Кто владеет молотком
Кто владеет молотком
Провести аукцион — это все равно что поставить пьесу. Должен изменяться ритм, должны быть взлеты, должны быть более спокойные моменты, и этим надо управлять, словно оркестром.
Симон де Пюри, аукционист
Есть два рынка: обычный рынок для средних коллекционеров и сверхрынок с глобальными знаковыми фигурами. Во второй группе не дураки и тянутся к самому верху.
Тобиас Майер, аукционист
До сих пор аукционные дома описывались как торговые площадки, в которых цены одновременно и прозрачны, и определяются теми участниками торгов, которые сделали наибольшие ставки. Действия двух главных аукционных домов проще всего понять в сравнении с другой реалией: непрерывный труд обоих над созданием собственного бренда.
Считается, что для консигнанта «Кристи» или «Сотби» приносят самые высокие цены на лот. Для участника торгов эти бренды означают надежность. Для купившего то, что он приобрел вещь на одном из этих аукционов, определяет его как человека одновременно и разбирающегося в актуальном искусстве, и весьма состоятельного.
Когда аукционный дом рекламирует какой-либо лот, он делает акцент на известном имени художника, истории вещи, а иногда на личности консигнанта. В последнем случае реклама убеждает потенциальных покупателей, что какие-нибудь мистер и миссис Интернет-Магнат — знатоки, пользующиеся всеобщим восхищением, чьему вкусу следует подражать. Репутацию консигнанта отшлифовывают статьи в газетах и журналах, которые повторяют пресс-релиз аукционного дома.
До конца 1980-х «Сотби» и «Кристи» полагались в основном на привлекательных женщин в дизайнерской одежде, имеющих широкие связи, которые делали аукционный процесс удобнее для консигнантов и коллекционеров. А чтобы помочь им разобраться в искусстве, они прибегали к помощи специалистов (раньше их называли экспертами).
Теперь «Сотби» и «Кристи» опираются на связи с прессой, рекламу и маркетинговые ходы в поддержку аукциона. Это, например, доставка будущих лотов в город, где живет коллекционер (или даже дом), издание глянцевых журналов, онлайн-комментарии о том, что будет выставляться на аукционе, и организация частных приемов.
Первая линия контакта — послеаукционные пресс-релизы, которые должны подготовить почву для будущих консигнаций. В них подчеркивается, какие рекордные цены достигнуты на торгах, как много работ продалось выше эстимейта. Немногим арт-журналистам как бы не под запись раскрывают, в какие страны уедут проданные лоты, и еще некоторые подробности о колоссальных маркетинговых усилиях, благодаря которым аукцион добился таких результатов. Все эти сведения доступны широкой публике, но предназначены не для нее. Ее главная цель — внушить потенциальным консигнантам образ специалистов аукционного дома как мастеров своего дела.
Пиар-отделы «Сотби» и «Кристи» делают фантастическую работу. В прессе выходят статьи, которые говорят об аукционах как о значимых событиях и лишь во вторую очередь о лотах. The New York Times отдала целую полосу в первой половине воскресного выпуска, чтобы рассказать предысторию работ, предлагавшихся на ноябрьских аукционах современного искусства «Сотби» и «Кристи» в 2012 году. Итоги каждого аукциона широко освещаются в печати на следующее же утро и тоже на первых полосах. Times отдает им дополнительное место в разделе искусства и культуры. Аукционные новости почти никогда не выходят в деловом разделе Times.
«Кристи» и «Сотби» — единственные коммерческие предприятия (за одним исключением), о продажах и ценах которых сообщается в новостях в самых разных странах мира, несмотря на то что большинство читателей равнодушно к тем предметам, которые они продают. Еще одно такое предприятие — фондовая биржа.
Сотрудники аукционных домов устанавливают личные отношения с потенциальными консигнантами, приглашая их на званые обеды, ужины, коктейли и эксклюзивные просмотры, предлагая оценку предметов искусства и установление подлинности, а иногда и трудоустройство для их отпрысков. Одна из важных целевых групп — бывшие покупатели; каждый участник, уже выигравший торги, одновременно является и потенциальным покупателем, и потенциальным продавцом. Аукционным домам приходится постоянно решать вопрос, как поддержать в своих сотрудниках желание заниматься работой по налаживанию связей. Ведь в большинстве своем они пришли в аукционный дом, полагая, что главным в их работе будет искусство, а не клиенты.
Первый шаг к подготовке вечернего аукциона — выпуск каталога лотов. Здесь возможный покупатель найдет описание каждой картины, список владевших ею коллекционеров и дилеров и перечень выставлявших ее музеев и галерей и писавших о ней изданий. В каталоге также говорится, участвовала ли она прежде в аукционах «Кристи» и «Сотби»; другие аукционные дома упоминаются редко.
Иногда каталоги впечатляют своими габаритами и качеством полиграфии. Ноябрьский каталог аукциона современного искусства в нью-йоркском отделении «Сотби» 2012 года имел 5 сантиметров в толщину, 477 страниц (на 72 лота) и весил около двух килограммов. Он был издан на плотной бумаге и с таким качеством цветной печати, какого не встретишь в самых первоклассных журналах.
Формат каталога предназначен для того, чтобы позиционировать аукционный дом как заведение в некотором роде ученое. Каталог велеречиво излагает историю каждого значительного произведения, которую новый владелец приобретает вместе с вещью и может пересказывать знакомым. Все лоты подаются если не в историческом, то хотя бы в романтическом контексте. Предыдущие владельцы либо называются «известными коллекционерами со Среднего Запада», либо они обладали «выдающейся частной коллекцией», либо лот происходит «из коллекции джентльмена (или леди)». Хотя никто не должен знать имени фактического консигнанта, своим людям в мире искусства это иногда известно — например, Кэрол Фогель из The New York Times часто называет владельца. Никогда из описания лота нельзя узнать, что он появился на аукционе благодаря скандальному разводу или принудительной продаже имущества осужденного банкира. В конце описания указана предварительная цена, которая кажется вполне оправданной с учетом изложенной истории.
Важные клиенты не обязаны покупать каталог. Все крупные аукционные дома доставляют каталоги по запросу, хотя большинство заказывает его в виде цифрового файла, загружаемого на компьютер или планшет. Каталог поменьше и полегче предоставляют посетителям аукциона.
Главные лоты доставляются на частных самолетах в несколько городов, где устраиваются закрытые показы главных лотов, куда можно попасть только по приглашению. Например, драгоценности Элизабет Тейлор с аукциона «Кристи» пять дней провели в Москве, причем часть времени на открытом показе в ГУМе. Когда клиент покупает по телефону и потом становится известно, что он из России, реакцией часто бывает изумление, что кто-то может потратить десятки миллионов на вещь, которой в глаза не видел. По оценке Юсси Пюлкканена, президента отделения «Кристи» в Европе, России, Индии и странах Ближнего Востока, менее 20 процентов топовых лотов, проданных аукционным домом, уходят к покупателям, которые впервые увидели их на «гастрольном» показе.
Следующий этап — частный просмотр в городе, где будет проходить аукцион, накануне открытия показа для всех желающих. Кроме того, для важного клиента могут устроить персональный просмотр в галерее до открытия или после закрытия публичного показа.
Предварительный показ больше похож на выставку в музее, чем на коммерческую продажу. Очень важно расположение предметов. Место, где помещена работа, говорит о ее статусе. Главные лоты занимают почетные места; на «Сотби»-Нью-Йорк они висят напротив входа в галерею, сразу справа или слева или в нише чуть правее главного входа — как правило, в таком порядке важности. Менее важные (и менее дорогостоящие) лоты сгруппированы в отдельных галереях слева от входа или в задней части зала.
Дальше нужно донести энтузиазм предварительного показа до вечернего аукциона. Во время торгов современного искусства в ноябре 2012 года «Сотби» выкрасил зал продаж синей полуглянцевой краской и перетянул стулья тканью такого же цвета. Тамошние специалисты посчитали, что синий более уместен для современного искусства, чем молочный, в котором проходила продажа импрессионистов на предыдущей неделе.
Посетители допускаются на аукцион по билету на ограниченное число мест, который они получают на электронную почту. Если на крупные торги современного искусства приходит больше народу, это никак не сказывается на ставках. На каждом отдельном аукционе в зале не больше тридцати активных участников, и еще человек, может быть, сорок делают ставки по телефону или Интернету. Многие приходят на вечерние продажи не только чтобы засветиться, но и ради того, чтобы поглядеть на удивительное зрелище: как участники ставят такие суммы, которые большинству зрителей даже трудно себе представить.
А что предпринимают аукционные дома, чтобы заполучить себе желанный лот, когда имеют дело с консигнантами, понимающими, как стравить друг с другом двух главных соперников в аукционном мире? В 2010 году объектом яростного соперничества стало наследство миссис Сидни Ф. Броди из Холмби-Хиллз, Калифорния (недалеко от Беверли-Хиллз). Главным лотом была упоминавшаяся выше «Обнаженная, зеленые листья и бюст» Пикассо (1932). Оба аукционных дома добивались этой консигнации не только ради нее самой, но и в надежде, что она приманит других консигнантов, принесет известность и привлечет новых коллекционеров.
Адвокаты, распоряжавшиеся наследством, для начала попросили «Сотби» отказаться от комиссии; «Кристи» в ответ отказался от своей комиссии и тут же предложил скинуть большую часть премии покупателя и предоставить ценовую гарантию. По некоторым сведениям, она составляла 150 миллионов долларов за 28 лотов, причем по 27 лотам гарантию предоставлял аукционный дом совместно с третьей стороной. Гарантию по одному лоту должна была предоставить третья сторона. Как сообщалось, «Сотби» опять ответил тем же; по крайней мере одним из предложенных ими гарантов был тот же, к кому обращался «Кристи».
Один из домов представил юристам макет будущего каталога с вариантами обложки плюс эскиз предполагаемой экспозиции на предаукционном показе. Оба дома предложили продать несколько работ на выбор в частном порядке.
«Кристи» предложил доставить несколько работ в шесть крупных городов, чтобы привлечь сверхбогатых коллекционеров, и разместить полноцветную рекламу аукциона в крупных газетах. «Сотби» ответил тем же.
Миссис Броди всегда говорила, что на принадлежащие ей работы Пикассо, Джакометти, Матисса и Дега лучше всего смотреть в обстановке ее калифорнийского дома. «Кристи» предложил развесить их в галереях, отделанных по образцу ее дома, и положить на пол черно-белую плитку, как в ее доме.
Возможно, со стороны консигнантов были и другие запросы; некоторые просят гарантий относительно конкретного аукциониста, конкретных мест лотов в каталоге или на предварительном показе, или количества клиентов, с которыми свяжется аукционный дом перед торгами. Если на каждое предложение одного дома другой будет отвечать таким же, окончательный выбор может свестись к межличностным факторам: попросту с кем продавец или его доверители предпочитают иметь дело.
Коллекцию Броди заполучил «Кристи». Она получила в Нью-Йорке чуть больше 224 миллионов долларов (148 миллионов фунтов), а Пикассо принес рекордные на тот момент 104 миллиона (70,2 миллиона фунтов). Чтобы взглянуть на эти 224 миллиона в перспективе, представьте себе, что коллекция размещалась в доме Броди площадью 1090 квадратных метров, где было 9 спален, 8 ванных, теннисный корт, бассейн и гостевой коттедж, а участок земли под домом занимал почти гектар. Построенный архитектором А. Куинси Джонсом и декорированный дизайнером Уильямом Хейнсом, дом считается шедевром модернизма.
За дом назначили цену 24,95 миллиона долларов (16,8 миллиона фунтов), включая качественные копии отправленных на аукцион произведений искусства. Он был продан за 14,9 миллиона долларов — это меньше 7 процентов стоимости хранившихся в нем когда-то картин и скульптур.
Пиар-отдел «Кристи» держал журналистов в курсе того, как идет процесс консигнации. Задолго до аукциона Кэрол Фогель написала большую статью в The New York Times под заголовком «Кристи» выигрывает тендер на продажу 150-миллионной коллекции Броди»; она размышляла о борьбе, продолжавшейся четыре месяца, и приходила к выводу, что своей победой «Кристи», вероятно, обязан тому, что предложил наибольшие гарантии. Позднее и The Times сочла, что картина Пикассо из коллекции представляет собой достаточный информационный повод, чтобы посвятить ей отдельную передовицу в разделе «Искусство и досуг» воскресного выпуска, где рассказывала о картине и высказывала предположение, что она может уйти с молотка за 100 с лишним миллионов долларов. Статья рассуждала о стоимости, хотя вышла в разделе об искусстве.
Через день после аукциона почти все американские газеты напечатали новость о том, что Пикассо ушел за рекордную сумму. Через неделю статья арт-критика Роберты Смит тоже в Times, озаглавленная «Скромное искусство неизвестного покупателя», рассуждала о том, кто мог быть новым владельцем Пикассо.
Сделка с наследством Броди не включала предоставление кредита, но аукционные дома в стараниях заполучить лоты — как предметы искусства из нижеследующего примера, так и драгоценности — предлагают консигнантам крупные кредиты. По мнению некоторых, рынок искусства — самый большой нерегулируемый финансовый рынок в мире. Когда в каталоге говорится, что аукционный дом «финансово заинтересован» в лоте, это часто означает, что консигнант получил кредит.
Драгоценности Элизабет Тейлор оказались в «Кристи», потому что в 2006 году, в то время, когда принадлежавшая ей ювелирная компания начала процедуру банкротства, Тейлор получила «многомиллионный долларовый кредит» от этого аукционного дома. Взамен она согласилась, чтобы после ее смерти ее имущество отправится на аукцион «Кристи».
Кредиты могут быть фантастически выгодны аукционному дому. Для начала он обязуется (и это почти всегда подлежит переговорам) выплатить авансом 50 процентов от минимального эстимейта того произведения искусства, которое консигнант обязуется ему передать, под процент на 3 пункта выше процентной ставки по кредиту для аукционного дома. Чтобы придержать лот для будущего аукциона или обеспечить минимальный эстимейт или обойтись без гарантии, консигнатору могут предложить кредит в размере большей доли от стоимости лота и под сниженный процент.
Если владелец не сразу выставляет обещанный предмет искусства на аукцион — даже если получил кредит, — он не имеет права продать его где бы то ни было, кроме этого аукционного дома в течение оговоренного времени.
В основном прибыль от кредитов аукционного дома складывается благодаря тому дополнительному условию, что консигнант должен выплатить «обычную» (то есть полную) комиссию. Потом аукционный дом может договориться с третьей стороной о гарантии цены по очень низкой ставке, так как она устанавливается в зависимости от стоимости кредита.
Аукционный дом получает надбавку к проценту сверх собственной стоимости капитала и комиссию выше уровня, на который мог бы согласиться в других обстоятельствах. Предположим, что консигнант получает кредит на четыре месяца со скидкой на комиссию 5 процентов и платой за гарантию 1,5 процента. Таким образом аукционный дом получает сумму, эквивалентную 20 процентам годовой доходности кредита. Причем это безрисковая сделка, если третья сторона гарантировала цену лота, который обязался предоставить консигнант.
Кредиты могут достигать значительного размера. В 2012 году Питер Брант, о котором мы говорили в главе «Стефани», использовал часть своей коллекции современного искусства в качестве гарантии для рекапитализации компании White Birch Paper. Брант обещал отдать «Сотби» 56 работ Уорхола, Принса, Кунса, Лихтенштейна и Баския в обмен на кредит в размере, по некоторым сведениям, 50 миллионов долларов.
Поскольку финансовая сторона бизнеса приобретает все большее значение, аукционные дома оказались в ситуации, когда опыт в инвестициях для них не менее важен, чем опыт в области искусства. Доминик Леви, бывший директор отделения частных продаж «Кристи», говорит: «Раньше [специалисты] должны были… уметь посмотреть на картину и оценить ее в текущих рыночных условиях… В наши дни специалисты должны разбираться в гарантиях, финансовых инструментах, процентных ставках и затратах на каждый маркетинговый ход». Заместитель директора «Кристи» по современному искусству Бретт Горви сказал о таких переменах: «Это бизнес, а не история искусства».
Иногда даже после нескольких лет обработки консигнация, которая, как казалось, была уже в кармане, тем не менее уходит к конкуренту. В 2009 году состоялся «Аукцион десятилетия» — продажа 600 лотов из коллекции Ива Сен-Лорана и Пьера Берже. Трехдневное буйство ставок принесло дому «Кристи» 374 миллиона евро (484 миллиона долларов).
Знатоков искусства поставило в тупик, почему консигнацию в последний момент заполучил «Кристи», ведь «Сотби» уже давно налаживал связи с Берже. «Сотби» провел в Нью-Йорке несколько торгов с предметами из коллекции Берже, а незадолго до знаменитого аукциона предоставил ему многомиллионный необеспеченный бридж-кредит. Сообщалось также о вражде между Берже и владельцем «Кристи» Франсуа Пино, которая уходила корнями в 2002 год, когда Пьер Берже основал фирму Pierre Berg? & Associ?s, конкурента парижского филиала «Кристи».
Говорят, что «Сотби» настроил Берже против себя, потому что настаивал, чтобы тот подписал официальный договор о консигнации, пока партнер Берже Ив Сен-Лоран еще лежал больной в парижской больнице. Франсуа де Рикль из «Кристи», давнишний друг Берже, вел переговоры о сближении между Берже и Пино. «Кристи» предложил аванс в 50 миллионов евро (78 миллионов долларов), обеспеченный будущими продажами на аукционе, когда бы он ни состоялся. Часть этого аванса позволила погасить кредит, полученный от «Сотби».
Кроме того, «Кристи» согласился на просьбу Берже (в которой «Сотби» ему, как видно, отказал), чтобы аукцион проходил в парижском Большом дворце. Как сообщалось, аренда дворца обошлась в 105 тысяч евро (135 тысяч долларов) за три дня. И даже при таких расходах «Кристи», вероятно, получил с продажи 40 миллионов евро (51 миллион долларов) и от 15 до 20 миллионов евро (20–26 миллионов долларов) чистой прибыли после вычета расходов.
После переговоров, рекламы, поездок и предварительных показов настает вечер аукциона. Многие посетители приезжают заранее, чтобы показаться всем, пообщаться и обменяться обязательными фразами вроде «А вас что здесь интересует?» у входа в аукционный зал. Аукционист — главный режиссер вечера, от которого зависит его настрой. Его имя не указывают ни в каталоге, ни до аукциона. Говорят, что сделать это значило бы придать ему (а не ей, потому что на крупных вечерних аукционах это всегда мужчина) некий иной статус, не просто профессионала, чья роль в том, чтобы помочь определить верную стоимость каждого представленного лота.
Как говорит аукционист «Сотби» Хью Хилдсли, проводя аукцион, требуется развлекать 90 процентов находящихся в зале зрителей, которые даже не собираются участвовать в торгах, и одновременно заставить сделать ставки 10 процентов потенциальных покупателей. Еще как «преподобный Хью Хилдсли», он одиннадцать лет был пастором церкви Небесного Покоя, расположенной в нескольких кварталах от штаб-квартиры «Сотби» в Верхнем Ист-Сайде. Он говорит, что аукцион похож на его прежнее занятие: «И то и другое касается раскрутки клиента».
По словам Хилдсли, если он тратит больше двух минут на один лот, он теряет внимание 90 процентов зевак, напряжение в зале падает, и это сказывается и на 10 процентах покупателей. В идеале 70–72 лота должны продаться за два с небольшим часа. В эти часы аукционист должен действовать убедительно и не повторять одни и те же жесты и фразы слишком часто. Он должен удерживать заинтересованность неугомонных зрителей и не давать им отвлекаться на мобильные телефоны и тому подобное, особенно тем участникам торгов, которые ждут своего лота. Аукционист повышает и понижает тон и громкость голоса, использует жесты, делая вид, что возбужден появлением предмета, который, возможно, никого особенно не возбуждает.
Все лоты аукционист представляет одинаково: «Номер двадцать шесть, Уорхол». Он никогда не говорит о фактических атрибутах лота, хотя может упомянуть консигнанта, если он знаменит, или провенанс. История и описание лота в каталоге; если он будет их дополнять, собьется ритм.
На аукционе современного искусства почти половина ставок в верхнем ценовом сегменте поступает по телефону или через Интернет. В зале продаж стоит пятнадцать или больше телефонных аппаратов, за которыми сидят сотрудники аукционного дома, и несколько дорого одетых молодых женщин (которых дилеры называют «аукционными телочками»), которых, как правило, выбирают за умение говорить на таких языках, как русский и китайский. Обычно аукционист знает, кто находится на том конце телефонного провода; сотрудник знаками руки дает аукционисту понять насколько заинтересован покупатель и одновременно сообщает покупателю степень напряжения в зале.
Телефонные покупатели придают лоту видимую важность. С кем конкурирует претендент в зале — с музеем в Арабских Эмиратах, русским промышленником или нью-йоркским дилером, сидящим в ВИП-ложе? В передней части зала, как еще одно напоминание о международном интересе к аукциону, находится большое табло, где видно каждое повышение цены лота в разных валютах. Все участники торгов в состоянии легко подсчитать свои ставки в валюте аукциона; но табло нужно затем, чтобы продемонстрировать глобальный характер мероприятия.
Когда лот не вызывает немедленного интереса, ведущий старается сохранить ритм, беря фиктивные ставки «с потолка» от имени консигнанта. Если за ними не последует настоящих ставок, то после достижения резервной цены аукционист говорит что-то вроде: «Еще одну ставку?.. Все закончили… Последняя возможность… Кто-нибудь еще?» — и переходит к другому лоту.
Аукционист игнорирует участников, которые не вписываются в его идеальный ритм — ставка каждые полторы секунды. Как говорят, этого времени достаточно, чтобы поднять номерную карточку, но недостаточно, чтобы обдумать повышение ставки. Аукционист сразу же возвращается к участнику, как только тот снова поднимает карточку, чтобы не выпустить его из потока.
По мере того как участников становится меньше, ритм аукциона замедляется. Дилеры и агенты, делающие ставки от имени клиентов по телефону, задерживают аукциониста больше, чем ему нужно. Некоторые коллекционеры и дилеры, сидящие в аукционном зале, нарочно тормозят темп, делая ставки по мобильному телефону через аукционный телефон. Ведущий дожидается этих известных ему участников, а также всех очень важных и сверхважных персон в ВИП-ложах. Обычно торг по любому лоту длится не дольше трех с половиной минут. Рекордная продажа «Крика» Эдварда Мунка в 2012 году на аукционе «Сотби» тянулась почти десять минут, что само по себе близко к рекорду.
Было бы просто ошибочно думать, что процесс взаимодействия ставок на аукционе помогает установить оправданную цену вещи. С самого момента, как лот становится объектом конкуренции многих претендентов, роль аукциониста заключается в том, чтобы играть на их соперничестве и эгоизме и не позволять им отступить. Именно с этой целью он говорит фразы типа «Последняя ставка… Вы снова с нами… Вы уверены… Вы не пожалеете… Это пока не ваше, сэр… Не уступайте ему…»
На фразу «Вы не пожалеете» делается особый упор в подготовке аукциониста; дело здесь в так называемом эффекте владения. Владение как концепция в когнитивной психологии сообщает нам, что человек больше ценит вещь, когда думает о ней как о своей собственности. Он держится за акции еще долго после того, как станет ясно, что их пора продавать. Он требует за свою старую кофейную чашку больше, чем сам заплатил бы за такую же новую, встреться она в продаже.
Эффект владения означает, что в ходе аукциона ценность вещи изменяется. Участник торгов, которому она не досталась, жалеет о неудаче. Тот миг, когда его ставка на короткое время опережает остальные, а потом перебивается другими, психологически очень отличается от момента, когда у него есть деньги и он решает участвовать в торгах. Когда претендент секунду держит высокую ставку, на него начинает действовать эффект владения. И он заплатит больше, чтобы не потерять вещь. У него возникает мысль: «Она принадлежала мне, она должна остаться моей». Утрата вызывает сожаление. Аукционист играет на этом.
Бывает, что ценность вещи и ожесточенный торг объясняются ее пересказанной в каталоге историей. В ноябре 2011 года «Сотби»-Лондон выставил «Мост № 114» (Bridge No. 114) художника Нэта Тейта с эстимейтом от 3 до 5 тысяч фунтов (4600–7700 долларов). В каталожном описании рассказывалась невероятная история Тейта: страдающий абстрактный экспрессионист и возлюбленный Пегги Гуггенхайм, он уничтожил большинство своих работ и потом трагически совершил самоубийство, спрыгнув с парома на Стейтен-Айленд. Вы только подумайте!
Дальше в каталоге перечислялись галереи, в которых он выставлялся, и приводились цитаты Дэвида Боуи и Гора Видала о его характере и профессиональных заслугах. По словам Гора Видала, это был «по сути дела, высокопарный пьяница, которому нечего сказать». После оживленных торгов картина Тейт ушла за 7250 фунтов (11200 долларов), намного выше эстимейта, телефонному участнику из Австралии.
Если у вас никак не получается вспомнить такого художника, это вполне объяснимо. Нэт Тейт — персонаж из романа Уильяма Бойда «Любое человеческое сердце» (Any Human Heart). Бойд тоже писал картины, которые пережили самоубийство Тейта. Имя несуществующего художника состоит из комбинации слов National Gallery (Национальная галерея) и Tate (Тейт). Боуи, Видал и «Сотби» участвовали в розыгрыше.
Доход от аукциона пошел в фонд Artist’s General Benevolent Fund, основанный в 1814 году Уильямом Тернером. Купивший картину британский телевизионный комик и ведущий Энтони Макпартлин не высказывал желания отменить продажу. Какую историю он рассказывает о картине своим гостям, неизвестно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.