Прах к праху

Оглядываясь назад, если бы можно было изменить хоть одну вещь, я бы изменила вот что: я бы хотела осознать свой художественный талант гораздо раньше. Тогда я бы начала снимать фильмы гораздо раньше. Я бы начала петь и писать гораздо раньше. Я бы хотела, чтобы кто-то просто сказал мне ту самую одну вещь, после которой что-то щелкнуло, но, понимаешь, не было никого, кто мог бы стать примером. Я не видела места, где могла реализовать себя, потому что его не было. Секта не хочет, чтобы ты знала себе цену, и точно не хочет, чтобы ты понимала, что свободна.

Поэтому я начала с малого. Я стала заботиться о своем физическом здоровье. А затем вылечила и душу. Это была длинная дорога.

У меня циклотимия[8], что значит, что я подвержена депрессиям, с чем я сейчас справляюсь с помощью регулирующих настроение препаратов. В этом нет ничего постыдного. Депрессия только усугубилась после нападения, и с ней уже не справиться своими силами.

Я говорю об этом только затем, чтобы помочь другим, кто также страдает от «злой тоски», как я это называю. Сейчас я знаю, что не стоит боятся обращаться за медицинской помощью, если есть проблемы с настроением. Попробуй что-нибудь одно; если не поможет, попробуй другое. Подобрать правильное лечение – это все равно что найти иголку в стоге сена, но это может изменить жизнь. В один день ты проснешься, раздвинешь шторы и не только увидишь солнце, но и почувствуешь его тепло.

Я начала собирать свою жизнь из осколков и решила отвернуться от Голливуда. Пока восстанавливалась, я смогла поработать над отношениями с отцом. Несколько лет до этого он пытался связаться и наладить отношения с братьями, сестрами и мной. Он не был идеальным, и нам с ним было проще говорить о чем угодно, кроме эмоций. Мы сблизились, обсуждая политику, войну на Ближнем Востоке, противостояние суффитов и суннитов – что угодно, кроме чувств. Мы все еще избегали разговоров о прошлом, но уже могли говорить о настоящем. Мы много смеялись – он был из тех, рассмешив кого, ты будешь чувствовать себя на миллион долларов. Его психическое расстройство отступило, поэтому быть рядом с ним стало значительно проще.

Мне было непросто полюбить его снова, но после моего возвращения в Голливуд он был очень добр ко мне – и оказался одним из немногих. Он ненавидел мужчин в Голливуде и то, как они меня ранили. Мне была приятна его забота. Наша разобщенная, травмированная семья снова собралась вокруг него – на этот раз не демона, а луча яркого света. Он сумел воспитать восьмерых детей собственным бессистемным и долбанутым образом – то как в сказке, то как в аду.

Потом он заболел. Я была с ним в больнице в Лос-Анджелесе, когда доктор покачал головой и сказал: «Мне очень жаль. У вас фиброз легких». Я понятия не имела, что это такое, но скоро узнала, что фиброз легких – это смертный приговор. Отцу дали максимум три года жизни. С каждым вдохом легкие разрываются и рубцуются, рубцовая ткань все нарастает и перекрывает дыхательные пути. Поэтому с каждым вдохом ты ближе к тому, чтобы задохнуться.

Это страшная болезнь и ужасная смерть. Она убивает больше людей, чем рак груди, но едва ли кто слышал о ней. Все потому, что долгое время она забирала пожилых, но теперь ее жертвы все моложе и моложе. Это идиопатическое заболевание, что значит, что у врачей нет ни малейшего представления о том, что его вызывает. В случае с отцом, думаю, виной стала аэрография – годы вдыхания мельчайших частиц краски.

Ему было 58, когда поставили диагноз. Какая-то дикость, потому что он был сам Мистер Здоровье. Никогда не имел микроволновки. Никогда не ел обработанный сахар. Питался по средиземноморской диете задолго до того, как такая появилась, ел суперорганическую пищу. Перекладывал наши хлопья для завтрака в бумажные пакеты, чтобы не пользоваться пластиком.

Каждый из нас, его детей, – даже те, кто когда-то желали ему смерти, – все лежали рядом с ним на больничной койке, когда мы приняли решение об отключении системы жизнеобеспечения. Эта непростая многогранная личность была мертва.

После смерти отца казалось, что ничего больше не имеет смысла. Я была как в тумане и только и делала, что смотрела классические фильмы и гуляла с собаками. Я начала долгий путь от разбитого человека к сильной женщине, к тому, кто не боится быть собой и знает себе цену. Понемногу я начала понимать, что восстановление переросло в трансформацию. Мою трансформацию.

В течение следующих нескольких лет я усердно работала над собой, сливая всех персонажей, которых играла, в одну личность. Самодостаточную личность. В себя. Мою жизнь будто прервали, а когда я вернулась, то уже не знала, где должна быть или что делать. Я подрабатывала то там, то здесь, но понимала, что отхожу от дел. Я все еще пыталась справиться со множеством страхов и травм, что вывалила на меня жизнь, лечилась и переживала смерть отца. Мой четвертый десяток был болотом. Я прожила его как в бреду. Мне бы хотелось все переиграть. Возможно, именно этим я сейчас и занимаюсь.

Аутсайдеру поначалу, затем беглянке, пленнице, восходящей звезде, знаменитости настала очередь стать самой собой, просто членом общества. Полноценным человеком. Полноценной собой. Стать собой от начала и до самого своего конца. Чувствовать то, что я хочу чувствовать, а не то, что я должна чувствовать. Я ждала этого очень долго.

Я больше не желаю быть частью того, что не хотела бы видеть вокруг себя.

Мой друг Джошуа Миллер (тот самый, которого я «развратила» в 13) и его партнер-сценарист М. А. Фортин пришли ко мне в этот сложный период и просто сказали: «Пора». В том смысле, что пришло время мне снять свой собственный фильм. Они написали потрясающий сценарий для короткометражного фильма «Рассвет» (Dawn). Как режиссер, я была нацелена на создание мини-шедевра. Мне было интересно, что происходит с девочками, когда мы отправляем их в общество обученными вежливости и больше ничему. Действие «Рассвета» происходит в 1961 году, но я знала, что фильм найдет отклик и у современного зрителя. На съемочной площадке я ждала, что нервы сдадут так же, как это было, когда я играла, но этого не случилось. Я была капитаном этого корабля, и, черт возьми, я знала, как ходить под парусом. Проработав на съемочных площадках больше пятидесяти семи тысяч часов, я знаю, как управлять командой, и, что еще более важно, я знаю, что я хочу сказать. Режиссура для меня так же естественна, как дыхание. Я нашла то, что искренне любила. Наконец-то. И было естественно, что впервые после нападения я появилась на «Сандэнс» в качестве режиссера со своим собственным фильмом, номинированным в 2014-м. «Рассвет» был номинирован на Гран-при – великая честь. «Рассвет» стал тем самым маленьким фильмом, который смог. Его показывали на «Сандэнс Лондон» и «Сандэнс Гонконг», он был в прокате в США, его давали в Линкольн-центре, а сейчас он доступен в стриминговом сервисе FilmStruck. Сказать, что я горжусь всеми, кто принял участие в съемках, значит не сказать ничего. Сняв собственный фильм, я стала решительно увереннее в себе как в художнике и еще более независима в своих суждениях. Пришло время использовать свой голос. Но как?