Авантюра выживания: «Помнишь ли ты?..»
Авантюра выживания: «Помнишь ли ты?..»
50-летний юбилей композитора праздновался по всему миру с огромным размахом. Европейские правительства пожаловали ему государственные награды, а французы — даже орден Почетного легиона. В самом богатом квартале Вены Кальман купил настоящий старинный дворец на Газенауэрштрассе. Теперь чуть не каждодневно Вера со всей присущей ей страстностью давала пышные приемы. Но заставить Имре играть на них роль светского хозяина даже ей не удалось. Молчун Кальман, прихватив со стола кусок своей любимой ветчины, вместе со старинным другом Ремарком скрывался в кухне — подальше от гостей.
В новогоднюю ночь 1938-го стол чуть не на сотню персон сверкал хрусталем и серебряными приборами. Но часы пробили десять ударов, одиннадцать — никто не пришел. «И не придет! — горько констатировал Кальман. — Разве ты не заметила, что театры даже не ставят мои оперетты? По законам наци знакомство с композитором с еврейскими корнями — чревато». — «Что за глупость! — взорвалась жена. — Мы в Австрии! При чем здесь немецкие наци?»
Через несколько месяцев 12 марта 1938 года Вера увидит Вену, усеянную свастиками. Войска вермахта оккупируют Австрию. Единственный выход — немедленная эмиграция. Теперь в семействе Кальман трое детей: девятилетний сын Карой, семилетняя дочка Элизабет Вера и двухлетняя кроха Ивонна Сильва Марица. Вере — двадцать семь. Самому Кальману — пятьдесят шесть. Они хорошо понимают: того, что нажили, больше не заработать. Но бросают всё — дворец, лимузины, антиквариат. Из Вены удается чудом перебраться в Цюрих, затем — в Париж. Но коричневая чума тянется и туда. За месяц до начала войны удается взять билеты на пароход, отплывающий в Америку. Но за день до отплытия дети, все трое, как на грех, заболевают.
Кальман в ужасе. Больных на корабль не возьмут. Вера не дает его ужасам воплотиться в действительность. Она вытаскивает косметичку и тщательно гримирует малышей. Немного румян, помады, светлой пудры — и вот уже исчезают мертвенная синева лиц, тени под глазами, запекшиеся пленки на губах. Зато детские щечки обретают «здоровый румянец». Ошалевшего Кальмана жена под руки вводит в каюту. Все на месте. Корабль отходит. Прождав сутки, уже в море Вера вызывает судового врача.
Америка встретила их дружелюбно. Еще по рассказам Гершвина, к сожалению умершего еще в 1937 году, Кальманы представляли, с кем смогут иметь дело. Однако работы для Кальмана пока не было. Правда, он еще мог шутить: «Наши сбережения как колбаса: кажется, большой кусок, но быстро кончается». Чтобы «колбаса» не убывала так быстро с семейного стола, Вера за 200 долларов в месяц устроилась в меховой салон продавщицей. Мужу сказала — манекенщицей. Все престижней! Про себя подумала: «Надо выжить — и полы мыть стану! Мы русские — нас не проймешь…»
Одной из первых покупательниц оказалась великая звезда немого кино — несравненная Грета Гарбо. В то утра начальство наорало на Веру, и та тихо плакала за стойкой с шикарными шубами. И несравненная Грета, заказывая коричневое манто, увидела это и пожалела продавщицу. Ну а та и выпалила ей по своей бесхитростности: в Европе сама такие шубы имела охапками, а тут, в Америке, приходится другим предлагать! Великая актриса оказалась добрым человеком. Узнав, с кем имеет дело, Гарбо тут же привела к Кальманам продюсеров и директоров — тех, кто может дать «музыкальную работу». Имре начал писать музыку к фильмам. Ну а потом, прослышав о его «переселении», приехали «славянские друзья» Бела Барток и Игорь Стравинский. С их подачи Голливуд экранизировал «Марицу». Дело пошло.
Наконец-то и с фронтов далекой России стали приходить утешительные сводки. Вера достала карту и, плача и радуясь, отмечала продвижения советской армии. Все, казалось бы, шло к лучшему, но, тут как на грех, и случился тот самый Веркин взбрык, который вспомнила дочка Лилика спустя десятилетия в суде, — Верка изменила мужу. Ну дернул ее черт!..
Покупатель салона небрежным жестом подозвал продавщицу. Вера подошла и ахнула — красавец, брюнет, очи черные. Уже вечером, обманув мужа, Вера полетела на свидание в танцевальный клуб. Красавец обожал румбу и ча-ча-ча и сам походил на латиноса. Верка влюбилась.
Не выдержав, она все выболтала Кальману. Тот вздохнул: «Конечно, тебе нужен молодой муж. Я согласен на развод…» И Кальман начал прикидывать, чем он сможет обеспечить свою Верушку в нынешних условиях. Верка заревела белугой — любовь мужа не имела границ, он отнесся к новости так, будто не жена, а одна из его дочерей собралась замуж.
Жених-«латинос» оказался богат и преподнес невесте драгоценностей на кругленькую сумму. Верка тут же кинулась к Кальману: «Зачем мне побрякушки? Купим тебе рояль!» Видит Бог, Верка никак не могла отделить себя от Кальмана и по старой привычке все тащила в дом — даже подарки от другого мужчины.
В день отъезда к родителям жениха Вера прибежала домой проститься. А там. Все трое детей валялись с какими-то инфекциями, а бедняга Имре, посиневший от волнения, беспомощно сидел на диване. Всю ночь Вера прометалась между трех кроваток, а когда под утро дети заснули, грохнулась рядом с Кальманом. Господи, куда она собралась?! Это же ее родной муж и родные дети!.. Словом, «латинос» уехал один, а Вера с Имре отправились заново регистрировать брак. По американским законам надо было сделать анализ крови. «Вот как я тебя люблю, — шутливо ворчал Кальман. — Собственной крови не жалею!»
Вера светилась — мир вокруг менялся к лучшему. Война закончилась. Одно плохо — никаких вестей от родных Кальмана, оставшихся в Венгрии. Каждый вечер он лихорадочно читал эмигрантские газеты. Месяц спустя после премьеры «Маринки» вихрем ворвался в квартиру и, схватившись за сердце, рухнул на пол. Врач констатировал инфаркт. Ночью, оторвавшись от уснувшего мужа, Вера прочла статью, выпавшую из его рук. Газета рассказывала о том, что младшие сестры Кальмана — Илонка и Милика, умерли зимой 1945 года, упав на обочину дороги, когда их перегоняли из одного концлагеря в другой.
Теперь Вера металась между больным мужем и премьерными показами. После войны театры всего мира решили поставить «что-нибудь из старого доброго Кальмана». Впрочем, Вера всегда верила, что так будет. Разве солнечная музыка Имре не лучшее лекарство от горя и мучений, которые принесла война? К Рождеству 1949 года со всего света пришло такое количество подарков и поздравлений, что Вера завалила ими две комнаты. 20 декабря она закрывала дверь за очередным посыльным, внося в дом новое подношение в глянцевой обертке. И тут скрипнула дверь ванной. Вера обернулась и застыла в ужасе. На пороге стоял, покачиваясь, Имре с искаженным лицом. Его парализовало!
Ночами Кальман бредил — звал далеких родных. И тогда Вера решила: семья переедет из Америки в Европу. В советскую Венгрию их, ясно, не впустят, но хотя бы в Париж. Все ближе! Конечно, оставшиеся в живых родственники из Будапешта не смогут приезжать сюда, но соберутся родные, заброшенные войной в Австрию и Швейцарию. В Париже Имре действительно пошел на поправку. Вера кудахтала вокруг мужа, как курица над яйцом. Тот кричал, ругаясь: «Угомонись!» Вера воспрянула духом. Раз наступило «кричальное» время, Имрушка начнет сочинять. И точно — появились первые такты «Леди из Аризоны». Значит, самое страшное миновало. Пусть Имрушка только пишет, все административные дела Вера возьмет на себя. Если понадобится, будет бегать в театр хоть десять раз на дню!
Не понадобилось… Аккуратно дописав клавир, Имре Кальман заснул 30 октября 1953 года и больше не проснулся. Хоронила его Вера на Центральном венском кладбище по соседству с Бетховеном, Брамсом, Штраусом. Ну кто бы мог подумать, что мальчик из нищей семьи, который не мог позволить себе даже купить персик на рынке, будет лежать рядом с такими гениями…
Оставалось только еще одно дело, не решив которое бедный Имрушка не упокоится с миром. Надо найти его погибших сестер и хоть похоронить по-человечески. Вера начала забрасывать посольства Венгрии письмами с просьбой посетить страну. Два года ее мурыжили, не разрешая въезда. Но наконец сдались под неудержимым напором. И вот Вера сидит в архиве Будапешта, перелистывая пыльные папки. Три месяца она роется в бумагах, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе и смерти любимых младших сестренок Кальмана. Все ей чудится, что душа Имрушки не может успокоиться, пока Илонку и Милицу не похоронят как следует.
Но в архивах Вера не нашла ничего! И тогда она побрела сама по венгерским дорогам, расспрашивая местных жителей: где были концлагеря, где проходили узники-евреи. И опять — ничего! Только ветер рыдал в потрепанных номерах гостиниц, где она останавливалась на ночь. Или это рыдала она сама?..
Вернувшись в Париж, Вера учредила Фонд Кальмана, на средства которого любой талантливый молодой композитор мог бы обучаться музыке, «невзирая на национальность и религиозную принадлежность». А потом начались кочевые страсти: театры разных стран мира звали госпожу Кальман на премьеры оперетт ее мужа. «Мы, русские, всю жизнь мотаемся по свету. Но раньше меня отовсюду гнали, а теперь вот зовут! — гордо говорила Вера детям. — А когда человек вынужден так часто упаковывать и распаковывать вещи, о гибкости фигуры заботиться не приходится!»
И вот вам — суд в Нью-Йорке! Конечно, Вера отлично знает, почему Лилика кинулась отсуживать деньги. Да эта растяпа угодила в какую-то секту, которая выманивает у дурочек их деньги. Вот Лили и завела старую песню о завещании. Впрочем, и Верка хороша. Она же во всем виновата. Еще тогда, в давних 40-х, она предчувствовала, что ее дурацкий взбрык с «латиносом» будет дорого стоит и отзовется потом. Вера тогда просила у Бога прощения, даже в храм ходила. Да вот не помогло. К тому же Вера дала дочке «оружие» для суда — чистосердечно описала все, как было, в мемуарах. По русской привычке решив — все или ничего. Назвала книгу строкой из лучшей оперетты Кальмана «Княгини чардаша (Сильвы)» — «Помнишь ли ты?».
В этой книге вся ее жизнь — пусть приукрашенная, пусть по-женски наивно рассказанная, пусть авантюрная — но реальная, вся посвященная только любимому мужу. Слава богу, и дети поняли это. Сын и младшая дочь Ивонна отказались поддержать Лили в суде. Словом, обвинение провалилось. Но сколько нервов это стоило! И ведь не денег жалко — а посмертной молвы. Скажут, какие ненасытные детишки у этого «опереточника» — ради доллара готовы извалять имя отца в грязи.
Конечно, нищей девчонке выходить замуж за гения — авантюра. Но Вера ни о чем не жалела. Она все носилась по миру — с одной оперетты Кальмана на другую. В этом и была вся ее жизнь. На девятом десятке неугомонная Вера решилась посетить и Россию, ведь там, на Родине, слава богу, теперь снова двуглавый орел на гербе. Начала хлопотать о приглашении. Мечтала увидеть Петербург и Первопрестольную. Не сложилось.
В 1999 году Вера Федоровна Кальман упокоилась рядом с мужем. На похоронах было множество народа. И на вопрос «Кого провожают?» кто-то ответил: «Королеву оперетты — Фиалку Монмартра». Вот бы неугомонная Верка посмеялась на «королеву». Она-то, носившаяся галопом по жизни, и не подозревала ни о каком «королевстве».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.