили во время Первой мировой войны, вернулся домой, в Русской академии в его честь устроили вечеринку. Бывшая возлюбленная Модильяни пришла туда с новым спутником, а старого на праздник жизни не позвали. Горячий итальянец ворвался в помещение с желанием устроить разборку. Тогда маленькая, но сильная Мария Васильева взяла большого Модильяни и спустила его с лестницы.

В ее академии учились Шагал и Жорж Брак, а Пикассо с Матиссом приходили к ней писать в натурном классе. Заведение манило низкими расценками и невероятной атмосферой. Чтобы поддерживать рентабельность двух студий, Мария Васильева брала не ценой, а объемом: в комнату набивалась толпа начинающих художников, а по центру стояла обнаженная модель. От обилия творчества и отсутствия кислорода модель, как писала Маревна, стояла вся мокрая, как пловчиха. В конце класса хозяйка академии доставала самовар, разжигала его шишками и усаживала всех пить чай по-русски. Вот почему художники с радостью ходили к ней — здесь они обменивались идеями.

Кубизм Пикассо изобрел во Франции, а Мария Васильева была первой женщиной-кубисткой. Ее работы висят в иностранных музеях рядом с Пикассо и Браком. Из-за железного занавеса мы долго не знали ее имени, но сегодня пробел восполнен.

Интересно, что Маревна, как и многие обитатели Монпарнаса с разных концов света, довольно плохо говорила по-французски. Но, попивая чай за русским самоваром, они все чудесно находили общий язык.

С кем Маревна встречалась в Русской академии за самоваром? Был там Марк Шагал из Витебска, переехавший в Париж в 1911 году. Работы, которые он писал в России, отличались темной гаммой, но во Франции живопись заиграла новыми красками. Где-то рядом кипяток из чашки отпивал Модильяни, который прибыл из Италии в 1906 году. Присутствовал там и его друг Хаим Сутин родом из Смиловичей Минской губернии. Он был замкнутым человеком с тяжелым характером, но Маревна в мемуарах вспоминает его с невероятной теплотой. Долгое время он влачил нищенское существование и пытался нащупать свою тему в искусстве. И она пришла. Мастер стал писать тушки бычков: притаскивал их в общежитие художников «Улей» на левом берегу Сены и работал над этюдами до тех пор, пока мясо начинало пахнуть… Это очень раздражало его соседей, но — искусство требует жертв.

Тушки Сутин начал писать в преддверии Первой мировой войны. Это было тяжелое время, которое плохо сочеталось с ванильными пейзажами и радостными картинами. А вот мясо, истекающее кровью, хорошо передавало атмосферу, повисшую в воздухе. Это было актуальное искусство — и оно нашло зрителя.

Легендарный французский «Улей» (La Ruche), в котором жили Сутин, Модильяни, Шагал и другие друзья Маревны, был создан в 1902 году меценатом и скульптором-любителем Альфредом Буше. Это бывший павильон для бургундских вин: после выставки Буше купил его, привез на Монпарнас и превратил в гостиницу для нищих художников. Проживание стоило 50 франков в год, вкусный обед — два с половиной франка. Деньги маленькие, но и условия жизни не прекрасные. Комнаты были похожи на маленькие соты — отсюда и название общежития.

В память о тех годах остались рисунки Маревны, на которых ее друзья выпивают и болтают. Однако алкоголем дело не ограничивалось. В то время гашиш и кокаин стоили так же, как спиртное. Художники отвлекались на эти вещи, равно как и на вечеринки в соседних комнатах «Улья». Вот почему из сотен парижских художников того периода история запомнила немногих. В числе исключительных — Маревна. Она не могла себя полностью обеспечить искусством, но имела вес в художественных кругах.

В качестве альтернативной площадки для выставок художники использовали «Ротонду». Это кафе на Монпарнасе, которое существует до сих пор. Часто у художников не было денег, чтобы оплатить счета, поэтому они отдавали владельцу «Ротонды» свои картины. В итоге у него сформировалась потрясающая коллекция, способная поспорить с музеем современного искусства.

Когда будете в Париже, обязательно сходите в «Ротонду» и представьте себе, какие интересные люди там бывали. Это не только художники, а еще, например, Анна Ахматова. В 1910 году она приехала во французскую столицу с Николаем Гумилевым. Это было их свадебное путешествие. Однажды супруг отлучился по делам, а Анна решила зайти в «Ротонду». За соседним столиком сидел Модильяни. Так начался роман, который разбил ей сердце. Они гуляли по ночам, много говорили, Модильяни пел ей под окнами. Невероятно, но они даже угадывали сны друг друга. Модильяни сделал несколько рисунков обнаженной Ахматовой, и она хранила их до конца жизни. Отношения продолжились в переписке, и Ахматова снова приехала в Париж уже без Гумилева. Окрыленная, она вернулась домой, но — письма в почтовом ящике больше не появлялись. Модильяни решил закончить отношения.

В «Ротонде» Троцкий часто играл в шахматы с Василием Кандинским. Захаживал туда и Владимир Ильич, но, как рассказывает Маревна, впечатления ни на кого не произвел.

С Троцким дружил очень колоритный персонаж: мексиканец Диего Ривера. Задолго до встречи с Фридой Кало он был возлюбленным Маревны, жил в «Улье», кутил с Пикассо, Модильяни, Сутиным и Кислингом. Маревна познакомилась с ним в «Ротонде».

«Обаятельный людоед» Ривера на то время был женат на русской художнице Ангелине Беловой, что не уняло любвеобильности. В 1919 году Маревна родила от него дочь Марику, а мексиканец ребенка не признал из-за глупой шутки Пикасссо — когда-то на вечеринке в «Улье» тот погладил подругу по животу и сказал: «Это не твое, это мое».

Однажды Ривера напал на Маревну ножом, но детский плач его остановил. Спустя некоторое время он бросил ее и уехал в Мексику, встретил Фриду и разбил еще и ее сердце.

Вся эта компания изображена на известном групповом портрете Маревны, слева направо запечатлены: Леопольд Зборовский, Кислинг, Макс Жакоб, Жанна Эбютерн, Модильяни, Сутин, Илья Эренбург, Маревна с дочерью Марикой и Диего. Вот что пишет о друзьях художница: «Одно наше появление на улице привлекало всеобщее внимание. Впереди — уверенной походкой, с огромным чувством достоинства шел, размахивая тростью с ацтекскими фигурками, огромный, смуглый, бородатый Диего Ривера. Дальше — я — в розовой широкополой шляпе, отцовской накидке, велосипедных бриджах, белых носочках и черных туфельках. Потом Модильяни — чудесные кудри эпохи Возрождения, расстегнутая до пояса рубашка, книга в руке, он шел, декламируя строчки из „Ада“ Данте. Далее Эренбург с лошадиным лицом, похожий на льва Волошин, Пикассо и Макс Жакоб, один в огромном „пальто кубиста“, другой — в приталенном пальто, черном цилиндре, белых перчатках и гетрах…»

Феерия оборвалась с началом Первой мировой. У художников закончились деньги — многие жили на то, что им присылали из России. Шагал уехал на свадьбу к сестре, но из-за войны долго не мог вернуться. В «Улье» остались его друзья и картины. Мария Васильева сделала из Русской академии благотворительную столовую, где можно было пообедать за копейки или в долг. Она спасла от смерти огромное количество голодных художников. Модильяни был «застукан» Марией, когда воровал с кухни еду. Стальная женщина выпроводила его метлой, и эта история потом передавалась как анекдот.

На Монпарнасе начала XX века обитали художники-путешественники с разных концов света, которые собрались вместе и сделали своими руками невероятную историю под названием «Парижская школа». Для погружения в уникальную атмосферу прочитайте воспоминания Маревны «Моя жизнь с художниками „Улья“»; вам будет казаться, что кто-то взял вас за руку и перенес в прекрасный Париж прошлого века.