8. Летать как космический мозг
Мы все встречали Новый 1990 год под бой часов на «MTV»… 8, 7, 6, 5… Мы — это я, Слэш, Дафф, Арлетт и несколько голливудских кобелей. Все пили шампанское, курили траву и чего только не делали, на что имели право те, кому досталось место под солнцем, в то время и в том месте… 4, 3, 2… УРА!
Как же хорошо было жить в это время. Зато в ближайшие пару месяцев мое представление о жизни в Лос-Анджелесе перевернется с ног на голову, а комедийная и трагедийная маски соединятся вместе — но я об этом еще не знал тогда — и моя карьера разлетится на много маленьких конфетти. Потом я встану на ноги. Каждый, кто прошел через безумные эксцессы 1980-х годов, должен был найти способ в конце концов подняться снова или кануть в безвестность. Я до сих пор поражаюсь, как быстро взлеты сменялись падениями. Этому поражаются все, с кем я общался, и кто когда-либо имел дело с Guns N’ Roses в пору их ядовитого расцвета, — тому, как быстро дерьмо превращалось в золото, потом в платину, а затем снова в дерьмо. И это преследует нас всю жизнь.
Ниже представлены два моих интервью, которые я взял у Слэша и Даффа, а затем у Акселя, с которым записал более осмысленные высказывания о Винсе Ниле после новогодней вечеринки. Первое предназначалось для передачи на радио «Capital» в Лондоне, которую я тогда вел, и оно передает дух Guns N’ Roses конца эпохи пышных причесок восьмидесятых лучше, чем все мои предыдущие работы с ними. Это не очень умное, но забавное интервью. Второе интервью прошло в сумеречные часы, когда Аксель предпочитал проводить деловые встречи, и над ним нависло грозное предзнаменование — от того, что беспокоило Акселя тогда, и нескольких намеков о том, что будет тревожить его всю оставшуюся жизнь.
Я помещаю их здесь в настолько неприукрашенном виде, насколько это возможно.
Интервью для радио «Capital», где участвовали я, Слэш и Дафф, которое мы провели в Западном Голливуде одним пьяным вечером в январе 1990 года, так и не вышло в эфир по очевидным причинам, которые скоро станут вам понятны. И оно предстанет перед вами во всей своей бесславной славе.
Интервью начинается с пьяного пения Даффа: «Дом — наш дом, наш милый дом…»[5] Дальше идет мой голос в режиме ведущего радиопередачи, который объясняет им, что, хотя это и предварительная запись, она выйдет в эфир. «Так что вы можете говорить и делать, что хотите, но…»
Слэш: То есть мы можем говорить ругательства?
Мик: Если это необходимо, но постарайтесь свести их к минимуму, хорошо?
С: О, круто. Ладно.
М: Итак, представьте, что сейчас вечер субботы и мы в Лондоне.
С: А дождь идет? Скорее всего…
М: Просто делай как я, ладно? Я собираюсь начать. Так. Слэш. Дафф.
Спасибо вам, что пришли на передачу…
С: Ну, спасибо, что дал нам посмотреть, как ты приходишь. [Много хихиканья.]
М: [начинает заново]: Итак, вы слушаете радио «Capital», и я беседую со Слэшем и Даффом из группы Guns N’ Roses. Сегодня второй день нового года… Вы, ребята, хорошо провели Рождество и Новый год?
Дафф: О, да! О, да!
С: Охренительно чудесно…
Д: О, да! Мы собираемся пойти записать альбом, э… за две недели.
С: Ага, так что, если кто-то интересовался, то это произойдет.
М: Это хорошо, потому что вы знаете, что говорят в Англии — будто вы никогда не запишете еще один альбом, потому что вы такие плохие парни, что никогда не соберетесь…
Д [пренебрежительно фыркая]: А-А-А! ПФ-Ф-Ф-Ф-Ф-Р-Р-Р-Р-Р! Они НЕПРАВЫ!
М: Ты можешь что-нибудь добавить, Слэш?
С: Ага! Да пошли вы… Ха-ха! Нет. Мы собираемся записать еще один альбом. Мы просто пережили очень много всякого дерьма, понимаете? Все будет хорошо. Просто расслабьтесь. Он будет очень хороший. Он будет очень…
Д [перебивая]: Представьте, например, как вы едете в метро. Покупаешь такой билетик на метро, садишься в вагон, а потом теряешься где-то на Пиккадилли, а потом на Темзе, а потом садишься в другой поезд и теряешься опять, и опять, и опять… Вот что происходило с нашей группой в долбаных… общих чертах. И мы оказались на Темзе в дождь. В принципе, было примерно так…
М: …наша группа оказалась на Темзе под дождем, ведь поэтому новый альбом не вышел в прошлом году?
С [с энтузиазмом кивая]: Мы напились, заблудились, нам некуда было идти… И мой цилиндр, на хрен, испортился…
Д: А теперь мы снова в сухости и тепле в… э, где-то, где сухо.
С: Нет, нет, дело в том, что не то чтобы мы… м… Я не буду называть имен. Но мы не такие, как некоторые группы, которые альбомы записывают как дрочат…
Д: POISON?
С: Нет, нет… Для нас это очень важно, поэтому мы не спешим с этим и…
Д: WARRANT?
С: Тс-с-с…
Д: BRITNEY FOX?
С [хихикая]: Я до тебя доберусь, обещаю.
Д: Нет, я просто шучу. Нет, случилось вот что… альбом получился ого-о-о! А потом мы, такие, ого-о-о!
С: Никто не ожидал… Я думал — не в обиду Лемми и другим ребятам — я думал, что он будет как альбом Mot?rhead, что он просто выйдет и все… Ага, да.
Д: Мы через многое прошли, а потом нам потребовалось время, чтобы восстановиться и заново научиться жить своей собственной жизнью.
С: Получаешь жилье…
Д: И пытаешься справиться со всем.
С: И девушек…
Д: И пытаешься справиться со всем.
С: О да! Это так! Сейчас мы все уже расстались со своими прежними подругами.
Д: Развод!
М: Это официальное заявление, да?
Д: Да ладно, мы же в Англии — это же очень далеко, так? Так вот, девочки, я развелся…
М: Ладно, прежде чем мы углубимся в эту тему…
Д: Нет, давайте углубимся сильнее!
С: Нет, теперь глубоко! Слишком глубоко!
М: Мы собираемся еще больше углубиться, но сначала мы сыграем песню Guns N’ Roses. Какой трек мы услышим?
Д: «NIGHTRAIN»!
С: Нет! Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет… «You’re Crazy».
Д: Сам ты с ума сошел…
С: Я псих, да, но нет, сыграй «You’re Crazy». Д: Ладно, «You’re Crazy».
С: Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! Черт, я не могу вспомнить название…
Д: «NIGHTRAIN»!
С: Нет! Все играют «Nightrain»… Эм… [начинает щелкать пальцами] эм…
Д: У тебя не получается?
С: Нет, нет, нет, нет, нет! Эм…
Д: Мы даже не помним свои собственные записи… «It’s So Easy»? С: Нет, та, которая… «… pulls up her skirt». Которую мы вообще больше не играем? [Оба начинают громко напевать совершенно разные риффы. Интервью уже перешло в полномасштабный театр абсурда в стиле фильма «Это — Spinal Tap».]
Д [глядя на меня]: Ты знаешь песню, о которой мы говорим… [снова начинает напевать].
С: Нет, подожди, подожди! Мы должны ее вспомнить. [Оба начинают петь и щелкать пальцами и т. д.]
С: Боже, это ужасно… Эм… «My way, you’re way…»
Д: «ANYTHING GOES»!
С: «ANYTHING GOES»!
М [веселым голосом радиоведущего]: Итак, мы слушаем «Anything Goes»…
Д: В нашем исполнении, да!
[Я снова объявляю о начале записи, и мы переходим к интервью. Вроде того.]
М: О чем мы говорили?
С: Ни о чем особо… Мы расстались со своими подругами, это была основная тема.
Д: Это важно! И оба в один день!
С: В один день! Было серьезно…
М: Ладно, давайте поговорим о девушках…
Д: Нет. Давайте поговорим о музыке.
С: Да, конечно. Это было бы более…
Д: Я не… э… нет.
С: У нас уже есть новые!
Д [шепотом]: Я не могу говорить об этом. У меня судебные иски и всякое такое…
С: Да, ладно, ладно, ладно, ладно. Ладно, не важно. Да. Нет. У меня новая девушка. А у него… у него нет новой девушки, потому что он все еще женат…
Д: Нет! Я просто не могу говорить об этом… Мик, давай немного поговорим о тебе.
С: Классная рубашка.
Д: Как у тебя дела дома? У тебя есть девушка?
С [толкая его локтем]: Она здесь! Ее зовут…
Д: Точно! О, она прекрасна! Ты молодец! Эй, ребята в Англии, Мик, черт возьми, счастливчик. У него охренительная девушка…
М [бормочет]: Очень мило с вашей стороны, но вернемся к интервью…
Д: У нас со Слэшем теперь «Корветы». Вы можете поверить в это дерьмо?
М: … вопрос, на который всем хочется знать ответ, — это чем вы занимались в этом году, почему еще не вышел альбом и когда выйдет?
С [тряся головой]: Мы привыкали…
Д: Но у нас тридцать пять песен!
С: У нас тридцать пять новых песен. Но нам пришлось… Дайте мне объяснить…
Д: Уж объясни это каким-нибудь хреном, пожалуйста. Я уже пытался.
С: В первый долбаный раз, когда мы… Это можно говорить?
Д: Ага, давай.
С: В первый долбаный раз, когда мы приехали в Англию, мы такие, мы просто, такие, просто… вот билет на самолет, поехали, и мы такие, у-у-у-ху! И мы напиваемся до усрачки, а потом нам становится плохо прямо на улице и все такое. Все изменилось… [Оба начинают говорить одновременно.]
Д: Мы просто сидели на улице через дорогу от «Marquee» и просто бухали. Мы не знали. Мы думали, что мы просто, типа, играем на разогреве, а потом приехали туда, а там аншлаг!
С: Для нас это было круче всего за все время. А теперь у нас есть дома…
Д: Но, черт возьми, Англия была нашей стартовой площадкой…
С: Нет, нет, нет, но там все изменилось, вот что важно.
Д: Вот что мы делали в этом году. Но изменения начались в Англии, а потом продолжились сейчас…
С: Но мы не изменились.
Д: Да, мы не изменились.
М: Ну, в любом случае ты все еще пьян.
С: Сейчас же второй день Нового года. ТЫ ТОЖЕ пьян!
Д [смеется]: Мик, ты вообще сможешь использовать это интервью?
М: Я дам ему шанс.
С: Мы не созданы для рок-звездного дерьма.
Д: Точно! Не созданы! [Уходит в длинные бессвязные разглагольствования о том, как он подрался в клубе в канун Нового года] … и парень был гораздо больше меня, но я просто БА-БА-А-АХ! И у него глаза окосели, как в мультиках, представляешь? И он упал. А потом все стали нас растаскивать, но его протащили мимо меня, и я настучал ему по репе еще три раза! Сказали, что вроде сломал ему челюсть…
С: А Насти [Сьюисайд — бывший гитарист Hanoi Rocks] просунул свою руку в толпу и тоже врезал разок!
Д: Мы вечно сталкиваемся с этим дерьмом, люди пытаются докопаться до нас. Я и раньше говорил: если кто-то будет возникать на моего кореша, вот, Слэша, например, — пожалеет. Как и произошло, когда большой парень собирался его ударить — я его заслонил.
С: Конечно, а я могу спрятаться за его ногой…
Д: Однажды я побил за Слэша одного парня. А он бы поступил так же ради меня.
С: Но мы не хотим звучать глупо, потому что мы уже начинаем звучать глупо…
Д: Потому что мы пьяные! Мы пьяные! Конечно, мы будем звучать глупо.
С: Нет, но мы же чертова группа…
Д: Да… вот почему мы здесь.
М: Ладно, давайте исполним еще что-нибудь. Что на этот раз? Не обязательно песню Guns N’ Roses…
[Оба говорят одновременно.]
Д: «SCARRED FOR LIFE»! ROSE TATTOO!
С: «Scarred for Life». Rose Tattoo… [Дафф играет на невидимой гитаре и поет фальцетом. Мы возвращаемся к записи.]
Д: Ой, я слажал…
С: Вообще-то, мы умные.
Д: Но не прямо сейчас. Мик, ты меня напоил!
С: Нам просто нравится веселиться. Выходить и играть. Это когда мы просто выходим на сцену и играем, и играем очень добросовестно, но нас бесит говорить о музыке.
Д: Да, хорошо сказано.
С: Это правда.
Д: Очень хорошо сказано.
С: Да.
Д: Мы не против поговорить с тобой, потому что ты знаешь, что это такое. Но большинство людей говорят: «Итак, каково это — быть РОК-ЗВЕЗДОЙ?» А что это? Что такое рок-звезда?
С: Это такой камень, который светится. Ха-ха-ха!
М [решив, что уже достаточно]: Итак, давайте все проясним…
С: В Англии? Мы любим вас, ребята.
Д: Мы правда вас любим.
С: Как мы, черт возьми, дали жару в Лондоне в тот первый раз.
Д: Люблю «Marquee». Люблю Лондон.
С: Правда, в паре мест мы слажали…
Д: Когда мы вернемся, мы выступим в «Marquee».
С: Нет, старик, его больше нет.
Д: Ах да, нет.
С: Тогда, я думаю, мы выступим в «Уэмбли».
Д: Нет, давайте в том байкерском клубе! Давайте в байкерском клубе! Я не хочу повторения Донингтона.
С: Не Донингтон, а Уэмбли… [Дальше следует долгое обсуждение плюсов и минусов стадиона «Уэмбли» по сравнению с парком Донингтон, и все говорят одновременно.]
С: Две группы на концерте — это круто. Пять групп и целый день… Это просто…
Д: Ни за что. Никакого Донингтона.
М: Где бы то ни было, я знаю, что вам обоим не терпится снова выступать, а вашим поклонникам увидеть вас на сцене.
С [строя рожу]: Да, чувак, нам нужно на сцену. Когда мы доделаем этот альбом, то поедем выступать.
Д: Слышите? Слышите? Слышите? [Дафф хватается за край стола двумя руками и громко бьется об него головой.]
С [брезгливо]: Что это было?
Д: О, давай ты тоже! Ладно, вместе… раз, два, три, четыре! [Оба наклоняются и синхронно бьются головой об стол, от чего в записи слышен громкий СТУК.]
М [отчаянно пытается исправить ситуацию]: Вы слышали эксклюзивное выступление на радио «Capital»… Я хочу поблагодарить Даффа и Слэша за то, что провели со мной этот вечер… [Много громкого смеха на заднем плане.]
С: Всем, кто оставался с нами, спасибо за внимание… Ха-ха-ха!
Д: Ага! Благодарю вас! Потому что… э… ха…
М: Что будем исполнять? [Долгая пауза.]
С: «We are the Road Crew» группы Mot?rhead?
Д: ДА! [поет] We are the ROAD CREW… на-на-на-на-на-не-е-е-е-ет…
С [перекрикивая шум]: У нас когда-то была группа под названием Road Crew. «Rocket Queen» появилась благодаря этой песне…
Д: Точно! Лемми, привет! От Даффа и Слэша! И Филти, и всем остальным…
С: Привет!
Д: Лемми, ты крут!
М: Мы прощаемся с нашими слушателями…
Д: УВИДИМСЯ! Скоро увидимся!
С: Мик, спасибо, что так долго держал микрофон. Я бы даже свой член не смог так долго держать…
Д: Смог бы, я видел! Помнишь, мы были на гастролях, и я притворился, что сплю, а ты говорил со своей девушкой по гребаному телефону, взял тряпочку и сказал: «Возьми бутылку от колы, детка». Я притворяюсь, что сплю, а он дрочит.
М: И на этой радостной ноте…
Д: Я пытаюсь заснуть, а он в трубку: «О, детка. У меня для тебя много кончи в тряпочке…»
ЗАПИСЬ РЕЗКО ОБРЫВАЕТСЯ.
Через несколько дней, когда я пришел к Акселю домой, чтобы взять у него интервью, атмосфера, конечно, была совсем другая. Он даже не поздоровался, когда открыл дверь, просто сразу начал рисоваться. Стараясь увести разговор от приглашения Винса Нила на дуэль, я спросил Роуза о его стычке с Дэвидом Боуи перед выступлениями с Rolling Stones и правду ли говорят о том, что они теперь лучшие друзья.
— Ну, насчет «лучших друзей» не знаю. Но мне он очень нравится. Мы долго говорили о делах и разных других вещах, и я понял, что не знаю никого такого же классного, увлеченного, измученного и больного по жизни. Помню, как посмотрел на Слэша и сказал: «Мужик, я понял, что у меня большие проблемы», — а он спросил: «Почему?» Я ответил: «Потому что у нас с этим парнем много общего. Но я хоть просто долбанутый, а он вообще на хрен больной!» А Боуи сидел, смеялся и говорил: «Одна часть меня — эксперименталист, а другая хочет делать что-то, что понравится людям, но я ни черта не знаю почему! Почему я такой?» А я сижу и думаю, что мне предстоит еще лет двадцать… такой же жизни? Я ведь уже такой же… Еще двадцать лет? Что же мне делать?
Аксель рассмеялся. И неожиданно мы снова поладили. Я решил спросить о некоторых более серьезных и личных вещах в его жизни. В первую очередь, о речи, которую он произнес на сцене о героиновой зависимости Слэша и Стива. И о том, когда он объявил, что уходит из группы. Стало ли его обязанностью устанавливать законы в группе и быть в ней диктатором?
— Зависит от того, кого ты спросишь. Мы ссорились в Чикаго, когда ездили туда в прошлом году, чтобы сбежать из Лос-Анджелеса и хоть что-нибудь написать. У всех было свое расписание, и все приходили в разное время. Но когда приходил я, то говорил: «Окей, давайте делать это, давайте делать то, давай сыграем твою песню, Слэш. Хорошо, теперь давайте послушаем, что нам приготовил Дафф…» Но все считали, что я диктатор. Вдруг я оказываюсь тоталитарным правителем, эгоистичным уродом, понимаешь? Но, черт возьми, чувак, мне кажется, все было в порядке. Слэш жаловался, что мы ничего не сделали, а я настаивал: «Что ты имеешь в виду? Мы только что записали шесть новых фрагментов песен!» Все это мы делаем за пару недель, но когда вдруг все обламывается, то виноват в этом оказываюсь я.
И Слэш мне доказывает: «Ага, а я сидел здесь месяц на жопе ровно и ждал, когда ты придешь». Я ехал через всю страну на грузовике из Лос-Анджелеса в Чикаго, и это заняло у меня несколько недель. Но после работы с Джаггером, я решил: никто не смеет больше называть меня диктатором. Или пойдет работать с Rolling Stones и узнает по-настоящему, что это значит!
— Была ли у тебя возможность «потусоваться» с Джаггером или другими музыкантами из Rolling Stones, когда они играли у них на разогреве?
— Вообще-то, нет. Уж точно не с Джаггером. Этот парень уходит со сцены и сразу начинает заниматься бумажной работой. Он проверяет все, занимается каждой мельчайшей деталью концерта, начиная с того, сколько платят бэк-вокалистам, до того, сколько и на что тратят деньги ассистенты. Джаггер руководит всем. Он, его адвокат и еще пара ребят, с которыми он общается. Но в основном всем занимается Мик. И я его понимаю. То есть я не сижу и не проверяю чеки от продажи билетов после каждого концерта, хотя надо бы… Не знаю. Ты не планируешь этим заниматься, когда приходишь петь в группу. Ты не хочешь этим заниматься. Ты не хочешь быть для остальных музыкантов тем, от кого они зависят и на кого должны равняться. Но кто-то должен им быть. А гитарист не может, потому что он не общается с аудиторией напрямую с помощью зрительного контакта и языка тела. Он может стоять позади, завесить лицо волосами и где-то за усилителями увлеченно играть свою гитарную партию…
Роуз сказал и о том, как на концертах в «Coliseum» научился выступать на стадионах.
«Этому нужно учиться, но это вполне возможно. Поэтому когда кто-то начинает пугать: «В следующем году у тебя будет большое турне по стадионам, чувак! Ты готов?» Я отвечаю: «Конечно, я знаю, как выступать на стадионе. Да, это сложно, но я умею это делать». А если могу, значит, это то, чем я хочу заниматься. Стадионы больше, и на них веселее».
Я попросил Акселя рассказать мне о том, как идет работа над вторым альбомом Guns N’ Roses.
— Он получается отличным, — с восторгом ответил он. — Я написал баллады, а Слэш — тяжелый хрустящий рок. Получается такая очень интересная смесь… Писать песни для этого альбома было несравнимо тяжелее, чем для первого, объяснил Роуз. «Одна из причин, по которым было так трудно, в том, что песни для первого альбома в основном рождались у меня из одной строчки, или одной короткой мелодии, или из нескольких слов и крика. А группа выстраивала вокруг этой строчки песню. На этот раз Иззи сам сочинил как минимум восемь песен. Слэш придумал целый альбом. А Дафф написал одну песню, но выразив в ней все. Она называется «Why Do You Look at Me When You Hate Me», и она просто офигенная! Такого раньше не было, ведь до первого альбома Иззи, кажется, за всю свою жизнь написал только одну песню. А теперь они сами получаются. И у Иззи очень тонкое и сдержанное чувство юмора. У него есть эта песня про…» Аксель напел слова: «Сегодня она потеряла голову, / Ее разнесло по всей дороге, / Ну ничего, говорю…» — он засмеялся. «Она называется «Dust and Bones и, по-моему, она классная. Ритм напоминает что-то вроде «Cherokee People» группы Paul Revere & the Raiders, только она реально оригинальная и более тяжелая. Это странная песня. Но это ведь Иззи, что еще я могу сказать?
— Очевидно, тебе нравится работать в студии звукозаписи, — заметил я. — Больше, чем выступать на концертах?
— Да. Мне больше нравится записываться, чем играть вживую, если только я не готов к концерту психологически. А перед выходом на сцену я всегда не хочу выступать, и в девяти случаях из десяти начинаю ненавидеть этот чертов концерт. Но если я готов, то поехали! Хотя основную часть времени меня что-нибудь бесит или что-то идет не так… Большая часть выступлений мне вообще не нравится.
— Разве ты не сам в этом виноват? Некоторые обвиняли тебя в том, что ты настроен слишком агрессивно.
— Я точно не знаю… Перед концертом всегда случается какая-нибудь херня, а я реагирую на это как придурок. Мне не нравится мировоззрение любителей травки, которые просто позволяют всему случаться. Мне нравится Ленни Кравиц: мир и любовь, чувак, конечно, или ты на хрен сдохнешь! Я надеру тебе зад, если полезешь в мой огород, понимаешь? Такое у меня всегда было отношение к этим вещам.
— Ужесточилось ли это отношение с приходом славы? Ведешь ли ты себя так, потому что слава и известность заставляют?
Аксель посмотрел прямо на меня.
— Я всегда был таким, но сейчас нахожусь в таком положении, что вынужден еще больше подчеркивать это. И люди позволяют мне себя так вести, нравится им это или нет. Это странно.
— Злоупотреблял ли ты этим когда-нибудь?
Долгая пауза.
— Нет. Обычно я просто эмоционально неуравновешенный человек, — сказал Роуз, улыбаясь. — Правда. Обычно перед концертом во мне происходит эмоциональная катастрофа из-за каких-то других событий в жизни. То есть, как я и сказал, за мгновение до концерта со мной всегда случается что-то странное, прямо перед тем, как надо выходить на сцену, понимаешь? Например, когда я нашел Уильяма Роуза… Оказывается, в 1984 году его убили и похоронили где-то в Иллинойсе, а я узнал об этом за два дня до концерта и был просто не в себе! Я пытался раскрыть эту тайну с самого детства, хотя даже не знал о его существовании до подросткового возраста. К тому же мне сказали, будто сам Дьявол вселил в меня воспоминания о том, как выглядел дом, в котором я никогда не жил. Но я пытался найти Уильяма Роуза. Не потому что мне нравился этот парень, а потому что он мой отец. Я просто хотел узнать о своей наследственности — вдруг окажется, что я буду усираться от боли в локтях в сорок лет из-за какой-нибудь наследственной особенности? Или любое другое странное дерьмо, которое обычные семьи принимают как должное.
— Так твой настоящий отец был убит?
— Да, его убили. Говорят, застрелили в упор, чувак. Чудесная семья…
Я спросил о жесткой критике, которая обрушилась на Роуза лично за песню «One in a Million». Считает ли он, что самые суровые критики просто не поняли юмора в его песнях?
— Чтобы оценить юмор в наших работах, нужно много всего знать и правильно понимать. Но не все это видят. Не все на это способны. В песне «One in a Million» я употребил слово «ниггер». Оно входит в английский язык независимо от того, хорошее это слово или плохое. Это уничижительное слово с негативным значением. В песне оно не обозначает всю негроидную расу, а относится только к определенным чернокожим людям в конкретных ситуациях. Тем, которые грабили меня и угрожали моей жизни. Я описал все это одним словом, но дело не только в этом. Я еще хотел посмотреть, какое впечатление произведет эта расистская шутка. Хотел узнать, как она повлияет на мир. Слэшу она понравилась…
…В песне говорится: «Не хочу покупать ваши золотые цепи». И что, какой-нибудь чернокожий с шоу Опры Уинфри, который заявляет «ой, они оскорбляют чернокожих», собирается пригласить одного из таких ребят с автобусной остановки к себе домой, кормить его, заботиться о нем и оставить со своими детьми? Да они даже близко к нему не подойдут!
Я не считаю каждого чернокожего ниггером. Мне все равно. Себя я вообще считаю зеленым и с другой планеты, понимаешь? Я никогда не чувствовал свою принадлежность к какой-либо группе. У чернокожего человека на плечах висит груз 300 лет истории и отношений с миром. Это надо учитывать. Ладно. Но у меня с этим миром ничего общего. Мне это скучно. Некоторые люди считают себя слишком чувствительными, хотя спокойно смотрят фильм о том, как кто-то выбивает всю дурь из людей, но при этом могут быть самыми миролюбивыми людьми в мире. А ты смотришь этот фильм и думаешь — да! Он это заслужил, плохого парня застрелили…
Я заметил кое-что — для меня стало сюрпризом, что получилась песня «One in a Million». Я писал ее в шутку. Пару лет назад Уэста Аркина прямо в Рождество ограбили двое чернокожих. Он вышел поиграть на гитаре на бульваре Голливуд, стоял и играл перед остальными музыкантами, и тут у него, угрожая ножом, отбирают семьдесят восемь центов. Через пару дней мы сидим все вместе, смотрим телевизор — Дафф, Уэст, еще несколько ребят — и бездельничаем с похмелья. Я сижу без денег, без работы и с чувством вины за то, что постоянно тусуюсь дома у Уэста и вроде как дышу его кислородом, понимаешь? Поэтому беру его гитару, а играть я умею только на верхних двух струнах, и заканчиваю тем, что придумываю этот долбаный рифф. А потом я начал в шутку добавлять к нему слова, какую-то белиберду. Кажется, мы только что смотрели на видео Сэма Кинисона, и весь юмор ушел в эту сторону. Не знаю. Мы только начали писать песню, и, когда я спел «Полицейские и ниггеры, / Убирайтесь с дороги…», это просто взорвало Уэсту мозг, потому что он не мог поверить, что я это спою со сцены. Но я смог.
А потом появился припев, потому что я люблю относиться ко всему серьезно, как в песне Элтона Джона «Rocket Man». В тот момент я думал о своих друзьях и родственниках в Индиане и понял, что эти люди уже не представляют, кто я сейчас такой. Даже те, с которыми мы были близки. Я привозил людей, селил их здесь и за все платил. Но для них в этом не было никакой радости. Я бесился, сходил с ума, но пытался работать. А они говорили: «Чувак, я больше не хочу быть рокером, если приходится проходить через это». Но все равно я звал их сюда, и мы тусовались пару месяцев и вместе писали песни. Вели серьезные разговоры, будто под кислотой, обсуждали семью, жизнь, и все было очень серьезно, все заново узнавали друг друга. Трудно представить, что восемь лет назад мы общались каждый день, а теперь я оказался в совершенно другом мире. Там я слонялся по улице со скейтбордом, без денег и мечтал играть в рок-группе, а теперь вдруг нахожусь здесь. Им кажется странным, что друзья вешают на стены плакаты с Акселем, понимаешь? И у меня от этого тоже странное чувство. В общем, я случайно придумал этот припев: «Ты один на миллион, — понимаешь, и — мы тянемся к тебе, но ты слишком высоко… («too high» также можно перевести «слишком под кайфом». — Прим. пер.).
Я спросил, почему в текстах песен группы постоянно присутствуют параллели с наркотиками, ведь еще в шестидесятых и семидесятых это было бы в порядке вещей, хотя в новой, более лицемерной и напряженной обстановке восьмидесятых такие вещи, как правило, выделяют группу среди остальных. Причина в этом, или все песни сугубо автобиографические?
— Тогда все увлекались героином, а подобные сравнения хорошо сочетаются с рок-музыкой — это доказали Aerosmith своим ранним творчеством, а также Stones. А разные названия наркотиков… этот язык всегда самый свежий. В хип-хопе и прочем, даже у тех, кто выступает против наркотиков, все равно названия придумывают уличные дилеры. Они всегда идут впереди обычного языка, потому что им постоянно нужно менять названия, чтобы люди не понимали, о чем идет речь, а они сами могли продолжать торговать наркотиками. А еще дилеры стараются быть самыми модными, крутыми и плохими парнями из всех. И у них это получается. Так что в строчке «мы тянемся к тебе, но ты слишком высоко» я представлял, как эти люди пытаются связаться со мной, а я исчез или умер. А слова «ты один на миллион» кто-то сказал мне однажды с сарказмом, и они описывают не мое эго. Но это просто хорошая фраза, ведь можно использовать слова «ты один на миллион» в позитивном значении, чтобы заставлять себя лучше работать. Хотя изначально контекст был: «Ага, а ты что, на хрен, один на миллион что ли?» И ко мне эти слова прицепились.
А когда мы стали работать в студии, Дафф исполнял гитарную партию гораздо агрессивнее, чем я. Слэш играл плотно и отчетливо, а я хотел, чтобы песня звучала менее аккуратно. Но потом Иззи добавил партию электрогитары. Несмотря на то что я старался убедить его играть более расслабленно, у него получилась весьма агрессивная партия. Так вышло, что эту песню уже нельзя было исполнять смешным низким голосом. Мы попробовали, но ничего не получилось, выходило как-то не так, а гитары звучали так резко, что мне пришлось петь буквально Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, чтобы полностью соответствовать музыке.
Я сказал, что в записи песня звучит совершенно серьезно.
— Да, но она выражает только одну точку зрения из сотен разных, которые у меня бывают относительно той или иной ситуации. Когда я встречаю чернокожего, то в каждой ситуации веду себя по-разному. Так же, как и с любым другим человеком, неважно.
— Получал ли он личные оскорбления от чернокожих, когда только пошли разговоры об этой песне?
— Нет, вообще-то, нет. На самом деле многие чернокожие подходят ко мне и хотят о ней поговорить, потому что эта тема им интересна. Однажды в Чикаго ко мне подошла чернокожая девушка и сказала: «Знаешь, я ненавидела тебя за песню «One in a Million»». Я ответил: «Начинается». А она говорит: «Но я езжу на метро… — И вдруг стала говорить очень серьезно. — И однажды осмотрелась по сторонам, и поняла, что ты имеешь в виду. Так что все в порядке». Я много такого слышу…
— А что на это сказали другие музыканты?
— У меня был большой серьезный разговор с Айс Кьюбом, — небрежно заметил Аксель. Это один из пяти рэпперов из команды NWA [Niggerz Wit Attitudes («Ниггеры с характером». — Прим. пер.)], чей трек «Fuck tha Police» («На хер полицию». — Прим. пер.) вызвал такую бурю, что на них стали охотиться все копы Лос-Анджелеса, а Айс Кьюб написал строчки «Не знаю, педики они или нет, / Обыскивают ниггера и хватают его за яйца…».
По словам Роуза, Кьюб написал ему письмо, в котором предлагал «поработать над песней «Welcome to the Jungle», потому что узнал, что Аксель хочет превратить ее в рэп-композицию и он хотел бы поучаствовать. Как бы там ни было, все закончилось долгим серьезным разговором о песне «One in a Million», и Кьюб тоже понял, почему эта песня была написана и что она значит. А он как никто знаком с тем, о чем я в ней пою».
Наконец мы закрыли скользкую тему с песней «One in a Million». Аксель снова закурил, открыл еще одну банку колы, и мы вернулись к обсуждению нового альбома Guns N’ Roses.
— Пока у нас около семи готовых песен, — сказал он, — но знаю, что к концу работы в студии их будет сорок две или сорок пять, и я хочу оставить тридцать из них.
— То есть Guns N’ Roses хотят выпустить альбом на двух дисках?
— На двух или на одном, но примерно на семьдесят шесть минут. А еще хочу четыре-пять песен для стороны Б — люди не очень слушают сторону Б, — и они войдут в отдельный EP. Скажем, что это песни, не вошедшие в альбом. Но если мы так сделаем, то нужно еще четыре песни для EP. Поэтому это уже следующий релиз, а потом будет еще запись живых выступлений с гастролей. Если мы все сделаем правильно, то нам не надо будет записывать новый альбом еще лет пять, — добавил Аксель с кривой ухмылкой.
— Пять лет? Серьезно? Зачем ждать так долго?
— Пять лет нужно не затем, чтобы сидеть на жопе ровно, — ответил Роуз. — Пять лет нужно для того, чтобы понять, что же еще мы хотим сказать, понимаешь? После того как публика определится, как реагировать на этот альбом.
— Как ты считаешь, какое музыкальное направление выберет группа для следующего альбома? (Такой вопрос не задашь M?tley Cr?e или Bon Jovi, но уже тогда было ясно, что у Акселя большие планы на будущее Guns N’ Roses.)
— Эта запись покажет, что мы очень выросли, — сказал Роуз с серьезным выражением лица. — Но там будут и всякие ребячества, и надменность, и ложная мужская бравада. А также несколько тяжелых серьезных вещей.
Тем не менее с выхода Appetite for Destruction уже прошло много времени — на тот момент почти три года, — не спадет ли волна их популярности до выхода нового альбома?
— Да это вообще ни хрена не имеет значения. Уже не важно, чувак. Если мы запишем этот альбом так, как хотим его записать, то он точно выстрелит и через пять лет его полюбят все голливудские ребята. А через десять лет он станет андеграундным, как Aerosmith и Hanoi Rocks. В этом материале достаточно сильные стихи и сильные гитарные партии, у людей просто не будет выбора — он так или иначе проникнет им в мозг. Если альбом и не будет коммерчески успешным, то однажды, лет через десять, кто-то выпустит свой альбом, а мы будем группой, которая больше всех его вдохновила, так что наше послание все равно дойдет. То, что мы хотим сказать, и то, как мы это хотим сделать, — на все надо обращать внимание. Если у нас получится, то остальное придет само. Та аудитория, с которой мы общаемся, испытывает то же, что и мы, и мы так или иначе ведем ее за собой.
— Как ты понял, что их воспринимают как лидеров?
— Мне показывали это разными способами. По правде говоря, я не хотел брать на себя такую ответственность, хотя в итоге все равно взял, и теперь мне это нравится. Потому что у тебя есть выбор, мужик, ты можешь расти или умирать. Нам приходится расти. Если мы не растем, то умираем. Мы не можем продолжать делать отстой, я же не Пол Стэнли, приятель! Я, черт возьми, не могу играть полный отстой тридцать долбаных лет. Отстой, мужик. Отстойный рок.
Это одна из причин, почему за 1989 год мы ничего не написали. Нам нужно было найти совершенно новый способ вместе работать. Все стали успешными, и все очень изменилось. Мы мечтали, что, когда придем к успеху, то будем делать все, что захотим. Может быть, когда-нибудь так и будет… А сейчас Слэш сочинил целых восемь песен! Такого раньше не было, чтобы Слэш создавал музыку, а я потом писал к ней слова. До этого мы с ним так написали две песни, но по его собственному желанию ни одну из них не оставили. Теперь он принес восемь песен, а мне нужно написать к ним слова! Они очень крутые.
Я работал над балладами, которые кажутся мне достаточно насыщенными, и хотел, чтобы каждая нота, каждый звуковой эффект был идеален. Потому что, независимо от того, много инструментов или нет, я все равно пишу минималистично. Но каждый звук должен быть идеален; это должна быть нужная нота, и она должна быть сыграна определенным образом и с определенным эффектом. Понимаешь, что я имею в виду?
На самом деле я опешил. Я не думал, что человек, который написал «You’re Crazy» и «Out ta Get Me», — такой перфекционист.
«Чего люди не понимают, так это того, что Appetite записан с таким же перфекционизмом. Это сделано специально. Мы могли бы сделать всё гладко и идеально, делали тестовые записи с разными людьми, и они получались вылизанными и блестящими. Но это было не то. Мы сделали записи со Спенсером Проффером, но «Geffen Records» сказали, что они звучат как долбаное радио. Вот почему с Майком Клинком мы решили все переделать. Искали сырой звук, потому что не хотели звучать слишком тяжело и скучно.
Мы знали, что хотим получить, и поняли, что знаем, как звучим на сцене, а единственный способ передать эту энергию в записи — добиться звучания, близкого к живому. Поэтому играли и записывали бас, ударные, ритм-гитару одновременно. Так получился лучший вариант, в котором игра немного быстрее, чем вживую, а главное — появилась энергия. Затем мы добавили несколько вокальных партий и гитарных наложений, так что музыки получилось больше… Ведь когда Guns N’ Roses выступают на сцене, мужик, то зрительно кажется, что мы повсюду, и ты не знаешь, чего ожидать. Как передать это в записи? Вот это самое сложное.
Вот почему больше всего я люблю запись — это все равно что писать картину. Всё начинается с оттенка, или с идеи, а потом получается что-то, что становится оттенком чего-то еще. И оно тебе нравится больше. И все равно это не совсем то, что ты себе представлял. Но ты идешь в студию и добавляешь, и добавляешь что-то, а потом получается то, чего ты даже не ожидал. Например, Слэш добавит небольшой медленный гитарный фрагмент, который полностью изменит настроение. Вот что я люблю. Как будто пишешь картину, потом уходишь, возвращаешься — а она уже выглядит иначе. Ты просто впускаешь новые и новые штрихи, а потом думаешь: «Ого, получилось совсем по-другому, и даже круче, чем я себе представлял. И я не совсем понимаю, что я нашел, но я что-то нашел», понимаешь?»
Я заметил, что они снова работают с Клинком, уже над новым альбомом. А Аксель подчеркнул, что они добавят в запись новые элементы звучания, которые раньше для них были просто недоступны.
— Мы пытаемся найти Джеффа Линна, — сказал он.
Джеффа Линна? Вдохновителя группы Electric Light Orchestra, а затем Traveling Wilburys? Я с трудом мог себе представить, как Джефф Линн работает с Guns N’ Roses. Но оказалось, что Аксель был поклонником ELO еще в подростковом возрасте.
— Я хочу, чтобы он поработал над песней «November Rain», и есть еще три-четыре песни, на которые, если все получится, я хочу, чтобы он взглянул.
— Чтобы он занялся продюсированием вместе с Клинком? Или чтобы добавил струнные аранжировки?
— Может, и струнные, не знаю. Потому что это запись Guns N’ Roses и Майка Клинка. Я мог бы использовать синтезатор, но такого, что «ой, знаете, мы все играем вживую», а потом в записи будет синтезатор, не будет. Я занимался электроникой в школе, поэтому могу взять гребаный провод и создать разные звуковые колебания, понимаешь? Поэтому теперь я хочу… ну, быть современным. Раньше у меня не было на это денег. Может, кто-то вроде Джеффа Линна мне поможет.
Конечно, как мы теперь знаем, синтезаторы и «современность» в 1990-х годах вытеснят в сознании Акселя все остальные мысли. Но на данный момент речь шла о развитии группы, а не о том, чтобы вернуться к мольберту. Роуз недавно заявил другому журналисту, что, если «November Rain» не запишут так, чтобы он остался полностью доволен, то он уйдет из музыкального бизнеса.
— Это было тогда, — он пожал плечами. — Тогда эта песня была для меня важнее всего.
— Ты серьезно говорил об уходе из бизнеса?
— Да, черт возьми, так и есть. Но самое ужасное, что теперь у меня есть еще четыре сильных песни, мужик! Не знаю, как я их написал, но они нравятся мне больше, чем «November Rain»! И они затмят эту долбаную песню! Теперь у меня есть четыре песни для работы, и все они прекрасные. Мы играем их, и у нас мурашки по коже. Все началось, когда однажды я придумал такую большую тяжелую фортепианную партию, она реально здоровая и подходит к блюзовому госпелу, который должен был быть похож на «Buy Me a Chevrolet» группы Foghat. А теперь он превратился во что-то типа «Take Another Piece of Heart» [Дженис Джоплин]…
Я все еще недоумевал, как Guns N’ Roses, самая взрывная группа в мире, будут работать с Джеффом Линном, самой неизвестной рок-звездой. Почему именно он? Аксель — тайный поклонник ELO?
— О да, я фанатик ELO! Мне нравится старый ELO, времен «Out of the Blue». Я ходил на их концерт, когда они приезжали к нам в город, а я был еще маленьким. А «Out of the Blue» — замечательный альбом. Я уважаю Джеффа Линна за то, что он Джефф Линн. И — раз: у него есть стойкость. Два: он привык работать с большим количеством различного материала. Три: он привык работать со всеми видами инструментов и разными стилями музыки. Четыре: он сам написал весь свой материал. Пять: он сам его спродюсировал! Это требует большой концентрации и энергии. Надеюсь, что он сможет, потому что я бы очень хотел с ним поработать. Он лучший. Но не знаю, удастся ли нам его заполучить.
Мне стало интересно, какие еще артисты повлияли на его творчество, и я попросил Акселя назвать три любимые песни юности, которые до сих пор живы в музыкальной памяти. Я настолько привык, что Слэш и Дафф называют группы вроде Aerosmith, Mot?rhead и Sex Pistols, что вплоть до этого момента я не подозревал, что спектр интересов Акселя гораздо шире.
Первой из песен была композиция Led Zeppelin. Вообще-то очень похоже на Guns N’ Roses, скажете вы. Если не учитывать, что песня, которую Роуз выбрал из творчества Zeppelin, — одна из наименее известных. На самом деле, за нее они получили много пасквилей: это «D’Yer Maker» из альбома «Houses of the Holy» — американский сингл, ставший хитом летом 1973 года. Но Аксель произносил название как «Dyer Maker» — пока я не объяснил, что на самом деле это игра со словом «Jamaica», произнесенным с английским акцентом, которая основана на регги-направленности песни.
Он уставился на меня. «Ого. Я этого не знал. Когда я был в начальной школе, то записывал названия всех новых песен, например, «Spiders and Snakes» Терри Джекса. Потом я услышал «D’Yer Maker» и смеялся над ней как оголтелый. Я рассказывал всем про эту странную песню, которую услышал по радио, но к перемене во второй половине дня я уже сижу в уголке с карманным радиоприемником, и мне нужно снова услышать эту песню. Я просто должен ее услышать. Кажется, это был первый случай из серии «я должен услышать эту песню». Она крутилась у меня в голове, и мне нужно было слышать ее снова и снова».
Это запоздалое открытие группы Led Zeppelin, по словам Роуза, и привело его в хард-рок. Акселю тогда было всего 11, и он ничего не знал об этом коллективе. «Я услышал эту песню и подсел. Я стал фанатом Led Zeppelin. Эта песня просто взорвала мой мозг. Я думал, как он так пишет? Как он так чувствует? Ведь в моем окружении все было строго и религиозно. Хотя мы жили в городе, но все равно ходили в приходскую церковь и соблюдали все каноны, то есть язык очень сильно отличался. Я еще никогда не ощущал такой крутой атмосферности, как в этой песне Zeppelin, и пытался понять, как он так думает».
Тут Аксель помрачнел, когда вспомнил, как пытался разучить аккорды «D’Yer Maker» на семейном пианино, а отчим впервые «ударил меня так, что сбросил с табуретки. Сначала я играл, а потом исполнил барабанную партию прямо на крышке пианино и чуть не выбил из него все дерьмо. И отчим сразу же мне вломил. Бум!»
Второй песней, которая тогда больше всего повлияла на него, была, по словам Роуза, «Benny and the Jets» из двойного альбома Элтона Джона 1973 года под названием «Goodbye Yellow Brick Road». Аксель сказал, что он также большой поклонник поэта-песенника Элтона Джона — Берни Топина. Настолько, что он хотел бы взять у Топина интервью о его творчестве. (Интересно, что, когда позднее Топина спросили, что он думает о стихах Акселя, тот признался, что большой его поклонник, а особенно ему нравятся стихи песни «Sweet Child o’ Mine».)
«Элтон Джон круче всех! — сказал Аксель с ухмылкой. — Нет никого круче, когда речь идет об игре на пианино и использовании его в рок-направлении. Ты ведь не скажешь, что «Saturday Night’s Alright for Fighting», или «Grow Some Funk of Your Own», или, к примеру, «Ballad of a Well-Known Gun» или «Somebody Saved My Life Tonight» и подобные — недостаточно тяжелые песни? Ни за что! Эти ребята написали семь альбомов, которые попали на первую строчку в США с 72-го по 75-й год. Берни Топину было двадцать пять лет, он писал, что придет в голову, и создавал альбомы за два часа! А какой у него словарный запас и образование…» Аксель потряс головой в знак восхищения.
— Так замечательно, что они выбрали рок-н-ролл, а не классику или что-то еще. И смешали все эти стили — потрясающе! А благодаря песне «Benny and the Jets», ее атмосферности, звуку и записи, я захотел выступать на сцене. Эта песня заставила меня жаждать сцены, я стал задумываться о том, чтобы выступать, и о том, как она будет звучать в помещении… К тому же песня напоминала мне о стиле глэм, который тогда господствовал на сценах Америки, и о клубах, о которых я читал в старом журнале «Creem»… Вокал Элтона Джона восхитителен, а соло на пианино просто идеально. Это удивительная запись. Потом, когда я достал ноты и пытался разучить эту песню, то понял, что этот парень всего десятью пальцами строит самые невообразимые и странные аккорды в мире, понимаешь? В смысле, как он вообще додумался построить аккорд именно из этих пяти нот, когда в начале играет бом-бом-бом? И дело не просто в основной ноте, а во всех этих странных комбинациях. Ему удается играть так, как никому другому.
По словам Акселя, больше всего повлияли на его стиль написания песен два исполнителя. «Я пытался играть на пианино в стиле Элтона Джона и Билли Джоэла. Но минималистично. Я знаю, что могу и чего не могу, поэтому внимательно слежу за тем, что у меня получается. Но в основном на меня повлияла энергичная игра Элтона Джона и его вокал. Если хочешь научиться петь в разных стилях, то попробуй имитировать Элтона — начиная с блюза. Меня поражает, что в Америке по радио Элтона Джона крутят меньше, чем Led Zeppelin, Beatles и Stones. Понимаешь, у нас нет передачи «Час Элтона Джона», зато на его концерт в Центральном парке придут 400 тысяч человек, а по всей стране он собирает аншлаги. Не понимаю… Я еще не встречал компании людей, которая после того, как вы весь вечер слушали разную музыку, а потом поставили запись Элтона Джона, не сказала бы «круто…» и которой бы не понравилась запись. Если поставить любой из первых семи-восьми альбомов, все сразу расслабляются…
От этой музыки чувствуешь себя хорошо благодаря приятному стилю песен и манере их написания. И от того, что каждая переносит тебя в какое-нибудь новое место, и все это за один альбом».
Третья и последняя песня, которую выбрал Аксель для списка оказавших на него самое сильное влияние, удивляет: это песня «I’m Not in Love» британской рок-группы 10cc, сингл № 11974 года как в Британии, так и в Америке. «Для меня эта песня перекликается с «Layla» группы Derek and the Dominoes и «Fade to Black» группы Metallica. Может, подборка получилась довольно странная, но это три мои самые любимые песни всех времен. Говорим мы о тех временах, когда я был подростком. Хотя песню «Layla» я впервые услышал, когда уже был постарше».
Увлечение творчеством группы 10cc началось, по словам Акселя, в магазине, куда он заходил мальчишкой по пути на уроки фортепиано. «Это был очень хороший консервативный магазин, но у него был отдел алкоголя, в который нельзя было заходить, пока тебе не исполнится двадцать один год, в котором еще продавались журналы вроде «Плейбоя». Я приходил туда пораньше и часами торчал в магазине, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на эти журналы. Мне очень нравился «Oui» — фотографии в нем были просто потрясающие. Я только начинал открывать для себя девочек и посматривать на них в школе и в классе. Но наши девчонки были такие скучные. А в этих журналах — настоящие женщины, и они классные, понимаешь? Ладно!
В этом магазине все время крутили «I’m Not in Love». Продюсерская работа просто невероятная. Песня о парне, который влюблен, но не хочет этого, не хочет иметь с этим чувством ничего общего. И всю песню он противоречит сам себе. Там что-то вроде… — Аксель начал мягко напевать слова. — Я повесил твое фото… на стену… Она закрывает некрасивое пятно… на стене… — он остановился и снова заговорил. — Такое небрежное отношение, это круто. Благодаря продюсерской работе песня словно приклеивалась. И до сих пор, всякий раз, когда я нахожусь в тяжелом эмоциональном состоянии или с кем-то встречаюсь, сажусь в машину, включаю зажигание, и по радио, как правило, слышу ее! Эта песня сама входит в мою жизнь, чувак».
Мы снова устроились поудобнее и стали слушать запись, которую Аксель включил фоном, пока мы разговаривали. Она играла тихо, и я не смог разобрать, кто поет, но узнал знакомый звук.
— Это Cheap Trick, — сказал Аксель. — Альбом «In Colour», где играет Рик «Хер» Нильсен. Гребаный придурок! Cheap Trick я тоже люблю. Забавно, что я слушаю этот альбом и смеюсь над ним.
— Почему? Что случилось?
— В «Rolling Stone» писали, что Рик якобы свалил Слэша с ног одним ударом! Не было такого! Как ты думаешь, кто, черт побери, полезет на Слэша, если рядом с ним стоит Дуг Голдстейн? Не может быть такого.
— История с Винсом Нилом повторяется. Почему каждый хочет поведать миру о том, как он якобы ударил кого-то из Guns N’ Roses?
— Потому что у Guns N’ Roses репутация плохих парней, знаешь, таких новых местных плохишей, и когда какой-нибудь гребаный Рик Нильсен хочет вернуть себе авторитет среди молодежи, то заявляет, что он еще более плохой парень, чем Guns N’ Roses, понимаешь? Если бы у него были яйца, он бы извинился перед Слэшем в прессе. Не лично, потому что он может сколько угодно подходить ко мне и извиняться, но это и куска дерьма не стоит, пока он не извинится публично. Боуи — другой случай, потому что Боуи не разглагольствовал в прессе о нашей стычке. Поэтому Боуи может извиниться и передо мной лично. Зато потом, когда в прессе появятся наши с ним совместные фото, все скажут: «Черт, мы хотели развязаять войну, но вы только посмотрите на этих ребят, они вместе тусуются!» Ха! Круто, понимаешь? Или как Джаггером, который, по идее, должен был меня послать, но следующее, что ты видишь, — это как я пою с ним на сцене. Многих это взбесило. Вечно либо кто-то заявляет, что надрал нам зад, либо какая-нибудь девчонка боится, что я приду и убью ее кошку. Конечно, я мог бы об этом пошутить, но…
Мне не хотелось потерять такую хорошую атмосферу разговора, поэтому я предложил Акселю рассказать еще смешных историй о его знакомых рок-звездах — о Ките Ричардсе, например, и как бы в шутку спросил о том, как Билли Айдол украл у Роуза идею альбома «Rebel Yell». А он говорит — со своим акцентом кокни: «Спер ее прямо у меня из тумбочки!» По-моему, здорово.
Дальше, уже без подсказки, Аксель рассказал о встрече с Джоном Энтвислом из The Who.
— Я упомянул, что меня интересуют слухи о «Baba O’Riley». Например, правда ли, что они записали клавишные партии с помощью мозговых волн, пропущенных через компьютер. Я спросил об этом Энтвисла, а он посмотрел на меня, как будто я не в себе. Сначала витал где-то в своем мире, а потом выдал: «Мозговые волны? Какие, к черту, мозговые волны? У Таунсенда нет никаких гребаных мозговых волн!» — Аксель хмыкнул. — Потом я спросил, правда ли Энтвисл прострелил все свои золотые альбомы, а он ответил: «Я поведаю тебе один секрет, приятель. Это были золотые альбомы Конни Фрэнсис. Я их, на хрен, спер!» И я подумал: «Ого, ладно, с меня хватит этого парня. Больше не хочу с ним общаться!» Он как зажженный фитиль…
Почти светало. Скоро надо было уходить. Напоследок я сказал Акселю, каким расслабленным — несмотря на конфликт с Винсом Нилом — он сейчас выглядит, в отличие от своего публичного образа.
— Я рад расслабиться вечером и посидеть поболтать, — ответил Роуз, — потому что сегодня все под контролем. А завтра — поживем, увидим — может, все и закончится! Мы что-нибудь придумаем.
Он продолжал: «Есть еще кое-что, приятель, и дело в этом гребаном альбоме. Мы, может, и запишем еще альбом, но только потому, что все говорят, что Guns N’ Roses на самом деле ничего не делают, не стараются, не выкладываются на полную. Но это же абсолютно не так, чувак! К черту все, мы спустимся в ад и запишем этот альбом! Мы сделаем, сделаем это, черт побери…»
— А что потом? В чем состоит грандиозный план после этого?
— Главное в следующем альбоме то, что мы мечтаем представить эти песни публике. А потом, когда мы выйдем на свет, то будем бороться за них в вопросах бизнеса, продвижения и всего остального. Но сейчас это не важно. Важно только записать песни. Если в вопросах бизнеса нам придется туго, то мы должны будем сделать выбор — иметь с этим дело или не иметь?
В любом случае в ту же минуту, как альбом выйдет, будет продано определенное количество экземпляров, и на эти деньги мы могли бы жить всю жизнь и выпускать альбомы в маленьких независимых лейблах. Мы этого не планируем, но в итоге это и не имеет значения, понимаешь? Все сводится к тому, чем мы хотим заниматься. Хотим ли мы вкладывать все, что у нас есть, все, что чувствуем, в свои выступления, на пределе своих возможностей? Да. Но я не планирую свои выступления заранее. Я не знаю, в какой момент упаду на колени или еще что сделаю. Думаешь, приятно всем этим делиться, а потом получить гребаный плевок в лицо? Настолько ли это для меня важно? Нет! Я достаю песни из глубины души. Если они тебе не нужны, ладно. Я не обязан делиться ими с тобой, а ты не обязан их слушать.
— Ты так часто грозился уйти из Guns N’ Roses, что превратился в пастушка, который попусту кричит, что пришел волк. А смог ли в самом деле уйти из этой группы?
— Если бы я по-настоящему захотел, то конечно. Пока всё прекрасно, но, если группа займет всю мою жизнь, то не знаю. Я бы хотел долго записываться, но сделать потрясающим этот альбом. Мы планировали второй альбом еще до того, как начали работать над первым, а я ждал этого еще с тех пор, когда мы даже не подписали контракт Этого альбома я всегда ждал. Нашего второго альбома. Главное — чтобы он выстрелил. Неважно, какую прибыль он нам принесет. Важно, что я показал его миру. О нашем творчестве я позаботился. И тогда я мог бы уйти…
— А что насчет денег, они тебе не нужны?
— Я бы хотел заработать на гастролях, а потом уйти, зная, что смогу обеспечить детей всем, чего они захотят, на всю оставшуюся жизнь, понимаешь? Я могу жертвовать на благотворительность. Хотел бы обрести чувство безопасности. У меня никогда в жизни не было ощущения безопасности. Финансы нужны как раз для этого. Если у меня в банке есть деньги, я могу жить на проценты, всё себе покупать и обеспечивать, прежде всего, благополучие моей семьи, в том числе будущей.
Напоследок по поводу следующего альбома Аксель сказал: «Хочется, чтобы людям он понравится, понимаешь? Я думаю, что наши слушатели уже немного выросли. Прошло три года — они все это время проходили через разное дерьмо, так что, надеюсь, будут рады разделить с нами что-нибудь новое. Когда пишешь о реальной жизни, а не о каких-то фантазиях, то нужно время, чтобы жить своей жизнью и проходить разные ее фазы. Теперь у Guns N’ Roses открылось столько новых граней, что, когда альбом наконец выйдет, никто не будет знать, что и думать об этом. Например, гадать — что мы хотим этим сказать? Иногда даже я сам ни черта не знаю ответ…»