Автобиография

В «Интерфаксе» была пресс-конференция. Собрались различные издания. Мои фотки с приложенной к лицу обложкой вышли везде. Задавали одни и те же вопросы: зачем книга? о чем? Агрессивных вопросов не было, а так, с издевочкой: ты же песни пишешь, чего это ты за книгу взялся? Книги должны литераторы писать, тебе не кажется? Тем более не в таком молодом возрасте, биографию не рановато ли? Что я мог на такое им ответить?

«Нет, не рановато».

А потом было общение с читателями, которое происходило в центральных книжных магазинах, вначале в московских. Я приезжал, встречался, раздавал автографы. В основном это, конечно, были автограф-сессии. Столик, микрофончик, книги стопочкой. Люди собираются. По громкоговорящей связи в магазине объявляют: «Здравствуйте, сегодня у нас в гостях Рома Зверь, автор книги „Дожди-пистолеты“. Задавайте вопросы, получайте автографы». Потом, когда мы гастролировали по разным городам, договаривались с местными книжными магазинами об автограф-сессиях. Челябинск, Ставрополь, даже Ессентуки. Там происходило все то же самое. К тому моменту книгу уже многие прочитали, поэтому вопросов о ней самой было больше. Вопросы в регионах не сильно отличались от вопросов в Москве, больше о личной жизни: а правда ли говорят, что… а когда вторая книга? Я не то что удивился, я предполагал, что вопросов будет не очень много, потому что все стесняются, не знают, что спросить. Немеют, стоят, смотрят. Я говорю: «Чего молчите? Неужели не о чем спросить? Давайте, не стесняйтесь, задавайте вопросы, отвечу на любой — по книге, не по книге». Только тогда люди просыпались, и начиналось какое-то общение. До этого же момента все просто стоят, молчат и фотографируют. Ощущение немножечко как в зоопарке по ту сторону клетки. В общем, оказалась достаточно муторным занятием эта писательская промодеятельность, будто высасывают из тебя все соки. У меня никогда не было столько автограф-сессий, как с выходом автобиографии. Тяжело, когда у тебя подряд четыре концерта и перед каждым общение с поклонниками. Еще непросто людям объяснить, что это автограф-сессия, а не фотосессия. Все же просят сфотографироваться вместе. Ты видишь огромную толпу людей, которая с книжками стоит к тебе на подпись, и уговариваешь: «Ребята, если мы будем сейчас фотографироваться, то не успеем всем подписать книги». Перед началом встречи мы объясняли: убедительная просьба не подходить сбоку, не фотографировать, не занимать время. Никакой реакции. Всем было все равно: они слушали объявление, но делали с точностью до наоборот. Меня это очень угнетало. Бывало, что останавливались и еще раз объявляли в третий раз, в десятый — ноль эмоций. Все хотят не только автограф, но и фото, желательно несколько.

Почему, когда собирается больше ста пятидесяти человек, этот коллективный организм становится неуправляемым? А когда подходят по одному и ты с ними общаешься, они все нормальные. Знаешь, как тяжело находиться в этом? Ты сидишь на стуле, и он ходит под тобой ходуном, толпа напирает и двигает его к стене, прижимая тебя к ней. И непонятно, что будет дальше. Это не страшно, это неприятно. И плюс еще, конечно, ошибка организаторов, что не могут наладить это систему раздачи автографов: чтобы все спокойненько подходили с одной стороны, протягивали книгу, получали автограф и уходили в другую сторону. Мы пытались это организовать, но не всегда получалось. Потому что работники магазина тоже хотели получить автограф. И владельцы магазина, и персонал, и поклонники, и охрана — все берут книги и шмыг к столу. Я говорю: «Ребята, ну вы же здесь работаете, мы потом с вами в подсобное помещение пройдем, и я всем распишусь, когда здесь рассосется». Но те под влиянием эффекта толпы тоже ломились к столу.

Рецензии я не читал, мне неинтересно. Как разошлась моя книга — это уже другой вопрос. Для меня важно, что сами читатели об этом расскажут. А то, что напишут люди, которые находятся возле своих печатных станков, абсолютно не волнует. Книгу я написал для людей, а не для рецензий. Так же как и альбомы мы выпускаем для людей, а не для оценок мнимых критиков. Читатели рассказывали, что понравилось, что нет, когда мы приезжали на гастроли, на нашем форуме в Интернете. Мне этого хватает. Люди в регионах — журналисты, радиодиджеи, те, кто имеет возможность со мной перетереть, — говорили: «Круто, легко читается». Все заметили, что книга построена как диалог. Говорили, что очень четко описано время, эпоха 90-х — «у нас в городе происходило то же самое». Кто-то про смешные моменты говорил, кто-то про грустные. Но для всех это было узнавание себя и времени. «Новый провинциальный роман»? Это что такое? Знаешь, критикам видней. Наверное, так и есть: я рассказал о провинциальной жизни обычного человека. Можно и проще назвать: «Жизнь провинциального человека». Таганрог — провинция, это никакое не открытие.

Я думаю, что моя книга тронула своей простотой. Она заключалась в том, чтобы сесть и спокойно рассказать о себе. Мне не нужно было говорить мудрено, привирать, приукрашивать. Удивить какой-то высокой литературой, конструктором «Lego» из слов я никого не собирался. Читатель должен был увидеть жизнь человека. И увидел.

Идея книги появилась, наверное, осенью 2004-го. Инициатором был Витя Бондарев: «Давай я напишу о тебе книгу, о тебе, о том, как ты жил в Таганроге». Он написал небольшое литературное произведение, которое нельзя назвать биографией в полном смысле этого слова. Получилось более художественно, чем информативно, с какими-то отступлениями, образами и так далее. Я прочел, но даже сам ничего не понял. И потом появилась мысль сделать биографию из трех частей: Витя бы написал про Таганрог, Саша изложил бы свою историю нашего знакомства, а я рассказал бы об одном и о другом. Но вскоре стало ясно, что это тоже неправильный ход — будет еще запутаннее. Мы решили разделить на жизнь до Москвы и на жизнь в Москве, а рассказывать обо всем должен только я. Иначе у всех будет свое мнение, и получатся совершенно разные книги. Вот так сложно прийти к такой простой идее — самому рассказать о себе. Мы определились, но идея зависла из-за нехватки времени.

Возник вопрос: если мне писать книгу, то как я ее буду писать? Сидеть и печатать? Наговаривать на диктофон? Если немного попрактиковаться, я уверенно буду печатать. Но когда ты начинаешь печатать, мысли твои теряются. Мысль-то гораздо быстрее твоих пальцев. Наговаривать на диктофон, а потом опять же самому сидеть и расшифровывать? Нанять для этого занятия мы никого не могли, мы никому не доверяем. Разве была бы у нас уверенность, что эти записи не «уплывут» куда-нибудь в прессу? Мы уперлись в проблему. Нам нужен был человек, которому мы доверяем, который никуда эту информацию не отдаст. Который… короче, ты. Ты писала о «Зверях», мне нравилось. Ты знакома с Маней (фотографом Анной Макаревич. — Прим. ред.), мы ей доверяем. Мы к ней: есть такая Оля? Давай-ка нам ее сюда поговорить. Никого другого не было на примете. Я не думаю, что Витя Бондарев обиделся. Он же поэт, а от этой книги требовались внятность, точность, содержательность, она не предполагала какой-то образности, поэтичности. Да и себя я знаю лучше всех. Поэтому я писал автобиографию сам.

Я представлял себе, что мы будем встречаться и я тебе буду рассказывать истории из своей жизни в Таганроге, а ты — задавать вопросы, чтобы уточнить, если что непонятно. Для меня в любом случае проще кому-то рассказывать, чем самому себе. Это вообще какая-то глупость — сидеть и себе самому о себе вещать. Так и с ума можно сойти. А когда ты с кем-то, тебе легче, особенно когда выпьешь. Все же начинают делиться друг с другом по синей лавке? Стыдно — не стыдно, весело — не весело. Так все и происходило: встречались, говорили в разных местах, иногда выпивали. Пытались вспомнить, восстановить какие-то моменты жизни. Где-то у нас не получалось, были какие-то нескладушки. Мы потихонечку память мою тормошили, фотографии рассматривали, даже по моей одежде можно было вспомнить какие-то моменты.

С текстом я ознакомился, когда все было написано, перед самой версткой, чтобы утвердить, все ли в порядке, можно ли печатать. Эту пачку листов формата А4 я прочел дома дня за два. И мне все понравилось, даже немного неожиданным показалось, что я смог так откровенничать. И как будто совесть немножко дернулась — а надо ли было? Стыд, стеснение. В книге таких моментов много, но и читатель на них реагирует точно так же. Здесь все сходится и не может не сходиться. Это трогало при прочтении меня, а впоследствии трогало и людей. И серьезные моменты, и не очень. Например, эпизод с рыбалкой многим запомнился, он же такой кинематографичный: бери и снимай короткий метр минут на десять. Про Свету линия любовная многим нравится, потому что почти у всех было в жизни такое предательство.

Я знаю о реакции на книгу ее героев немного. Со Светой я больше так и не встретился. Да и незачем. Это сродни встрече с одноклассниками. А из знакомых таганрожских я мало с кем виделся. Но судя по всему, никто особо не обломался, нормальная реакция была у всех друзей и знакомых: «Молодец, все, конечно, круто ты описал, но как ты мог забыть рассказать про тот случай?!» У каждого же свое представление о тех событиях, многие из которых они видят в гораздо большем объеме. Но обид ни у кого не было. Даже наш товарищ с «Жигулями», которого я в книге называю по его кликухе Бараном, и тот не обиделся (его, кстати, тоже Ромой зовут), даже он был рад, что о нем написали. Обижаться-то не на что, нет ни к кому претензий, никакой злобы.

Это было еще и как некое очищение. Ты что-то эмоционально рассказываешь, снова как бы переживаешь те события, параллельно вспоминаешь что-то сопутствующее этому сюжету, какие-то детали. И становится легче. Тебя как бы отпускает. Вспомнил, проанализировал, улыбнулся или поплакал, и всё хорошо, до свидания. От болезненных воспоминаний о Свете я избавился. Так ты внутри это держишь, перевариваешь в пятисотый раз, а тут рассказал — и свободен. Это как приходят люди к священнику на исповедь. Так и здесь ты рассказываешь человеку, он слушает. Я тоже кое-что утаил. Иначе любой психолог мог бы взять эту книгу и изучить меня: вот, господа студенты, мы видим перед нами такую-то личность, давайте-ка разберемся до конца, что повлияло на изменения психические в ней… Что-то я, конечно, оставил за кадром.