Полиенко камбэк

Я снова стал общаться с Валерой Полиенко. Мы же с ним лет шесть не встречались даже. Время тогда такое было — пик всего. В общем, разругались мы тогда с ним, разошлись. Обычная пьяная ругань.

Я ему позвонил и предложил встретиться. Тогда я узнал, что у него дети. По нему было видно, что он стал другим. Он как будто понял что-то, получил урок. Может, связанный с детьми. У него две дочки, с женой он не живет. Там сложная история… Я не узнал Валеру. В нем, конечно, осталась вся эта мамоновщина, он по-прежнему рассказывает какие-то безумные истории, но как-то смиренно. Как в Бога поверил человек. Допускается такая мысль. Вроде тот же Валера, но добрый. Нету в нем больше той желчи, желания подъебнуть. Раньше в нем была видна злоба — все козлы кругом, я один крутой, самый великий поэт. А вы все — говно. Этого ничего не осталось.

Мы с ним повстречались, поговорили и разъехались. А потом я позвонил ему и говорю:

— Валер, не хочешь пару текстов написать для меня? Нет ли чего-то готового? Может, завалялось?

— Рома, пиши сам.

— Я-то пишу, просто посотрудничать хочу. Мало ли, вдруг у тебя остались вещички, ты же много писал. Я только для того спрашиваю, чтобы свое разбавить.

Я же помню, когда все смешивалось в кучу — Бондарев, я и Полиенко, — было интересно, много красок, как насыщенный коктейль. А когда пишу только я, получается некий чистый напиток. «Тебе надо писать самому, у тебя это лучше получается. И естественней». — «Валер, я пишу! Но хочу, чтобы букет был богаче». В таком общении мы провели примерно полгода. В конце концов я не выдержал:

— Валера, тут нужны тексты, ты же на заказ пишешь?

— Пишу, конечно.

— Есть деньги, сможешь написать?

— Да, могу, а кому надо?

— Мне.

— Блядь, Рома! Пиши сам!

— Валер, деньги есть.

Таким художникам, как Валера, всегда нужны деньги. Тем более что уже совсем на другие вещи. «Вот, девочек своих отправлю отдыхать», — потом говорил. То есть он все теперь — детям. Он больше не думает спустить деньги куда-то, сжечь, например, как он мог когда-то. Или купить на них побитую «Победу» и пустить ее с обрыва вниз — он же художник! А теперь все — дочкам. Маше и Маше. Конечно, все изменилось и не так, как раньше, да и не надо как раньше. Я оставил ту музыку и начал заниматься немного другим — таким образом попал в компанию людей, где был Валера. А Валера начал понимать простые вещи, над которыми раньше смеялся. Мы сравнялись.

Я все-таки вытащил его на совместное творчество, на работу, и он увлекся. Кое-что из этого вошло в трек-лист альбома «Один на один», многое появится в следующем. Без совместной работы мы редко встречались. Знаешь, как это бывает, когда нет общего дела? Встретишься, посидишь, чайку попьешь, и все — ничего не связывает. А совместная работа позволяет людям общаться больше, встречаться чаще. Говорить о том о сем, думать, обмениваться идеями.

У Полиенко своеобразный текстовой слог. Странновато-задиристый, смелый, задорный, панк-рокерский, озорной. Я тоже озорной, но меня больше тянет в бытовую романтику. Когда выпью, я озорной. А что такое озорной? Это человек, который любит веселиться и делать людям приятное. Как Валера, я не могу написать. Я могу сочинить к его тексту музыку, а из этого может получиться нечто среднее между ним и мной. Это как клетки размножаются. Для меня Полиенко всегда был поэтом, режиссером и художником. Я же помню, когда-то давным-давно он приезжал в Таганрог — уау, Валера Полиенко! «У нас там в Москве нормально все, как тут у вас?» Это же нормально, когда из столицы люди так приезжают домой. Я никогда не рассматривал Валеру в плане конкурента в написании песен. У нас изначально был творческий союз. Только раньше Полиенко был бездушный. А сейчас он по-прежнему страдает, потому что в людях нет этой свободной искры, они все рабы, а он презирает рабство. Раньше он закрывался, отбирал у тебя душу: даст тебе слова-игрушки, кинет бирюльки, и ты с ними играешься. А сейчас Валера не то что стал глубже — он оттаял.