3. Цыпленок а-ля ЛСД

Годы спустя, когда война затихла, но все еще считали потери, Иззи Стрэдлин выразился так: «Пришел Алан Нивен. Слава Богу, что пришел, потому что он о нас позаботился. Наверное, посмотрел на нас и подумал, ну и безобразие. Но я думаю, что Алан сам был таким же когда-то и увидел в нас потенциал. Он много работал с нами, и, кто бы что об этом не говорил, но он стал шестым неназванным участником группы». На самом деле 33-летний Алан Нивен однажды уже был шестым участником, и не таким уж неназванным — группы Great White из Лос-Анджелеса, которая скоро станет платиновой. Он спас этот коллектив от неудачной карьеры посредственной хэви-метал-группы, собственноручно воскресив в новом обличье, в котором они предстали в 1986 году: заводная рок-группа с блюзовым влиянием и полными карманами потенциальных хитов. Имея наглость повторно подписать договор с родительской компанией («Capitol Records») лейбла, который только что расторг с ними контракт («EMI America»), Нивен полностью переделал группу и спродюсировал их новый альбом «Shot in the Dark», став соавтором четырех из шести его песен и собственноручно выбрав два кавера, в том числе убийственную версию песни «Face the Day» австралийских рокеров The Angels, с которыми Нивен тоже работал.

Кроме того, Алан взял на себя обязанность продвигать эту композицию на ведущих рок-радиостанциях в Калифорнии того времени: «KMET» и «KLOS». «Face the Day» стала песней года в Лос-Анджелесе в 1986 году, — вспоминает он. — В городе было примерно двадцать лейблов с огромными бюджетами, которые швырялись деньгами направо и налево, купались в кокаине и думали: «Каким лядом этот парень собирается продвинуть песню в эфир?» Так что в восприятии гигантов индустрии с бульвара Сансет это было удивительно, и они смотрели на меня как-то так: «У этого парня, что, в крови какая-то магия и харизма?» И именно это помогло мне сделать то, что я сделал с Guns N’ Roses. Это, и еще английский акцент! — смеется он. — Войти в дверь и вспомнить, что когда-то ты жил в Оксфордшире. Они даже возмутиться не посмеют, потому что ты говоришь так, как будто пришел из «PBS»». Когда Том Зутаут, с которым Нивен познакомился четыре года назад, пытаясь вместе выбить у «Elektra» контракт для M?tley Cr?e, добавил его в свой список возможных менеджеров Guns N’ Roses, Алан, по его собственному признанию, сначала противился этому предложению, но согласился на встречу только потому, что Зутс был его другом.

Как и большинство людей, которым удается чего-то достичь в Лос-Анджелесе, Алан Нивен был родом не из этого города. Два года он жил в Швеции и работал на «Virgin»/«Caroline», а потом его наняла независимая компания-дистрибьютор «Greenworld». «Это был одних из тех моментов, когда понимаешь, что ты в жопе, — вспоминает он. — Потому что я знал, что, если не поеду, то всю жизнь буду представлять, что могло бы быть, если бы я поехал в Лос-Анджелес». И Нивен почти сразу нашел золотую жилу — помог зеленой, неуправляемой группе из Западного Голливуда под названием M?tley Cr?e выпустить первый альбом под собственным лейблом «Leath?r Records». «Too Fast for Love» вышел в ноябре 1981 года согласно договору о «записи и распространении» с «Greenworld», в котором Нивен выступил посредником вместе с Алланом Коффманом, менеджером группы. «Я приехал в Лос-Анджелес, и Марк Уэсли, один из партнеров «Greenworld», дал мне послушать кассету M?tley Cr?e «Piece of Your Action». Я сказал: хорошо…» Алан даже не нанимал адвоката для составления контракта, а составил его сам.

«Аллана Коффмана интересовал только аванс в 15 тысяч долларов наличными, который мы кое-как наскребли».

Алан Нивен познакомился с Томом Зутаутом в 1982 году на крупнейшей выставке музыкальных инструментов «NAMM» в отеле «Century Plaza», когда тот работал младшим агентом по поиску талантов в «Elektra Records». «У меня в киоске были постеры M?tley Cr?e, — вспоминает Нивен, — и Том сказал, что хочет поговорить со мной о группе. А я ответил: «Ну, давай поужинаем». Нивен тогда жил со своей женой в небольшом доме в Палос Вердес с видом на океан и на остров Санта-Каталина. Зутаут пришел к нему на ужин в пятницу вечером, а ушел только в понедельник. Нивен смеется при воспоминании об особом блюде, которое он тогда приготовил. «Я приготовил ему своего жареного цыпленка а-ля ЛСД. Тогда я подумал: ну, мы очень быстро узнаем, что это за тип…» И они вместе съели этого цыпленка. По территории у дома гуляли дикие павлины, и Том был уверен, что они в бриллиантовых сережках. «Он тогда был невероятно влюблен в Белинду Карлайл, улегся перед камином, глядя в огонь, и рассказывал, как он ее обожает. Он хотел стать успешным, чтобы жениться на ней. Потом мы с ним вместе выходили в открытый океан…» Том стал приезжать в этот дом почти каждые выходные. «Мы проводили много времени вместе. Моя уже бывшая жена даже работала его ассистенткой какое-то время. Понимаете, мы были приятелями, друзьями. У нас были планы. Однажды нам пришла идея вместе открыть свой собственный лейбл». Когда Нивен помог Зутауту подписать M?tley Cr?e контракт с компанией «Elektra», «это открыло ему двери в отдел по поиску талантов». Тем временем Нивен сыграл ключевую роль в развитии лейбла «Enigma», который вырос из «Greenworld», и в 1982 году подписал контракт с группой Berlin, которая станет всемирно известной благодаря песне «Take My Breath Away», а также помог Зутауту подписать контракт с «Elektra» группе Dokken, которая тоже станет платиновой в США в середине 80-х годов.

Когда Зутс начал давить на него, чтобы тот стал менеджером Guns N’ Roses, Алан был уже занят Great White благодаря компании «Stravinski Brothers». «Я подумал, что тогда мне придется делить между ними свое время и энергию. И мне очень, очень страшно было на это решиться, потому что добыть Great White новый контракт стоило огромных усилий. Это противоречит всему моему жизненному опыту. Запорешь дебютный альбом — тебе конец. А я знал, что нужно делать и как это делать». Great White стояли в приоритете, и над ними предстояло как следует поработать. А эта новая зеленая группа с улицы предполагала, что план будет только один — надеяться на лучшее. «Я смотрю на Guns N’ Roses и понимаю, что они не станут чем-то большим, чем хорошая андеграундная группа. Их никогда не полюбят на радио, у них было много гонора, и они были настолько неотесанные, что я знал — работа предстоит нелегкая. [Но] я был последней отчаянной попыткой Зутса найти менеджера, потому что Розенблат уже угрожал разорвать контракт с ребятами и не записывать им альбом». Позднее Том рассказал Алану, что, когда он взял на себя роль менеджера, Эдди Розенблат, президент «Geffen», предупредил его: «Либо этот парень делает так, чтобы через три месяца они выглядели продуктивной группой, либо мы с ними больше не работаем».

Нивен познакомился с музыкантами в роскошном районе Лос Фелис в их новом доме на Лафлин-парк-драйв, который Арнолд Стифел, менеджер Рода Стюарта, снял для них, прежде чем слинять. «Когда я пришел, оттуда выходила известная стриптизерша с бульвара Сансет, — вспоминает Нивен. — Там были Из и Слэш. Больше никого. Из задремал. Слэш показал мне свою чертову змею. Я ненавижу чертовых змей. Как я и думал, все подчинялось случайным обстоятельствам».

Когда Нивен должен был прийти посмотреть на ребят на сцене, Аксель не явился на первый концерт. И на второй тоже. Алан объясняет: «Подписав договор о работе с группой в сентябре 1986 года, я собирался прийти на их ближайший концерт — выступление на разогреве у Элиса Купера в театре Арлингтон в Санта-Барбаре.

Элис должен был исполнить небольшой концерт в завершение своей подготовки к турне. Ему нужен был кто-то на разогрев, и это оказалось хорошей возможностью для Guns N’ Roses сыграть на сцене приличного размера; на тот момент они выступали только в клубах.

Я арендовал большой старый автомобиль «Линкольн», чтобы отвезти ребят в Санта-Барбару. Когда я заехал за Акселем, он сказал, что поедет с фотографом Робертом Джоном и встретится с остальными на месте. «Не о чем беспокоиться, — подумал я. — Хотя бы в машине будет побольше места». Как глупо с моей стороны. Близилось время начала, а Акселя все не было. Музыканты беспокоились. Я думал, он просто опаздывает. За десять минут до начала вокалист все еще не явился. В эту минуту я покинул свой «пост ожидания Акселя» на парковке за театром и пошел в гримерку. Ребята выглядели несчастными.

«Мы не можем играть», — сказал Слэш. Иззи просто уставился себе на ноги». «Мне плевать, — сказал им Нивен. — Мы договорились играть, и мы будем играть. Разберитесь, кто что будет петь, но вы, придурки, выйдете на сцену». Ребята уныло потащились на сцену, и Дафф и Иззи исполняли вокальную партию как могли. «Могу ошибаться, но, кажется, даже Слэш что-то спел в микрофон. В целом, это был, наверное, самый худший концерт в истории группы. Когда я стоял в зале, то слышал бормотание зрителей, высказывающих негативные замечания: «Я слышал, вокруг этой группы настоящая шумиха. Чувак, они отстой». Может и так, но в тот момент Слэш, Иззи, Дафф и Стивен покорили меня своим старанием выйти из нелепой ситуации.

Позднее Аксель утверждал, что пришел как раз к началу выступления. Мы не видели его ни до, ни после концерта, хотя оставили ему пропуск, а его имя было в списке артистов. Но вышло так, как вышло. Вообще у Экса всегда были проблемы с тем, чтобы прийти на концерт вовремя. Однако с того случая я стал более привержен группе как единому целому, чем ее примадонне».

Эта приверженность испытала проверку на прочность на следующем же концерте. Группу пригласили сыграть на разогреве у Red Hot Chili Peppers в кампусе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, куда пришло 12 зрителей. «Двенадцать! Я сам посчитал. Ну отлично, думаю. Какого хрена я связался с Томом Зутаутом и его чертовой группой? Либо не приходит вокалист, либо долбаные зрители. Будет весело… Иззи прилип ко мне как приклеенный. Он считал: «У нас осталась последняя пуля в барабане. Последний в мире менеджер согласился с нами работать. Если мы его упустим, нам конец». И это была правда».

«Со временем, — говорит Нивен, — Иззи стал тем, на кого я всегда мог положиться, когда нужна была актуальная информация. Когда я хотел узнать, что ребята думают о той или иной ситуации, с ним я разговаривал больше всех. Они с Даффом помогли мне рассмотреть потенциал Слэша и Акселя, когда я с ними только познакомился. У них было удивительное свойство — они просто излучали крутизну, когда находились на сцене. И это было естественно. Меня поразила их уверенность и беззаботность».

Но никто никогда не сомневался в том, кто лидер, на ком сосредоточено все внимание, кто задает тон. «Аксель, — говорит Нивен, — находился на пике невероятной андрогинной привлекательности. Многие люди смотрят на меня, словно я спятил. Но большинство, когда мы говорим о Guns N’ Roses и я спрашиваю: «Ну, скажи-ка мне, что было в Guns N’ Roses?» — смотрят на меня и спрашивают: «В них было что-то помимо аппетитов и капризов?» — И я говорю: «Да, черт побери! Вот почему я стал с ними работать, а если вы меня не понимаете, то мне очень жаль».

Алан вспоминает вечер, когда Том Зутаут приехал к нему домой и буквально умолял его взяться за эту группу. «Никогда этого не забуду… Он сел у окна, посмотрел на меня и сказал: «Нив, на этом моя карьера закончится. Я сяду в лужу». Он рассказал, что лейбл угрожает расторгнуть с ними контракт: «Я в отчаянии, и мне нужна помощь». Ну, и о чем же это мне говорило? Перед глазами словно высветилась огромная неоновая надпись со словами, что эти люди окончательно и бесповоротно антиавторитарны. И, если вы хоть немного меня знаете, то уже поняли, что я, конечно же, за них взялся. Некоторые особенности поведения Акселя я находил чрезвычайно оскорбительными для других, даже принимая во внимание трудности, через которые ему, возможно, пришлось пройти в детстве». В конце концов Нивен смирился и подумал, что «если удастся внедрить хоть немного дисциплины, то получится и полмиллиона записей продать».

Первый ключевой ход Алана Нивена в должности менеджера Guns N’ Roses — найденный им профессионал, который сделает все, что возможно, с их музыкой в студии. Это был Майк Клинк из Балтимора, бывший раньше инженером, а потом ставший продюсером и работавший в одной из самых известных студий Лос-Анджелеса «Record Plant» под руководством Рона Невисона — продюсера с золотыми руками и выдающимися коммерческими достижениями, в том числе многомиллионными записями Heart, Survivor, Europe, Оззи Осборна, Эдди Мани и Jefferson Starship. «Клинк понимал, что хорошо звучит на радио, «но знал, что делать с Guns N’ Roses, — сказал он. — Парни принесли мне записи, которые им нравятся. Слэш любил Aerosmith, а Акселю нравился альбом Metallica «Ride the Lightning».

Клинк привел ребят в студию «Rumbo Recorders», которой, как он надеялся и молился, они нанесут минимальный материальный ущерб. Студия находилась в Канога Парке, на равнине к северо-западу от Голливуда, и у нее была общая парковка с ветеринарной клиникой «Winnetka». «На время работы в студии я поселил их в квартиру неподалеку, — вспоминал Клинк, — и они ее разрушили. Однажды вечером дверь захлопнулась, а ключи остались внутри, поэтому парни бросили в окно булыжник. Они решили, что так будет похоже на ограбление. Когда их наконец выгнали, ни одна вещь в квартире не осталась нетронутой. Она выглядела так, будто ее решили перепланировать и начали сносить стены». Но, как позднее рассказал мне Слэш: «Мы кутили на полную, но в студии мы работали очень сплоченно. Во время работы мы не принимали наркотики и ничего такого».

Аксель познакомился с Эрин Эверли за несколько недель до начала работы в студии с Майком Клинком, но скоро стало очевидно, что эти отношения сыграют важную роль в жизни их обоих. Эрин не была похожа на друзей Акселя из родного города, как Джина Сайлер, и на большинство девушек из Стрипа, которые оказывались в адском доме. Она относилась к элите Лос-Анджелеса и жила в совершенно другом, более изысканном обществе. Ее отец — музыкальная легенда Дон Эверли, мать — актриса Венеция Стивенсон, дедушка — режиссер Роберт Стивенсон, а бабушка — актриса Анна Ли. В Акселе Эрин нашла идеального плохого парня для хорошей девочки — вокалиста самой опасной и грязной группы в Голливуде. А Аксель нашел в Эрин спасение от всего этого. Как заметил Дафф: «Аксель, бывало, пропадал на несколько дней из-за своей вечной смены настроения. Иногда он выглядел так, как будто сидит на спидах и отскакивает от стен, как мячик, иногда он спал по три дня… Я всегда понимал, насколько сильно его тип личности отличается от моего». Но Дафф, в свою очередь, был алкоголиком. Слэш плотно сидел на героине вместе со своим дружком Иззи. Стивен был менее замороченным обдолбышем. Он вообще не пользовался мозгом, спал на крышах, в углу на полу, спал долго, и ему было все равно, пьян он или трезв.

Пока музыканты недолго жили в доме, который снял для них Арнолд Стифел, различия в их жизни стали очевидны — по крайней мере, Слэш и Иззи находились в состоянии достаточной вменяемости, чтобы это заметить. Их комнаты быстро превратились в наркоманские притоны, которые сначала освещали сначала голые лампочки, а потом и вообще ничего, а Аксель ретировался на верхний этаж, где как следует обставил спальню и запер дверь. Теперь, когда у него была Эрин, появилась весомая причина отказаться от наркоманского хаоса, в который все больше превращалась их жизнь. Но и эти отношения постепенно станут непостоянными и разрушительными для них обоих. Через много лет после того, как они расстались, Эверли продала на аукционе некоторые письма и записки, которые ей написал Роуз, и они вносят немного ясности в их роман: «ОТ КРЕТИНА» — гласила записка в букете цветов; «Прости, что разозлился на тебя, ты не виновата… — начинается другая, — меня расстроила ситуация, в которой я оказался, и я не знал, как выразить словами свои чувства»; «Тебе не стоило вести себя так жестко — я должен был понять — я никогда не понимал, как я важен для тебя…» и так далее.

Хотя их брак закончился спустя несколько месяцев агрессии и обвинений в насилии, эти записки открыли в Акселе нежность, готовность идти на компромисс и просить прощения, которых никогда не видели в нем ни участники группы, ни другие люди.

Именно эти чувства, возникшие в новых взрослых отношениях, он выразил в песне — одной из последних песен для альбома «Appetite». Благодаря ей можно представить себе пропасть между вокалистом и остальными музыкантами, которым поначалу не понравилась «Sweet Child o’ Mine». Они восприняли ее как шутку. Слэш начал играть сложное сольное вступление «понарошку», а сам процесс сочинения и репетиций этой песни сравнивал с «выдиранием зубов. Тогда она казалась мне слащавой балладой». Дафф его поддерживал и называл новую песню шуточной. «Мы подумали: «Что это за песня? Из нее ничего не выйдет». «Это было не всерьез, — продолжал Слэш. — Мы жили в доме, где было электричество, диван и больше ничего. Звукозаписывающая компания недавно подписала с нами контракт, и мы раздолбайничали. Происходило много разного дерьма. Однажды вечером мы зависали там, и я начал играть этот рифф. А потом Иззи придумал к нему несколько аккордов, а Аксель начал сочинять текст. Раньше мне не нравилось играть этот отстой». Но Аксель услышал в музыке что-то, что помогло ему выразить свою лирическую идею. Как и большая часть его ранних записей, эта песня была откровенно биографическая, но очень нежная. Он вдруг стал откровенным и романтичным: «Ее волосы напоминают мне о детстве, / Где было хорошо и где бы я мог спрятаться», — что нетипично для их музыки в целом. И он точно знал, как песня должна звучать: «Я из Индианы, где Lynyrd Skynyrd считаются богами до тех пор, пока ты наконец не скажешь, что ненавидишь эту долбаную группу, — объяснил он мне. — Но, чтобы написать «Sweet Child», я купил несколько старых записей Skynyrd, чтобы добиться такой же искренности».

Аксель не терпел никаких возражений, и это окупилось, потому что песня стала поворотным моментом для него и всей группы. Она стала локомотивом альбома «Appetite», и ее бесконечно крутили по радио и по «MTV», что окончательно убедило Акселя в том, что нельзя слушать, что говорят о его песнях другие — даже Слэш. Особенно Слэш. Аксель заметно больше походил как артист на Уэста Аркина, и между ними была тесная дружба. Аркин был одним из тех главных персонажей на сцене Лос-Анджелеса, творчество которых пришлось на догранжевую, доаскетическую эпоху конца восьмидесятых — начала девяностых (к несчастью, в 1997 году он умер от передозировки опиатами, когда ему было всего 36 лет). Он познакомился с ребятами, когда жил по соседству с Даффом, и больше всего сдружился с Акселем и Слэшем, которые отзывались о нем так: «Долгое время Уэст был единственным, кому мы могли доверять». Но, несмотря на дружбу, Слэш никогда не писал музыку с Аркином. «Мы вместе тусовались и пару раз вместе играли, но мы не играли все вместе с Акселем и с ним», — рассказывал он. Неназванный «друг» позднее описывал Аркина заслуженному биографу рок-музыки Стивену Дэвису как «странную, темную личность, очень скрытного человека. Чудака. Но Роуз высоко его ценил. Аксель играл Уэсту свои песни и спрашивал его мнения об их творчестве».

Аксель уже отстранился от остальных музыкантов, не разделяя их интереса к злоупотреблению химическими веществами и став увереннее в своих суждениях о творчестве. Он прислушался к беспокойству Зутаута за будущее Guns N’ Roses и его меньше всего заботили так называемые «странности» его друзей. Майк Клинк встретился с Зутаутом в августе 1986 года, чтобы сообщить, что предварительные сессии звукозаписи проходят безрезультатно, потому что Слэш на них не приходит. Это лето стало затяжным прыжком в бездну зависимости. Слэш был настолько не в себе на фотосессии для компании «Geffen», что его пришлось буквально держать под руки. Однажды ночью он потерял сознание, и его пришлось откачивать. Есть рассказы о драках в ночных клубах и об угрозах Акселя уйти из группы. «В какой-то момент я перестал играть на гитаре, — признавался Слэш. — Я даже не разговаривал ни с кем из группы кроме Иззи, потому что мы вместе ширялись».

Зутаут начал беспокоиться, как бы его начальники не подумали, что инвестировать деньги в самую опасную группу в мире было, м-м-м… опасно. Создание и продвижение записи обошлось им более чем в полмиллиона долларов, а затраты на производство и маркетинг достигли рекордного бюджета в более чем триста тычяч долларов. Слишком много денег было поставлено на безнадежных наркош — и рисковал этими деньгами Том. Он сделал ребятам строгое предупреждение, если вообще можно хоть как-то запугать наркоманов, и сообщил, что, если так пойдет и дальше, он расторгнет с ними контракт еще до выхода альбома. Если корабль тонет, то Зутаут не собирается тонуть вместе с ним. Слэш и Иззи какое-то время лечились в реабилитационном центре, так что по крайней мере на несколько недель избавили других от своих эксцессов. А после того, как друзья разгромили квартиру у «Rumbo Recorders», бросив в окно булыжник, Майк Клинк подвел черту. «Я бы никогда не связался с такими ребятами, — признавался он. — На нашей первой встрече они плевали друг другу через голову. Они и впрямь жили своей бесшабашной уличной жизнью. Но я держал их в строгости, и у нас было правило: никаких наркотиков в студии».

Клинк заключил своего рода сделку с дьяволом: друзья будут писать материал, а он — закрывать глаза на их деструктивное поведение вне студии. Он был рад, когда музыканты работали всю ночь — как им нравилось — до тех пор, пока вообще работали. «Он держался от нас на расстоянии», — сказал Слэш. В конечном счете это оказалось мудрым решением — как только Клинк смог сообщить Зутауту, что песни записываются, представители лейбла стали успокаиваться.

Сделка с «Geffen» была окончательно узаконена, когда группа подписала полный 62-страничный контракт, связывающий их с лейблом. Алан Нивен тоже подписал свой контракт и по случаю устроил ребятам пьянку в «Barney’s Beanery», произведя на них впечатление умением держать бокал и рассказами о встречах с Sex Pistols во время работы в «Virgin». «У меня в офисе висел памятный серебряный диск за сингл «Something Else» [из альбома «The Great Rock’n’Roll Swindle»]. Так что Дафф решил, что я нормальный парень. Потом он узнал, что Sex Pistols впервые попали на американское радио, когда я принес запись «Pretty Vacant» диджею радиостанции «WMMS» в Кливленде».

Для Guns N’ Roses это было очень важно. Они получили остаток своего аванса от «Geffen» и перестали суетиться, чтобы, хотя и не совсем, свести концы с концами, но им стало гораздо легче жить, когда они превратились в актив корпорации. Для Акселя это было символичное событие, потому что он подписал контракты своим новым именем, которое в одностороннем порядке сменил с Уильяма Брюса Бэйли на У. Акселя Роуза. Так он порвал со своим прошлым, начал новую жизнь и наполнился решимости прожить ее по своим правилам.

Сессии записи альбома не начинались еще несколько недель. Группа продолжала выступать в Лос-Анджелесе, и на их концертах клубы «Troubadour», «Roxy» и «Whisky» были забиты под завязку, а поклонники спешили узнать, правдивы ли слухи о том, что Слэш умер, Иззи в клинике, а Аксель ушел из группы. Ответ на эти вопросы они увидели на сцене прямо перед собой. Концерты проходили в атмосфере мощности и в то же время разгильдяйства — сочетания, присущего Guns N’ Roses. Когда ребята выступили хедлайнерами на фестивале «Street Scene» в парке в центре города, атмосфера так накалилась благодаря увещеваниям Акселя, что работникам пожарной безопасности пришлось остановить концерт после нескольких песен, и все, включая Майка Клинка, стали думать, как бы им передать эту атмосферу в записях.

Пока они над этим экспериментировали, Алан Нивен сосредоточился на первых записях, которые Guns N’ Roses явят миру, — «независимом» релизе, обещанном Акселем со сцены «Troubadour» еще в июле. Понятие «независимого» релиза было пустышкой, выдуманной для того, чтобы описать записи M?tley Cr?e «Too Fast for Love» или «Look What the Cat Dragged In» Poison — дешевые записи с грязным звуком, благодаря которым эти группы получили свои большие контракты. А у Guns N’ Roses уже был крупный контракт. И, что удивительно для группы, основным достоинством которой была неподдельность, на их 12-дюймовой пластинке «Live?!*@ Like a Suicide», которая вышла в декабре, присутствовал элемент искусственности, который, в частности, Аксель сразу же заметил и обличил. Это была вообще не концертная запись. Все четыре песни были записаны на ранних сессиях в студии «Pasha» в Голливуде, когда группа недолго сотрудничала с продюсером Спенсером Проффером, и студии «Take One» в Бербанке с продюсером Хансом-Питером Хюбером и Аланом Нивеном, которые выполняли монтаж и сведение. «Geffen» заявили, что не будут платить за запись живого концерта Guns N’ Roses, и на записи просто наложили шум толпы, который, по признанию Даффа, был записан на ежегодном фестивале «Texxas Jam» 4 июля в Хьюстоне. Нивен выбрал лейбл — конфронтационный «UZI Suicide», — будучи уверенным в том, что им больше никогда не придется с ним работать. «Geffen» сделали 10 тысяч копий и назначили дату выхода на 24 декабря, но на самом деле релиз вышел на девять дней раньше, чтобы поклонники могли получить его до Рождества.

«Я не был уверен, прокатит ли это, но никто ничего не сказал, — вспоминает Алан Нивен. — К тому же мои успешные независимые релизы стали одной из причин, почему «Geffen» обратились ко мне». Кроме того, они осознавали, что одно дело — подписать контракт с крупным лейблом, и совсем другое — сделать группу популярной. Алан знал, что успех не приходит просто так ко всем новым артистам. Музыкантам пришлось чуть ли не заставлять лейбл выпускать их пластинку, несмотря на то, что контракт был хороший. Это была не самоцель, а просто точка опоры. «Когда выходил альбом «Appetite», люди уже знали, кто такие Guns N’ Roses. Появились определенные ожидания. Я сказал: «Вот запись, которая сделает их известными. На ней не должно быть названия «Geffen». На коробках не должно быть названия «WEA» [дистрибьютора «Geffen»]. Они должны выглядеть так, как будто их выпустил [независимый лейбл]. Они никак не должны быть связаны с «WEA» или «Geffen».

Единственное, чего нельзя было спрятать за всей этой искусственностью, — это музыка. Запись «Live?!*@ Like a Suicide» длится менее 14 минут, на ней всего четыре песни, но звучит она так же, как выступления группы ребят с улицы, которые забивали битком голливудские клубы летом 1986 года. Запись начинается с наложенного вступления: «Эй, придурки! Отсосите у долбаных Guns N’ Roses!» — но на этом подделка заканчивается. Ребята не хотели выпускать на этом EP свой лучший материал, так что две оригинальные песни, «Reckless Life» и «Move to the City», относятся еще к временам группы Hollywood Rose и написаны в соавторстве с Крисом Уэбером. Их дополняют два кавера: жесткая версия песни «Nice Boys» группы Rose Tattoo («Хорошие мальчики, не играйте рок-н-ролл», — поется в припеве, а куплеты повествуют о девушках, которым грустно от того, что они зависают с грустными парнями) и дань уважения Aerosmith — их песня «Mama Kin», которая связала группу с историей более глубокой, чем у однодневных групп волосатых металлистов. Что действительно связывало ребят со Стрипом, так это фотографии на обложке — впереди изображен Аксель, чье лицо почти закрывает высокая пышная прическа, положивший голову на плечо Даффу, а сзади — нарочито неряшливый снимок, сделанный Барби фон Гриф, или «rocket queen», на котором ребята одеты в кожу и ковбойские сапоги, как предполагает этикет.

«Live?! @ Like a Suicide» сразу же раскупили, в основном в Голливуде. Но самое главное, что запись пришлась по душе критикам, и первые отзывы на творчество группы как на уровне страны, так и на международном, которые появились в «RIP», «Circus», а в Соединенном Королевстве в «Kerrang!», говорили о Guns N’ Roses как о серьезном коллективе, насколько таким можно быть на заре карьеры. Поразительно, что единственным, кому не понравилась вся задумка этого EP с самого начала, был Аксель: «Это самый надуманный кусок дерьма, который мы когда-либо делали, — сказал он. — Это никакой не живой концерт. Если вам кажется, что это живая запись, то вы либо псих, либо идиот».

Произнося эти слова в декабре 1986 года, он находился в ситуации, в которой иногда оказываются артисты, — знал, что работу, которую только услышала публика, группа давно превзошла своим новым творчеством. Все, что связано с альбомом «Appetite for Destruction», начиная с самых первых демо-записей, стало огромным шагом вперед по сравнению с грохочущей панковской низкокачественной музыкой «Live?! @ Like a Suicide». Но жребий был брошен, особенно для «Geffen»: эти ребята были словно дикая стая, оставляющая за собой разрушения по всему Стрипу и даже у дверей компании — сотрудники пришли в ужас от одного их появления в компании голой девицы, все еще мокрой и завернутой в занавеску для душа. Кроме того, пугала и их повседневная жизнь: случайный секс в эпоху СПИДа, тяжелые наркотики, постоянные драки в заведениях, беспредел в клубах и барах… У Акселя и Слэша состоялся как минимум один серьезный разговор о приеме наркотиков перед выступлением. Возникали сомнения в музыкальных способностях Стивена Адлера даже в трезвом состоянии. Один исполнительный продюсер торопил Зутаута с выпуском альбома, пока группа еще не самоуничтожилась.

Освещал ребятам путь Майк Клинк, у которого был не только потрясающий слух, но и с трудом заслуженная степень по психологии рок-звезд. Сделав группе выговор о приеме наркотиков во время записи в студии, он принялся за запись настоящих Guns N’ Roses. Клинк задумал «ухватить самую суть группы, не спустив их при этом на землю», так что сначала все песни записали вживую, чтобы музыканты чувствовали друг друга, а наложения свели к минимуму. Слэшу, которого уже привело в восторг то, как Клинк записал игру гитариста Майкла Шенкера на одном из его любимых альбомов — «Lights Out» группы UFO, сразу понравился стиль работы продюсера: «Майкл знал, как направить нашу энергию в продуктивное русло, — вспоминал он. — Его секрет прост: он не трахал мозг идеальным звучанием, а старался записать, как мы звучим на самом деле». Дафф тоже был счастлив: «У моих любимых панк-групп бас-гитара звучала громче всего и служила основой музыки, — сказал он. — И в песнях для альбома «Appetite» бас был самым громким и звучным во всей записи. У него было много пространства».

Майк Клинк обладал не только выдающимися техническими навыками. Он увидел, насколько Аксель внимателен к деталям, его скрытый перфекционизм, так что к творчеству вокалиста у него был совершенно иной подход. Как позднее рассказал Аксель, чего люди не слышали в записях сразу, так это того, с каким перфекционизмом над ними работали. «Так сделано специально. Мы сделали тестовые записи с другими продюсерами, и все получилось гладко и идеально — со Спенсером Проффером. А «Geffen Records» сказали, что они звучат как долбаное радио. Вот почему с Майком Клинком мы решили все переделать — искали сырой звук, потому что не хотели звучать слишком плотно и сжато.

Guns N’ Roses на сцене могут звучать абсолютно непредсказуемо. Мы не сидим на месте, и вы не знаете, чего ожидать. Но как передать это в записи? Нужно еще умудриться, требуется нечто большее. Вот почему я больше всего люблю записывать песни, потому что это все равно что писать картину. Начинаешь с тени, с идеи, а потом она отражается в чем-то еще… Добавляешь детали и получается что-то, чего ты даже не ожидал. Например, Слэш добавит небольшой медленный гитарный фрагмент, который полностью изменит настроение. Вот что я люблю… Берешь кисть и добавляешь немного оттенка, а потом: «Ого, у меня получился совершенно другой эффект, который еще тяжелее, чем я представлял. Я не знаю, что я нашел, но я что-то нашел», — понимаете?

Например, в песне «Paradise City» — продолжал Роуз, — я спел два первых вокальных фрагмента — там их всего пять, — и мне они показались необычными. Тогда у меня появилась идея. Я соединил их, и они оказались совсем странными и непонятными. И Клинк засомневался: «Ну, насчет этого не знаю…» А я ответил: «Я тоже не знаю, может, утро вечера мудренее?» Так что мы пошли домой, но на следующий день я снова сказал: «Я все еще сомневаюсь». А он отрезал: «Нет, я думаю, получилось круто!» Майк изменил свое мнение, так что мы добавили еще три вокальных фрагмента, и все получилось. Но дело в том, что получилось не так, как планировали. Мы даже не знаем, как это случилось».

Клинк реалистично относился к привычкам ребят. У него, Алана Нивена и Акселя были дома, куда они возвращались в конце дня, но застрявшие в «долине скуки» Слэш, Иззи и Стивен, а еще техники из студии, Порки и Джейм-О, и огромный охранник/водитель по имени Льюис, которого нанял Алан Нивен для минимизации ущерба, шли громить местный бар, если им удавалось найти такой, который они еще не разгромили. В духоте похмельного воздуха Клинк спокойно разговаривал с музыкантом, который играл не в полную силу, и заставлял его переделать свою партию. Со Слэшем было немного больше проблем, когда дело дошло до записи соло-гитары. Летом 1986 года, когда он жил в полном хаосе, принимал наркотики и ночевал черт знает где, парень продал или потерял большинство своих инструментов. Теперь, когда Иззи, Дафф и Слэш почти закончили записи сессий в «Rumbo», где играли «как бы вживую», Клинк стал добиваться нужного звучания. В последний день записи в «Rumbo» Алан Нивен помог найти решение и пришел с прекрасной огненной копией гитары Леса Пола, которую для него сделал Джим Фут, гитарный мастер в Редондо-Бич. Слэшу гитара сразу же понравилась, потом они вместе с Клинком нашли подходящий усилитель «Marshall» в аренду и счастливо провели время в студии «Take 1», записывая и накладывая гитарную партию. С тех пор гитара стала основным студийным инструментом Слэша, хотя, по его собственному признанию в автобиографии, даже ему самому не удавалось воссоздать то уникальное звучание, которого они добились с Клинком в альбоме «Appetite», не говоря уже обо всех его подражателях, которые хотели звучать так же: «Размер и форма помещения, деки, которые использовались для записи, а также молекулярный состав воздуха — все это играет роль, и влажность и температура воздуха тоже сильно сказываются на записи… Нужно нечто большее, чем просто поставить те же инструменты в ту же комнату, поверьте, многие пытались». Слэш наконец был доволен звучанием, и в хорошем темпе записывал, как он вспоминает, по песне в день. Дафф был рад вернуться на нужную сторону Голливудских холмов и зависал в студии, пока Слэш работал, а затем они вместе исчезали в ночи. Они перезаписали песни с первой — «Think About You» — до последней — «Paradise City» — и придерживались этой последовательности.

Алан Нивен сделал еще один мудрый шаг и предложил сократить песню «Welcome to the Jungle», убрав одно из повторений строчек «when you’re high… and you… never wanna come down» и оставив только одно. Тогда ребята не знали, как он повлиял на творчество группы Great White. «Хорошо, что никто из нас об этом не знал, — признался Слэш, — потому что запись могла пройти не так хорошо и песня «Welcome to the Jungle» могла бы быть совсем другой… Меня это не беспокоило, но когда мы узнали о связи Алана с Great White, то это отрицательно сказалось на работе с другими участниками группы». Он имел в виду Акселя.

Впереди их ждали новые проблемы. Кроме песни «Sweet Child», во время записи альбома «Appetite» родилась еще одна поздняя взрывная песня Guns N’ Roses, которую Слэш и Иззи начали сочинять после подписания контракта с «Geffen», а закончили в студии. Текст песни, который они представили Акселю нацарапанным на коричневом бумажном пакете, описывал время, проведенное ими на героине по мере увеличения доз — «раньше я принимал немного, но не распробовал, так что мне нужно было все больше и больше…», и беспомощность — «он стучит в дверь… Он не оставит меня в покое…». Парни назвали песню «Mr Brownstone» — с однозначным намеком на то, о чем она, и придумали структуру из куплета в стиле Бо Диддли и быстро нарастающего по напряженности припева, а в исполнении Акселя она превратилась из исповеди в предупреждение. Песня стала суровым автобиографическим описанием жизни музыкантов, как и «Sweet Child»: «Этот альбом — сборник рассказов о жизни группы в Голливуде: от попыток выжить до самого конца», — признался Слэш. 30 с лишним песен охватывают большой период времени — начиная с «November Rain», которую Аксель начал писать еще в Индиане, и «Anything Goes», которую они с Иззи сочинили в первые дни существования группы Hollywood Rose, и до «Mr Brownstone» и «Sweet Child».

Теперь перед ними стояла задача отобрать песни из этих тридцати, чтобы получился единый альбом, который раскроет самую суть группы. Том Зутаут твердо придерживался мнения, что альбом должен быть в жанре хард-рока, максимум с одной балладой. Алан Нивен был с ним согласен — он планировал создать ядро фанатской базы группе, которую все еще считал «андеграундной». Аксель считал, что им нужен классический альбом с «живой» музыкой, который словно сохраняет момент во времени. Он понимал, что время больших романтичных песен, близких его сердцу, таких как «November Rain» и «Don’t Cry», еще не настало.

На сессиях с Клинком они тоже достигли выдающихся успехов. Даже до сведения сырых записей было очевидно, что продюсер выполнил все задачи и, более того, взял на себя ответственность за результат. Ему удалось запечатлеть легкость и непосредственность Стивена, Даффа и Иззи, параллельно работая наедине со Слэшем над сольными фрагментами, а потом еще пахать по 18 часов в день над записью вокала Акселя, и эта часть оказалась самой сложной.

Вскоре после выхода альбома Аксель объяснял: «Я пою пятью или шестью разными голосами, каждый из которых — часть меня, и они не надуманы. Второй баритон или типа того. Я пел в хоре, но на занятиях сидел и скучал, а когда научился читать ноты, то старался исполнить чужие партии, потому что мне было интересно, смогу ли я. У нас был учитель с абсолютным слухом — у него уши были как у летучей мыши, или как радар. Так что, если ты поешь не свою партию, ее надо было спеть чисто, иначе он услышит…» Все это правда: вокал Акселя меняется от песни «It’s So Easy» до «Sweet Child» и «Welcome to the Jungle», как меняется и его манера проживать и исполнять песню как повествование, и это одна из привлекательных черт альбома.

Вскоре после Нового года Алан Нивен отвез Слэша в Нью-Йорк на встречу с кандидатами на сведение песен. Они обедали с Риком Рубином, который только что представил Aerosmith новому поколению с помощью революционного кавера, написанного совместно с Run DMC на песню «Walk This Way» десятилетней давности. «Мы только впустую проболтали, — вспоминал Слэш, — потому что они уже отказались сводить наши песни. Многие нам отказали — и, конечно, все они потом об этом пожалели».

Алан Нивен какое-то время думал выполнить эту работу сам и попробовал свести «Mr Brownstone», которая очень понравилась Иззи, но в итоге ребята и менеджер предпочли попробовать поработать с командой Стива Томпсона и Майкла Барбьеро — опытных инженеров, которые в основном работали с танцевальными и клубными ремиксами, но выдали потрясающую версию «Mr Brownstone» в качестве тестовой работы. Они вместе оказались в студии «Media Sound» в Мидтауне на Манхэттене, куда пригласили группу без Стивена, но с Нивеном и Зутаутом и разными сотрудниками и девушками, большинство из которых разместили в отеле «Parker Meridian» в общих комнатах. Из материала выбрали те песни, которые войдут в альбом, а Нивен заботливо сохранил остатки. Одну за одной они исключали ранние версии песен «November Rain», «Pretty Tied Up», «Civil War», «The Garden», «Dust and Bones», «Yesterdays» и «Don’t Cry». В числе последних были «Back Off Bitch» и «You Could be Mine», которые до последнего считали достойными стать первыми синглами Guns N’ Roses.

Томпсон и Барбьеро придумали уникальный способ работы: Барбьеро сводил основу, затем Томпсон садился к нему за пульт, они начинали проигрывать песню, и тогда Томпсон регулировал динамику вокала и гитары, а Барбьеро контролировал основу. Играя на регуляторах в четыре руки, они проигрывали и исправляли каждую песню снова и снова до тех пор, пока все не останутся довольны. «Они работали просто восхитительно, — восторгался Слэш в своей автобиографии. — У них была система, свой особый язык, на котором они общались без слов. Стив был энергичным, нахальным парнем, а Майкл — сдержанным, рассудительным, расчетливым. И они постоянно друг друга нервировали, но каким-то образом это только подпитывало их творчество».

Слэш приехал в Нью-Йорк с гипсом на руке, потому что сломал запястье — такое могло случиться только с ним: он упал на пол, пытаясь дотянуться до проигрывателя и остановить перемотку, занимаясь при этом сексом с девушкой дома у друга Даффа в Сиэтле. Как-то вечером он пошел в диско-клуб под названием «China Club» со Стивом Томпсоном и чувствовал себя там не в своей тарелке, потому что пришел в цилиндре и коже. Но различия между Томпсоном с Барбьеро и ребятами лучше всего иллюстрирует случай, который произошел во время сведения «Rocket Queen». Адриана Смит, подруга Слэша из Лос-Анджелеса, оказалась в Нью-Йорке, поселилась с ребятами в отеле «Parker Meridian», ночевала в комнате со Слэшем и Акселем, а днем пила в студии. Когда Аксель решил, что композиции «Rocket Queen» чего-то не хватает, он, как вспоминает Адриана, обратился к ней. «Аксель предложил мне заняться сексом в студии. Я была сильно пьяна, у него была девушка, а у меня парень, но у Акселя был к этой песне творческий интерес, и он хотел придать ей остроты, а я была той, кто мог это сделать. Я сделала это для группы».

«Мы зажгли свечи для атмосферы, — рассказывал Слэш, и они с Акселем пошли в кабину записи, легли на пол у барабанной установки, и мы записали процесс…» Майкла Барбьеро идея не сильно впечатлила: «Я не хотел присутствовать при записи звуков девушки, которую трахают, — признался он. — Это едва ли вершина моей карьеры. Так что я настроил микрофоны, а запись сделал мой помощник. Если посмотреть на альбом, то там написано «Victor ‘the fuckin’ engineer Deyglio»[4]. Так что это буквально». Акселю и ребятам показалось, что будет забавно. Или, как позже выразился Дафф: «Она была такая энергичная. И знала, что делать с микрофоном».

Закончив работу, ребята вернулись в Лос-Анджелес, где сыграли пару домашних концертов, первый в «Whisky», а второй в «Roxy», и эти выступления станут последними для Guns N’ Roses в качестве маленькой местной группы. Они, сами того не зная, уже переросли эти крошечные клубы, несмотря на их громкую историю. В период необходимого затишься между сведением и определением финальной последовательности песен альбома, которое состоится в мае 1987 года, Алан Нивен разработал план, который успешно работал в музыкальной индустрии с тех пор, как Чес Чендлер привез Джими Хендрикса в Лондон в конце 1966 года. Британские аудитории, если убедить их послушать последнюю американскую сенсацию, придадут им статусности, которую можно взять с собой обратно в Америку и которая сделает знакомых местных парней более гламурными. «С точки зрения развития группы, продвижение в Соединенном Королевстве играло ключевую роль в моей стратегии, — объясняет Нивен. — Суть в том, чтобы создать впечатление, что они не просто кучка голливудских придурков, а группа международного уровня».

Настало время для очередного изящного хода Алана Нивена. Он договорился с президентом «Geffen» Эдди Розенблатом, что лично станет дистрибьютором и продаст все 10 тысяч записей — пластинок и кассет «Live?! @ Like a Suicide EP», приехал на фургоне и загрузил их туда. «Позднее Эдди сказал мне, что, когда я загрузил фургон и уехал, ему было интересно, увидит ли он меня снова». Нивен продал свой груз независимому дистрибьютору под названием «Important» и получил чек на 42 тысячи долларов. Затем он вернулся к Эдди с чеком. «Я достал чек и помахал перед ним. Он потянулся за чеком, а я его отдернул и сказал: «На это мы поедем в Англию». Пару мгновений Эдди сидел и смотрел на меня. Я повторил: «На эти деньги мы поедем в Англию, ладно?» И он ответил: «Хорошо», и я отдал ему чек. Так мы оплатили три концерта в клубе «Marquee»».

«Marquee» — знаменитый рок-клуб на Уордор-стрит в Лондоне. С начала шестидесятых годов все известные рок-музыканты от Rolling Stones и Джими Хендрикса до Дэвида Боуи и Sex Pistols играли в этом клубе. Устроить первый заграничный концерт Guns N’ Roses именно в этом клубе — невероятный успех и результат нестандартного мышления и предприимчивости, которые выделяют Guns N’ Roses на фоне остальных и делают их умнее и круче их современников из Лос-Анджелеса. «Мне было важно свозить их в Англию, — говорит Нивен. — Было важно, чтобы они шли впереди стаи». Faster Pussycat тоже записывали дебютный альбом с крупным лейблом, LA Guns не отставали. Другие чародеи из Западного Голливуда, типа Jetboy, тоже шли за ними по пятам. «Это дало мне ясно понять: беги впереди».

Чтобы осветить приезд группы в Лондон, «Geffen» привезли британскую музыкальную прессу в Лос-Анджелес. «Sounds» — еженедельный журнал, известный, в отличие от своих более прославленных конкурентов — «NME» и «Melody Maker», безудержной любовью к хард-року и хеви-металу, опубликовал первое британское интервью с Guns N’ Roses, в котором музыканты оплакивали фальшивую сцену Лос-Анджелеса (Аксель воспользовался возможностью уколоть Poison, Слэш назвал Van Halen единственной настоящей рок-группой Лос-Анджелеса), а писатель Пол Эллиотт точно подметил, что «восставший ад вернул себе часть былого очарования». Затем вышел материал в «Time Out», ведущем лондонском издании об искусстве, культуре и прочем, чей репортер был слегка шокирован поездкой в последнюю резиденцию Уэста Аркина — байкерскую берлогу на Пуансеттия-стрит, где ночевали музыканты Guns N’ Roses. Она была еще хуже адского дома и вскоре унаследовала его название, а Слэш считал, что она «ужаснее, чем все остальное жилье, которое я когда-либо видел в стране первого мира». Но это не мешало ему тусоваться там и заявить репортеру «Time Out», что живет здесь, потому что только что бросил свою девушку из-за ее «слишком больших сисек».

Нивен присутствовал на обеих встречах с прессой и позаботился о том, чтобы феноменальные Guns N’ Roses за границей предстали именно такими, какие они есть: дикими задирами и хулиганами, которых не остановить.