Плен

После эмансипации мне сообщили, что моя мама нашла работу в Лос-Анджелесе и получала развод, так что она была одинока – моя любимая версия ее. К этому времени она закончила Университет штата Орегон, Пхи Бета Каппа с двойной специальностю: английский язык и журналистика. Мы больше не были связаны друг с другом законом, и мы чувствовали себя равными. Больше друзья, чем мать и дочь. Мы переехали в отличное маленькое местечко, белый деревянный дом 1918 года, прямо в сердце супер-эскизного Голливуда. Было так весело.

Я поступила на второй курс во всемирно известную Голливудскую среднюю школу, где я попала на тематическую программу для художников. Мне посчастливилось учиться по этой программе, потому что в классе было не так много людей, и дети попались все творческие. Танцоры, певцы, актеры… кого только не было. Но после всех моих более взрослых приключений вернуться в школу с подростками было странно.

Я чувствовала себя древней, хотя я была только в десятом классе. В театральной программе они готовились к постановке греческой трагедии. Я прослушивалась и исполняла одну-единственную свою серьезную пьесу: Антигона. Несмотря на то что я новичок, я чувствовала себя так, как будто тренировалась всю свою жизнь. Я помню только, как направляла себя, вибрируя, покидая мое тело, но на этот раз для чего-то хорошего, чистая энергия проходила через мое тело вместо того, чтобы уйти из-за травмы. Актерская игра была напряженной и веселой. Потом двое мужчин в зале подошли ко мне и сказали, что я довела их до слез во время моей сцены. Я ощутила собственную мощь. Театральная актерская игра сильно отличается от киноактерской, я полагаю, это более чистая форма игры в некотором роде. В таком киношном Голливуде я никогда не чувствовала такую силу во время исполнения. Но в то время и в течение многих лет после, идея делать то же самое день за днем, ночь за ночью мне показалась невыносимой, поэтому я никогда не занималась театром.

Я была по-настоящему счастлива, живя с мамой. Моей мечтой было вырасти и быть вдвоем, и чтобы она наконец-то поняла, что я стою больше, чем мужчины, которые приходили в ее жизнь. Так бесило, что эти глупые, никчемные мужчины управляли ею и таким образом управляли мной, только потому, что у них что-то было между ног. Я видела, что многие из них были стряпчие, насильники, растлители – почему она не видела? Моя мать не понимала, что попала в аферу, где мужчины заставляют ее чувствовать, что ей повезло. Как и многих женщин, ее учили, что завоевать мужчину – ее конечная цель. Когда нас учат с юного, молодого возраста, когда мы погружены в это, мы не учимся видеть свою ценность. Мы не понимаем, что это мы все вместе достойны золота; нам говорят, что мы должны довольствоваться серебром.

Только позже, когда я попала в свои собственные гнилые отношения, я стала больше сочувствовать своей матери. Я поняла после этого, как легко манипулировать и как они умеют и охотятся на тебя, когда мы слабы. Нас обеих учили, что мужчины ценнее нас. Мужчины были ахиллесовой пятой моей мамы; я думаю, и моей.

Однажды ночью я пошла в известную голливудскую закусочную «Кантерс» и встретила на парковке парня по имени Уильям. Ему было, может быть, двадцать или двадцать один – на меня всегда западали парни постарше – и мы начали встречаться. Я думаю, что вероятнее всего я просто развлекалась. Я не знаю, что я делала, я просто тусовалась с парнем, который мне нравился и был таким милым, в нем была изюминка, несмотря на то что я считала его «очень Беверли-Хиллз». Я солгала и сказала, что мне семнадцать. Кажется, что сказала ему правду через неделю. Кажется, это его не оттолкнуло. Двадцатилетний с пятнадцатилеткой смотрится мерзко, но я думаю, что не была тем, что вы называете нормальным подростком. Тем не менее в глубине души это меня удивило, но я отмахнулась от этих мыслей.

Около шести месяцев жизни с моей мамой прошли, и она встретила парня по имени Стюарт. Он был голландцем, и его зубы были коричневыми от курения сигарет без фильтра. Он был не самым плохим человеком. Патологический врун, но она об этом не знала. Однажды, вскоре после встречи со Стюартом, моя мама усадила меня с Уильямом в гостиной и спросила: «Уильям, ты любишь мою дочь?» Он сказал: «Да, очень». Я помню, что была несколько смущена ее вопросом. Затем она сказала: «Я переезжаю к Стюарту. Ты позаботишься о моей дочери?» Я была ошеломлена. Я знала Уильяма всего три недели.

И вот как я оказалась в прекрасном дуплексе 1920-х годов по образцу французского замка в зеленом районе Лос-Анджелеса.

Уильям был избалованным ребенком, маменькиным мальчиком из Беверли-Хиллз. Он пошел в Старшую школу Беверли-Хиллз 90210, которая была очень известна, очень. Он был богатым голливудским парнем, который отказался искать работу, но это не имело значения, потому что его родители дали ему все. Каждую неделю он навещал папиных бухгалтеров, и они выдавали ему чек только за его существование. С поощряющей инфантильность мамой, финансируемый отцом, он был типичным избалованным богатым ребенком. Я действительно обижалась и завидовала ему, потому что он никогда не знал борьбы, как я. Но, оглядываясь назад, он попал в собственную ловушку, только мягче.

Все больше и больше я впадала в депрессию. Но я не могла уйти и жить с мамой, и папа был не вариант. Я застряла, и мне пришлось притвориться, что он мне нравится. Иногда он мне нравился, но скорее как странный сосед. На самом деле мы оба были детьми, игравшими во взрослых.

В этот момент я бросила Голливудскую школу. Уильям держал меня как птицу в клетке. Он отчаянно хотел контролировать что-то, и ему попалась я, молоденькая, которая получила много внимания. У меня не было машины, и ты ничего не можешь сделать в ЛА без нее. Ни машины, ни работы. Так что у меня не было денег. Я крала там и сям по доллару, когда Уильям оставлял чаевые в ресторанах, чтобы мне не пришлось просить у него денег на тампоны.

Он также невероятно, глупо ревновал. Я не знаю, как я могла бы изменить ему, потому что я была зависима от него в поездках, еде, крове… но независимо от этого, он слетал с катушек, если я посмотрела на официанта, так что я научилась успокаивать его. И вот как вы попадаете в насильственные отношения: когда вы начинаете действовать таким образом, чтобы не расстроить другого человека или не разозлить его. Ты отдаешь контроль над собственной жизнью, по крупицам, по крупицам. Постепенно, пока в один прекрасный день ты не спрятала так много себя, что потерялась.

Если человек слетает с катушек даже при упоминании о влюбленности или бывшем или чем-то еще, стоп-сигнал. Уйти. Быстро. Собственничество только усугубится. Сократить потери и залог.

Я так не сделала. Однажды я встала с кровати, и Уильям посмотрел на меня и сказал: «Остановись». Я остановилась. «Стой спокойно». Я стояла неподвижно. «Теперь обернись». Я обернулась, задаваясь вопросом, что происходит. «Что это за перевернутые треугольники наверху твоих ног?» Что? Я пошла смотреть в зеркало в полный рост, а затем я поняла, что он имел в виду. Или думал, что поняла. То, что произошло в тот момент, случается со многими девушками. Я перестала видеть себя собственными глазами. Я сейчас видела себя через больные глаза Уильяма. Вдруг его реальность с моими треугольными бедрами стала моей. Щелкай пальцами. Все происходит быстро.

Снова мужчина говорил мне, что я несовершенна. Будь я взрослой женщиной в тот момент, я бы просто указала, что треугольники были там, где мои ноги встретились с моими бедрами, но хотя я жила как взрослая, я технически еще была ребенок. Когда жизнь велика и страшна, девушка контролирует только свою пищу и тело. Многие ошибочно думают, что расстройства питания – это тщеславие. Поверь мне, нет тщеславия там, где пушистые волосы покрывают все тело, потому что оно пытается оградить вас от голода, нет ничего тщеславного в том, чтобы блевать и держать перед собой пальцы в блевотине, нет тщеславия, когда ты так напилась, что едва можешь дышать. Анорексия и булимия обычно начинаются с похудения, но дело вовсе не в теле Дело в голове. Страх несовершенства в этом гребаном обществе становится бунтом одержимости. Так что я делала то, что было запрограммировано в нашем культе перфекционистов. С каждым фильмом, который я видел, с каждым журналом, который я читала, я узнала приемы и правила. Я загорелась. Вот в чем вся чертовщина. Программирование начинается со дня рождения. Оно лежит в тебе, и когда ты на нуле – наносит сильный удар.

Мои ноги перешли из действующей части тела в разряд самых ненавистных. Вдруг все, что я видела, были ноги из перевернутых треугольников. Они должны быть под контролем! Их нужно было уничтожить! Как я могла не видеть это гротеск?!

Я начала борьбу с треугольниками бедер с удвоенной силой. Уильям купил мне скамейку для степ-аэробики. Я купила кассету Шер с тренировками, проигрывала ее снова и снова и снова, от четырех до шести часов в день, без звука. Нирвана играет на повторе, пока я поднимаюсь и опускаюсь, снова и снова. Я была одержима.

Уильям купил мне Мари Клэр, Гламур, Вог для «похудения-вдохновения». Когда я пыталась понять, как лучше всего оставаться худой, эти журналы очень помогли. Я вырезала так много фотографий, любых с супертощими ногами. Я сидела на унитазе. Из-за слабительных, которые я принимала и вырезала фотографии девушек, которые были тоньше меня. И я плакала. И я безумствовала. Время от времени шепот проникал через мою дымку. Ты не та, кто ты есть. Это не то, что тебя беспокоит. Это не твоя жизнь. Но это была моя жизнь. И я была в ловушке физически и умственно.

Примерно раз в три дня я позволяла себе поесть, обычно большую кастрюлю макарон.

Я никогда не была в состоянии похудеть ниже девяносто двух фунтов. По некой причине такой стала моя минимальная цифра на весах. Так как я читала о девушках, кто весил восемьдесят четыре фунта, я чувствовала себя неудачницей.

Я все время была истощена. Каждая унция моей энергии ушла на тренировки. Но во мне не могло быть несовершенства. Когда бы Уильям ни начинал унижать меня или кричать на меня бог знает за что, я засыпала почти мгновенно, роняя подбородок на грудь. Появился защитный механизм. Я активизировалась только на время занятий; остальное время я пыталась тренироваться мысленно. Бесконечно одинокое расстройство. Никто не может достучаться до тебя, особенно ты сама. Если твоя жизнь вертится вокруг придуманных «правил» о совершенстве, ты больше не в своем уме, ты слышишь только злые чужие голоса. Злые голоса снаружи становятся голосами внутри. И эти голоса полные ненависти. Как неприятные доски объявлений/разделы комментариев, но в твоей собственной голове постоянно. Суперзабавная штука, да?

Чтобы справиться со всем этим, я просто пошла в Степ Рибок Лэнд. Я жила подражанием взрослой жизни с богатым сыном голливудского кого-то. Мне стало шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, потом девятнадцать. Я в основном молчала почти три с половиной года, во что трудно поверить, если знать меня. Но я была слишком уставшей. Я была молодой женщиной в ловушке странной, пустой жизни.

Один год я ездила навестить свою семью на Рождество в Сиэтле. Я вошла через парадную дверь, пробежала через дом и вышла через заднюю дверь, а потом рванулась в снег. На часах было почти десять часов ночи, и я бегала вокруг озера, которое примерно три мили от дома. У меня был мой Степ Рибок, конечно – не могла выйти из дома без него! На самом деле, у меня была безумная теория, что если бы я его не скрывала, то грузчики могли украсть его для своих полных жен.

Стало так плохо, что у меня были галлюцинации. Я старалась никогда не садиться. Я была уверена, что люди смогут увидеть, как жир стекает с меня.

Из-за голода я чувствовала себя под кайфом. Я помню, думала, что, по крайней мере, я выше героиновых наркоманов, потому что я была под кайфом бесплатно. Да, вот так по крупицам собираешь свою самооценку, из твоего превосходства над героиновыми наркоманами.

Но я также думаю, что это был мой способ пережить травму. Я могла бороться с голодом во имя совершенства как самозащиты. Я могла смириться с тем, что приходится говорить Уильяму, что люблю его, потому что я скрещивала пальцы и прятала их за спиной. Я начала его ненавидеть, но я проглатывала ненависть, потому что знала, что у меня нет альтернативного жилья.

К счастью, мы с Уильямом не часто занимались сексом. Приходилось спать как будто со сводным братом, если твой сводный брат кричит, ревнует, бушует. Это было странно. Я ненавидела это. Слезы текли по щекам, пока он прыгал на мне, крупные капли его пота падали и жгли мне глаза. Иногда я отворачивалась в сторону и плакала, но он не останавливался. Я просто вернулась к своему старому трюку, отделению от моего тела, смотрела сверху вниз на себя. Я решила действовать через секс. Я не знала, что такое оргазм, хотя глупые журналы всегда пишут о нем, но я поняла, что если я притворюсь хорошо, я могла быстрее остановить секс.

Это была я, имитация жизни.

В течение многих лет после этого я винила себя за жизнь с Уильямом. Я винила себя, как будто я взрослый человек, сделавший взрослый выбор, но я была еще ребенком. Ребенок, который был таким, таким напуганным перспективой снова стать бездомным.

Оглядываясь назад, я отдалась парню, которого едва знала. Но несмотря на то что я была брошена и злилась на это, теперь я понимаю, что, взрослея, как я, ты идешь туда, где можешь найти любовь, а если ты получаешь любовь только от мужчины, который говорит, что любит тебя, тогда девочка попадает в подобную историю. Ты заряжена на провал. Ты заряжена потерять жизнь. Об этом люди обычно не говорят в цикле насилия.

В то время пока я был занята, сжигая мой несуществующий жир, мама Уильяма скоропостижно скончалась. Я бы сказала, в течение трех дней Уильям потерял свои камушки. Проблема с зависимыми от тебя детьми в том, что, если ты внезапно уходишь – им конец. И ему был конец. Это было очень грустно.

Мы сразу же переехали в ее большой дом в Бел Эйр. Наш непростой альянс пошел глубоко на юг в тот момент. Уильям был без руля и совершенно не умел позаботиться о себе без своей матери. Я действительно чувствовала себя плохо из-за него. Но по мере того как он обращался к все более и более экстремальным препаратам для подавления боли, он стал рассеянным. Минуту быстро говорит и потом засыпает на двадцать четыре часа. Мне пришлось ходить на цыпочках. Случайная доброта, которую он мне показывал, случайная нежность в глазах полностью исчезла при употреблении наркотиков. Курить, нюхать, принимать таблетки, что угодно. Он начал исчезать в течение дня, затем ночи, затем три или четыре дня за раз, оставив меня без денег и без еды. Так как я была анорексичкой, это было вроде как нормально.

В тот период мне еще приходилось управлять домработницами и садовниками, проверяя, что они хорошо поработали. Даже хотя я жила в шикарном доме, у них было гораздо больше денег, чем у меня. Поскольку я возилась с анорексией, ум был занят другим, но правда в том, что я застряла в огромном особняке Беверли-Хиллз, который стал тюрьмой. Дом находился в каньоне, и идти было некуда. Я была одна. Уильяму нужно было все больше и больше денег на наркотики – я думаю, он начал принимать кокаин или метамфетамин – и он начал приходить домой, требуя от меня денег, забывая, что у меня нет никаких собственных денег.

Я позвонила отцу Уильяма, крупному руководителю, и попросила у него денег, чтобы он выбрался, уехал. Я попросила 500 долларов, потому что я думала, что это большие деньги. Но ответ отца всегда был большое жирное НЕТ. Через одного из друзей матери Уильяма мне удалось немного поработать над небольшой рекламой для Олстейт, страховой компании, но этого было недостаточно, чтобы снять квартиру или что-то еще, правда. Плюс, когда я обналичила чек, Уильям забрал деньги из моего тайника и потратил на наркотики. Тем временем папа купил Уильяму совершенно новый «Форд Эксплорер». Потому что это уместно. Побалуй своего сына, наркомана, новой машиной. Голливудское воспитание.

Однажды ночью я проснулась с руками на шее. Я закричала и при слабом освещении увидела, что это Уильям сжимает мое горло. Его глаза были черными. Никого не было дома. Я издала глубокий звук удушья, и он уловил его. Он сделал несколько шагов назад и посмотрел на руки. Я продолжала думать, что это был какой-то нелепый фильм, в котором я застряла. Он толкнул меня на пол и потащил за ворот. Я ругала его всеми матерными словами. Я боялась за свою жизнь. Он вытащил меня наружу, через внутренний дворик, и я споткнулась, пока он продолжал тащить меня по каменной брусчатке, сорвав мне два ногтя. Я закричала и молила его отпустить меня. Боль была очень острой, но я не чувствовала ее во всю силу, потому что я была в ярости. Я встала и похромала/побежала внутрь прачечной. Я вышла и хрясь! Я ударила Уильяма по голове метлой. Раздался звонок в дверь. Уильям подошел к ней. Я слышала британский акцент его отца. Конечно, он дал бы мне достаточно денег, чтобы уйти в этот раз. Уильям, держа дверь открытой на щелку и со мной плачущей на заднем плане, говорил своему отцу, что я расстроена из-за друга. Я начала кричать. Пока Уильям пытался скрыть доказательство моего следа крови, я кричала его отцу. «Пожалуйста, мне просто нужно уехать отсюда. Пожалуйста, просто помогите мне выбраться отсюда!» Вместо этого отец и Уильям закрыли тяжелую входную дверь и ушли, оставив меня истекать кровью.

Мои ноги горели, и пальцы ног пульсировали.

Я сидела на диване, пытаясь решить, что делать. Я не могла понять, как найти деньги на побег, но пришло время уходить. Затем раздался звонок от моей шестнадцатилетней сестры, Евы, сказавшей мне, что она убегает от отца, и ей нужно было остаться со мной в Калифорнии. Я знала, что плохо с отцом, но я также знала, что плохо с Уильямом. Я подумала, что мое положение было меньшим из двух зол для моей сестры. Когда она сказала мне, что приедет в полдень на следующий день, я запаниковала. Как я довезу ее из аэропорта до дома, без денег?

Я решила, что лучше всего заложить один из телевизоров. Я, в девяносто два фунта, несла гигантский телевизор вниз по склону до такси, которое довезло меня до Понс Беверли-Хиллз. Я продала его за 80 долларов, достаточно, чтобы вытащить Еву с парковки аэропорта. Осталось 6 долларов. Моя бедная милая сестра собиралась встретиться со мной, капризной обессиленной анорексичкой, чтобы спускать деньги на всякую милоту и вести сладкие разговоры. Я плачу, думая о том, как жестока я была к Еве, особенно потому, что она была так благодарна за то, что я приняла ее. И что я с ней? Красивый дом без еды и сумасшедший, непредсказуемый «бойфренд». Все-таки она думала, что так лучше, чем в месте, где она была, это разбивает мне сердце.

Уильям почти исчез в тот момент. Садовник и горничные, оплаченные его отцом, все еще ухаживали за садом и убирались. Я думала, для Евы (и менее важно для меня) было абсурдом жить в доме, где не было еды, но дом олицетворял совершенство. Однажды ночью вскоре после того, как Ева прибыла, Уильям появился в 5:00 утра и разбудил нас игрой на пианино своей матери. Затем он пришел и начал нокдаун бой со мной. Ева видела все это. Я расстроилась. Уильям потерял рассудок окончательно.

После этого каждые пару дней Уильям возвращался и спал, по крайней мере, двадцать четыре часа, так что я знала, что у меня есть свободное время без него, и я «одалживала» машину, пока он спал, взяв мою сестру на танцы в ночном клубе в Голливуде под названием «Стрекоза». В то время это был инкубатор талантов. Я видела там Фиону Эпл, до выхода ее первого альбома, и Маззи Стар. Публика прекрасная. Мы были такими красивыми. Я подружилась со многими, кто там работал. Доброта незнакомцев приносила облегчение. Мама и я в то время почти не связывались, и я чувствовала, Как я буду объяснять это безумие? Я покончила с отцом, покончила с жестокостью. Я сдалась, думая, Мне буквально некуда больше идти.

Тогда я встретила Бретта Кантора, Крысолова людей, он же Мэр стрекозы. Он же совладелец клуба. У Бретта были голубые глаза и короткие, платиновые, выбритые волосы. Он был прекрасен. Смешной, как черт. Ему было двадцать пять (мне было всего девятнадцать), и он был самым молодым музыкальным директором в «Кризалис Рекордс».

Когда мы только начали встречаться, я стеснялась говорить; я была так истощена от анорексии, что моя болтливая сторона покинула меня. Моя сестра Ева говорила за меня, если можешь в это поверить. Но он был проницателен и понял, что происходит со мной. Он был в анонимных наркоманах. Он не принимал семь лет, с тех пор как ему было восемнадцать, когда он достиг дна, когда продал отцовского ирландского сеттера на обочине автострады, чтобы получить деньги на крэк. Он предложил попробовать АП, Анонимных Передающих. О, и он вернул ирландского сеттера своему отцу. После этого мы с Бреттом стали намного ближе, и я начала восстанавливать речь. Он проявил ко мне такую доброту, доброту, которой мне не хватало. Я начала видеть проблески девушки, которой я действительно была, и женщины, которой я собиралась стать. Однажды я рассказала ему о Уильяме, и он был полон решимости помочь мне выбраться оттуда. После обсуждения моих ограниченных вариантов с Бреттом мы договорились, что я поживу с его другом. Но мне были нужны деньги. Дерьмо.

Мы с Евой вернулись в модный дом на Беверли-Хиллз и огляделись вокруг, ища то, что мы могли продать, но все было слишком тяжелое для нас, чтобы утащить в ломбард. А потом я увидела его. Рояль «Стейнвей!!» В это время появилась газета, где бесплатно размещалась реклама под названием Ресайклер. Я позвонила и поместила объявление на следующий день. Уильям был на одном из сборищ, и я надеялась, что он не вернется. Я выставила «Стейнвей» за 1500 долларов. Я не знала, что такие пианино уходили за 20000 долларов, я думала, что 1500 долларов – это куча денег, благослови мое сердце.

На следующий день дом был переполнен покупателями пианино. Я поняла, что я могла бы получить намного больше денег за него, ну ладно. Его забрали в тот же день. Я поставила кресло с откидной спинкой вместо отсутствующего пианино и уснула. Когда я проснулась, Уильям сидел в кресле. Мы с Евой были в ужасе, сидя на диване, уставившись на него с застывшими улыбками. Он просто сидел, накачанный наркотиками, и, похоже, не заметил пропавшего рояля «Стейнвей». Он начал говорить о том, как он хотел, чтобы мы начали наши отношения заново. Я так нервничала, что просто подыграла ему. Я сказала ему, что будет лучше, если кто-то может забрать его и дать мне время подумать. Не было смысла забирать его, так как у него был новый «Форд Эксплорер», но, к счастью, его одурманенный ум подхватил идеею. Дружок-наркоман забрал его.

Я сказала Еве: «Вот он, наш шанс». Мы побросали все, что у нас было, в основном только одежду, в багажник «Эксплорера» и вылетели, как летучие мыши из ада. Я гнала, как одержимая и мы проехали двадцатичетырех часовой путь всего за восемнадцать. Как только я добралась до Сиэтла, я высадила Еву и отправилась в дилерский центр «Форд». Я подделала подпись Уильяма в документах на машину и обменяла ее на спортивную, по виду как космический корабль, и больше не оглядывалась на прошлое. Уильяма больше не существовало для меня. Я почувствовала некоторую вину, но мои отсутствующие ногти на ногах напомнили мне, что мне не следует сильно переживать.

Я занервничала, увидев отца, который вел себя с прохладцей, он же неловко обнял меня при встрече. Я слезно попрощалась с Евой, забрала вещи из дома отца, бросила их в мою новую космическую капсулу-машину и унеслась. Пришло время перейти к моей новой жизни, и в ней был Бретт…

Я поехала обратно в Лос-Анджелес, попивая диетический «Пепси» вместо еды, чтобы держаться. Ненавязчиво тренироваться было очень тяжело, я чувствовала себя очень виноватой и очень толстой.

Я звонила Бретту несколько раз на обратном пути, но я не смогла дозвониться до него. Я продолжала оставлять сообщения. Когда я добралась до Голливудской Хайленд Авеню, прямо у Голливуд-боул, я позвонила ему из автомата. Я начала паниковать, потому что негде было остановиться. Я повесила трубку и снова позвонила. Какой-то мужчина ответил на звонок, и это был не Бретт. Голос представился полицейским и сказал: «Бретта убили».

У меня кровь застыла в жилах, и после этого я ничего не помню. Позже выяснилось, что Бретта ударили ножом двадцать три раза и почти обезглавили. Мой мир, моя надежда почернели. Я упала на землю и впала в ступор. Я ничего не помню до похорон. Все было так черно, что я не могла перестать плакать. Его украли. Я не могла перестать думать о том, как много ужаса он испытал в свои последние мгновения на земле. Сколько ярости и ужаса впитала его добрая душа. Я содрогаюсь, даже сейчас думая об этом. У него всегда будет частичка моего сердца. Дело по-прежнему не раскрыто, но я годами пытаюсь исправить это.

К моему раздражению у меня пролетела больная мысль, что масштаб его смерти вылечит мое расстройство и снова сделает храброй девушкой. Мне было скучно думать о своем теле.

На похоронах играла Wish You Wise Here от Pink Floyd, и я могу честно сказать, что хотела бы, чтобы Бретт все еще был здесь. Он заслужил полноценную жизнь, он заслужил сиять. Я сидела и плакала и плакала.

Я видела его брата Клиффа на похоронах и думала, что он был темнотой относительно света Бретта, и физически, и по характеру. Странно, но через две недели после похорон я пошла выпить кофе с Клиффом. Говорят, что статистически существует высокая вероятность того, что выживший партнер будет встречаться с лучшим другом или родственником умершего партнера. Я начала встречаться с Клиффом, который выедал мне мозг. Когда кто-то умирает, ваши отношения останавливаются ровно на какой-то стадии, так что я чувствовала, как я прошла от нуля до тридцати с Бреттом, а потом от тридцати до ста с его братом. Странно, но мужчины всегда были моими тихими гаванями в шторм, понимаешь?

Друг Бретта, у которого я собиралась остановиться, исчез через нескольких недель, и снова мне больше некуда было идти. Так что я осталась с Клиффом. Клифф унаследовал работу в звукозаписывающей компании своего брата, его ночной клуб, его девушку и его машину. Наверное, это было психологически непросто. Я знаю, что так было для меня. Я смотрела на него и представляла, что он был моей потерянной любовью. Мы оба нуждались друг в друге, как в связи с Бреттом.

Я стала серьезнее относиться с Анонимным Переедающим, потому что Клифф был также трезв и состоял в анонимных наркоманах. Мне сильно помогло. Меня назвали тост-девочкой, потому что первый год восстановления я ела тосты три раза в день. Мне нужно было их есть, и я плакала каждый раз, когда ела, потому что я чувствовала, как мое тело расширяется, и мой мозг сходит с ума от жирности. Я вела в то время дневник, который наполнился ужасными, сумасшедшими, подлыми каракулями типа «гребаная жирная задница», написанными тысячу раз. Я думаю, вместо того чтобы блевать по-настоящему, что я никогда не умела, меня выворачивало на страницы.

После того как Бретт умер и после того как я присоединилась к Анонимным Переедающим, я начала настоящее дело своей жизни: рассматриваю вещи, изучаю их со всех сторон. Двенадцать шагов Анонимных переедающих в основном такие же, как у Анонимных наркоманов. Конечно, я не продвинулась дальше десятого. Эти последние два шага говорят о регулярной молитве и духовном пробуждении, а я не хотела иметь ничего общего с Богом. Рана в тот момент была слишком свежа, чтобы бередить ее.

Через три недели после убийства Бретта я стояла перед тренажерным залом, ждала моего друга Джоша, снова плача по Бретту. В тот момент рыдания превратились в, своего рода, постоянно подтекающие слезы, поэтому я просто стояла там, подтекая, когда женщина подошла ко мне и спросила, актриса ли я.

Если бы она была мужчиной, возможно, я бы не сидела здесь прямо сейчас, потому что, если ты красивая девушка в Лос-Анджелесе, бесчисленные мужчины подходят и говорят: «Ты актриса?», просто чтобы проверить, могут ли они переспать с тобой. Но поскольку это была женщина, я оказала ей некоторое доверие. Я сказала, что нет.

«Ну, ты хочешь быть актрисой?» Нет.

Мне только исполнилось двадцать. Мое представление об актерах основывалось на стереотипах, что актеры эгоистичны, одержимы собой, жаждут славы. У меня была одержимость из-за моего расстройства, но не все остальное. У меня никогда не было дыры в душе, которая может быть заполнена только внешними вещами, включая славу. Я знала от Уильяма, что вещи не могут сделать меня счастливой. В глубине души я знала, что счастье – это внутренняя работа. Оказалось, женщина была другом-продюсером режиссера по имени Грегг Араки, знаменитого инди режиссера, о котором я не слышала. Грегг повсюду искал исполнительницу главной роли в его предстоящем фильме «Поколение Doom» и еще не нашли ее. Я колебалась, но дала женщине свой номер. Они звонили около недели, пытаясь связаться со мной. Мой друг Джошуа по Классу 1999 убедил меня пойти встретиться с киношниками.

Наконец-то я с ними встретилась. Мне пришлось углубиться в Долину за пределами Лос-Анджелеса. Я помню, что не хотела ехать так далеко. Но, спросив, сколько денег мне заплатят (10 тысяч долларов), я поняла, что этого было достаточно для первого, последнего взносов и депозита, чтобы снять комнату в доме. Мне хватало на то, чтобы поехать в Париж и посетить летний дом императрицы Жозефины, замок Мальмезон. Мне не пришлось бы возвращаться в холодный, дождливый Сиэтл, к отцу. Решающие факторы в том, чтобы стать актрисой, свелись три: папа, Париж и отсутствие дождя.

Я познакомилась с режиссером, он показался мне веселым, заразительным человеком. Прослушивание началось. Один из звездных актеров присутствовал. Араки сказал мне, что они должны проверить нас на искру. Актер лег на диван. Меня заставили лечь на него. Он лежал на спине, и у него была эрекция. Я ее чувствовала. Я не винила его, ведь довольно тяжело выдержать такой тест на искру. Представьте, что с вами происходит подобное на собеседовании.

Я сделала то же самое, что и всегда. Я выскользнула из тела и поплыла к потолку. Между нами вспыхнула искра. Я получила роль Эми Блю.