Пикассо в «Клозри де Лила»
Пикассо в «Клозри де Лила»
Проституток в «Клозри де Лила» не было или почти не было - их плохо принимали. Зато имелось множество выразительных физиономий, таких, как Биби ла Пюре, изображенный Пикассо, или Жак Вийон, отказывавшийся менять рубашку под предлогом того, что раньше она принадлежала Верлену; «барон» Молле, чья мать неподалеку содержала частный пансион для художников, или же сногсшибательный Маноло, однокашник Пикассо по барселонской Лонхе, нечто вроде племянника Рамо, развлекавший своими скандальными похождениями весь Монмартр и Монпарнас. Представляясь скульптором, при том, что никто никогда не видел ни одной его работы, Маноло сумел завоевать расположение Мореаса чтением стихотворений, его акцент превращал их в невероятное сочетание двух фонетических стихий. Однажды вечером он прославился, читая в «Клозри» одно из своих стихотворений - «Ле Вьолон» («Скрипка»), название которой он произносил «Ле байолон» и чья концовка: «Et mon coeur est pareil a un violon dan sa boite» («И в моем сердце подобно скрипке в футляре») в его испанских устах звучала так: «Э мои кор э парэль аун байолон дан са вуате» («И мое сердце подобно имеет скрипку в коробку»).
Поправив монокль и уничтожающе глядя на смеющихся, Мореас заявил: «Мсье Маноло - достойный человек!» Слова провидца. Маноло вернет себе свое настоящее имя - Мануэль Угю, и завершит свой жизненный путь в качестве уважаемого профессора Школы изящных искусств в городе Барселоне - в той самой Лонхе, откуда вышли Пикассо, Дали, Миро, - оставив после себя обильное, несколько грубоватое, но очень яркое творческое наследие, заслужив безусловное уважение своего друга Пикассо и глубокую привязанность «спонсора» Д. Г Канвейлера, продававшего его работы. Самого Пикассо, как и многих других художников, обосновавшихся на Монмартре, привлекали собрания в «Клозри де Лила». Любопытно, что тут его встретили хуже, чем Маноло, и двойное покровительство Макса Жакоба и Аполлинера не всегда ограждало его от насмешек Мореаса. «Скажите-ка, господин Пикассо, - спрашивал поэт, - Веласкес… хороший художник?» - и, не дожидаясь ответа, разражался пронзительным хохотом. Как знать, может быть, в память о Мореасе Пикассо посвятит через полвека целый сезон «разбиранию на части» «Лас Менинас», «чтобы понять, как это сделано»… И ответит на этот вопрос восьмьюдесятью картинами.
Робер Делоне и его жена Соня, облаченные в пестрые костюмы: он - в фиолетовом пиджаке, бежевом жилете и темно-коричневых брюках; она - в фиолетовом костюме английского стиля и блузке в оранжевую, голубую и красную полоски, - своим ослепительным появлением не могли поколебать полнейшую невозмутимость гиперборейца Дирикса, бородатого викинга, одного из старейших представителей скандинавской колонии на Монпарнасе. Он и его жена - застывшая в леденящем покое пара, ничто не могло их потревожить, и менее всего - потоки разноцветного алкоголя, поглощаемого, дабы поддержать внутренний огонь. И всегда без единого звука!
Примерно в 1912-1913 годах художники быстро заполонили «Клозри», вытеснив поэтов. Бурдель, Вламинк, Брак, Боннар, Фриез, Вюйяр, Леже, Дерен, Модильяни… Представители всех возможных течений, а также Беатрис Гастингс, английская поэтесса, одетая пастушкой времен Людовика XV. В начале войны она проведет с Модильяни райский сезон любви, быстро превратившийся в адский. Андре Сальмон, говоря об этой женщине, ничуть не смущаясь, писал, что ее дальнейшая судьба никому не известна. Напротив, очень даже известна. После войны имя Беатрис вновь появилось в связи с очередной нашумевшей историей: захлебываясь слезами и бранью, поэтесса оспаривала у Жана Кокто последние дни Реймона Радиге.
Удар, нанесенный «Клозри де Лила» войной, оказался тем сокрушительнее, что уже и прежде кафе перекрестка Вавен привлекали к себе все большее число художников, ставших - и надолго - главными героями Монпарнаса, совершенно оттеснив литераторов. Заведение кое-как протянуло четыре военных года, а после заключения мира вновь попыталось стать на ноги, опираясь уже на новые принципы. Поль Фор возобновил свои «вторники», но центр событий оказался теперь не здесь - на правом берегу выделывал кульбиты «дада», а в кабачках Монмартра пускал ростки сюрреализм. Писатели все чаще перебирались в «Ротонду» или «Дом». Не угнавшись за ветром перемен, журнал «Стихи и проза» вышел из моды и в 1927 году прекратил свое существование, став никому не нужным. Подражая своим конкурентам, «Клозри» пробовало украшать стены живописными полотнами, принимало у себя живописцев из салона «Парнас», руководимого художником Клерже. Но безуспешно. Своим выживанием оно обязано только банкетам, проводившимся в его залах ассоциациями людей искусства. Здесь, например, чествовали поэта-анархиста Поля-Наполеона Руанара, Гана Райнера, Луи де Гонзаг-Фрика и, наконец, Сен-Поля Ру Великолепного. Последнее пиршество стало первым сюрреалистским скандалом на Монпарнасе. Во время него посуды побили на тысячу франков!
Но несмотря ни на что кафе с каждым днем все больше пустело; пульс монпарнасской жизни бился на триста метров дальше по бульвару: процесс сделался необратим, ничто не могло его остановить.
Именно спокойствие «Клозри», несомненно, привлекало Хемингуэя. Он жил на улице Нотр-Дам-де-Шам и приходил сюда поработать в тишине, подальше от игр и криков своего сына, Мистера Бэмби, уверенный, что здесь его никто не потревожит. Приближалась пора, когда Поль Фор, проникнув в пустое кафе, будет усаживаться за один из столиков и писать свое меланхолическое «Кафе теней».