Переезд в Корунью

Переезд в Корунью

Спустя десять лет после рождения Пабло дон Хосе был вынужден признать, что его попытки материально обеспечить семью ни к чему не привели. В 1887 году семья пополнилась еще одной дочерью, и жить в квартире из-за тесноты стало почти невозможно. Наконец настал день, когда, совсем разочаровавшись и ощущая непосильное бремя финансовых трудностей, дон Хосе неохотно соглашается оставить родной город и занять место учителя живописи в Институте де гуардия в Корунье. Переезд в другой город означал конец спокойной жизни с устоявшимися, бывшими ему по душе привычками и связям, благодаря которым он мог рассчитывать на совет и помощь. Ему было особенно трудно расставаться со своим младшим братом Сальвадором, работавшим врачом и возглавлявшим санитарное управление порта Малаги. Именно благодаря брату дон Хосе получил возможность без больших затрат совершить переезд по морю в порт Корунью. В сентябре 1891 года вконец удрученный дон Хосе вместе с женой и тремя детьми отплыл в расположенный далеко на севере страны порт на Атлантическом побережье.

Путешествие в Корунью было не из легких. Разыгравшийся на море шторм и однообразие путешествия заставили дона Хосе сойти с семьей на берег в Виго и продолжить путь по суше. С первого же взгляда на Корунью он возненавидел город. На смену средиземноморскому солнцу пришли дожди и туманы, а оторванность от всего, что он любил и оставил в Малаге, тяжелым грузом давила на него. Раскинувшаяся рядом с нагромождением скал у мыса Финистерре Корунья казалась расположенной на краю света. Несколько месяцев спустя, когда младшая дочь дона Хосе умерла от дифтерии, им всецело овладела меланхолия и мысль о том, что он неудачник. Хрупкая Консепсьон со светлыми волосами была единственным ребенком из трех детей, которая внешне походила на него. Он глубоко переживал этот удар судьбы.

Совершенно по-иному воспринял переезд на север Пабло. Ему он представлялся смелым шагом, открывающим неограниченные возможности. Семье удалось сразу же подыскать квартиру на улице Пайо Гомес, которая оказалась так близко от школы, что мать могла наблюдать за сыном из окна, когда он шел на занятия. Благодаря тому, что отец работал в школе, Пабло проводил целые дни за рисованием под внимательным присмотром отца. Его увлеченность рисованием была столь велика, что в течение короткого времени ему удалось освоить рисунок карандашом с обязательным при этом элементом — переходом от света к тени. Сохранилось много рисунков Пикассо того периода, обнаруживающих мастерство, которое трудно предположить в ребенке в таком раннем возрасте; они свидетельствуют также о методах обучения, считающихся в настоящее время устаревшими. Эти рисунки — точные копии обычных гипсовых моделей, что имеются в любой художественной школе. В школах Малаги детей все еще учат, показывая безжизненные гипсовые статуи греческих героев и египетских богов, части тел человека, а также чучела голубей и ястребов. В школе в Корунье положение было еще хуже: выбор моделей оказался невелик, и они находились в ужасном состоянии. Но под наблюдением дона Хосе его сын использовал любые возможности, предоставляемые ему школой.

Еще до приезда в Корунью дон Хосе испытывал большое беспокойство из-за отставания Пабло в школе, особенно по математике. Он опасался возникновения конфликта, который, как он полагал, неизбежно последует в этом странном городе с незнакомыми и недоброжелательными учителями. Пабло, в свою очередь, всегда ненавидел школу. Даже основы чтения, правописания и сложения давались ему с огромным трудом. Вот почему он старался найти прибежище в студии отца, где мог заниматься любимым делом.

Дон Хосе понимал, что необходимо принять какие-то меры, чтобы спасти себя и сына от позора. Посоветовавшись с человеком, который был его хорошим другом и, кроме того, снисходительным учителем, он договорился с ним о проверке знаний своего сына. Описанием этого незабываемого события, полного юмора и значения, мы обязаны Сабартесу, который передавал его со слов самого Пикассо. Представ перед экзаменатором, Пабло признался, что ничего не знает, абсолютно ничего. Терпеливый педагог предложил ребенку написать хотя бы пять-шесть цифр, но даже этого ему не удалось добиться от Пабло. Дальнейшие просьбы к ребенку вспомнить хоть что-нибудь еще больше смутили мальчугана. Однако педагог, полный решимости помочь ему, нарисовал на доске цифры и предложил Пабло написать их. Ничего проще предложить ученику он не мог. Пабло с большим удовольствием повторил написанные на доске учителем цифры, предвкушая радость от хорошей вести, которую он принесет родителям, за что те, испытав за него гордость, подарят ему акварельную кисточку. «Я смог бы нарисовать и голубя», — подумал он про себя, закончив писать цифры. Но тут учитель предложил ему произвести сложение, и вновь ребенок оказался в безнадежном положении. Его спас написанный преподавателем, то ли случайно, то ли нарочно, правильный ответ на промокательной бумаге. Сообразительный ученик тут же воспользовался предоставившейся ему возможностью и с величайшей аккуратностью переписал его. «Очень хорошо, — подытожил усилия мальчика учитель. — Вот видишь, ты же знаешь предмет. Остальное, мой друг, придет со временем. А ты почему-то боялся».

Возбужденный Пабло вернулся домой, прижимая к груди дневник, весь в размышлениях о композиции своей будущей картины. «Значит, так, глаз у голубя похож на ноль; под нолем шестерка, под которой тройка; у него два глаза и два крыла; он стоит на крышке стола, под которым общая сумма». Сложение, сделал вывод мальчуган, это не просто механическое действие. Он понял, что символ может иметь более чем одно значение. Это можно увидеть из наброска, который он сделал карандашом год или два года спустя в Корунье, свидетельствующего о дальнейшем развитии сделанного им открытия. На рисунке два стоящих рядом человека. Один — комичный, угловатый, по виду крестьянин, с напяленной на голову широкополой шляпой и с палкой в руке; другой — маленькое создание с огромным детским лицом. Глаза человека побольше представлены в виде восьмерки, а глаза его меньшего собрата в виде семерки. Рядом с ними цифры от единицы до девятки, написанные несколько раз. Большая семерка с перечеркнутой ножкой стоит отдельно, как бы показывая, что и она может быть использована для показа линий бровей и носа.

У дона Хосе, возможно, были некоторые основания для опасений, что его сын вырастет неграмотным (Пикассо признавался, что он так и не выучил алфавит в школе), но в то время не существовало официального положения, обязывающего родителей дать образование ребенку. Интересно представить, что произошло бы с маленьким Пабло сегодня, если бы большая часть его времени и энергии ушла на усвоение имеющих утилитарное значение знаний, к которым его ум не был восприимчив. Вероятно, мы имели бы загубленного гения с усредненным уровнем академических знаний, словом, однобокую и ни к чему не приспособленную личность. Дон Хосе понимал, что в данном случае общепринятые нормы должны отступить перед талантом. «Один закон для буйвола и льва! Это же насилие!»

Испытывая удовлетворение от того, что талант сына получит еще большее развитие в Институто де гуардия, дон Хосе часто пользовался помощью сына при создании собственных работ. Не раз он доверял ему закончить какую-нибудь деталь на картине, особенно лапки мертвых голубей на натюрмортах. Отрезав лапки у мертвого голубя, он прикалывал их к столу в нужном положении и предлагал Пабло воспроизвести их на полотне.

Как-то вечером, когда распогодилось, он дал сыну очередное задание, а сам вышел прогуляться по авениде Аламеда. Прогуливающаяся по широкой улице толпа, висевшие, словно фонарики, цветы, от которых исходил сладкий аромат, несколько развеяли его меланхолию. Возвратившись домой, он обнаружил, что рисунок закончен. Лапки голубя были воспроизведены столь достоверно, что дон Хосе в порыве нахлынувших чувств вручил Пабло свой мольберт, кисть и краски, заявив сыну, что его талант вполне созрел и что он превзошел отца, который больше никогда не возьмет кисть в руки. В этом жесте отказа от себя отец испытал своего рода удовлетворение: сын помог ему скрыть собственное разочарование самим собой за надеждами, которые он возлагал теперь на своего отпрыска.

Четыре года, проведенные семьей Пикассо в Корунье, имели огромное значение для Пабло. Неожиданное расставание с Малагой, дядюшками, тетушками, племянниками, с атмосферой Средиземноморья явилось первым шагом от узкого взгляда на мир, от уютной домашней обстановки к суровой, требующей самостоятельных решений действительности. У него неожиданно пробудилась любовь ко всему новому и пронизанному жизнью, а его тяга к тому, что порывает с традиционными канонами, еще более усилилась, придав ему уверенность в себе и пробудив в нем чувство самостоятельности. Он обогнал отца и в возрасте 14 лет поверил в свои силы и способность действовать самостоятельно.

Помимо элементов классических сюжетов, которые доверял ему рисовать отец, Пабло постоянно делал зарисовки с окружавших его людей и предметов: объектами его внимания становились рыбацкие лодки в гавани, семьи на пляжах, ландшафты с видом башни Геркулеса, построенные еще римлянами маяки на каменистых вершинах гор, возвышавшихся над портом. Его любимой моделью стала сестра Лола — он сделал множество ее портретов. Она появляется в его картинах в платье школьницы, занятой повседневными делами, помогающей по дому, несущей воду ил и увлеченно играющей с куклой.

Сохранилось несколько исключительно достоверных портретов друзей дона Хосе, сделанных юным автором, которые свидетельствуют о художественной зрелости. Один из них — незаконченный портрет дона Рамона Переса Косталеса, министра первого республиканского правительства Испании, который был соседом и другом отца. С полотна смотрит старый политик, во взгляде которого ощущаются ум, сила духа и юмор. Портрет выполнен твердой рукой; многим художникам он сделал бы честь, даже если бы явился венцом их карьеры. Самой впечатляющей работой юного художника, относящейся к тому времени, является маленькая картина с изображением босой девочки с нерасчесанными волосами, созданная Пикассо в последние несколько месяцев пребывания семьи в Корунье. Девочка сидит на фоне простой стены, глядя на зрителя большими черными глазами. Небрежно наброшенная на плечи дешевая шаль и простенькое платьице выдают ее бедность. Ее огрубевшие от работы руки и ноги резко контрастируют с невинным и удивленным взглядом, классической симметрией лица и грустью во всем ее облике. Нарочито увеличенный размер ног, широкие, прикрываемые платьем коленки подчеркивают ее крестьянское происхождение. Все говорит о том, что ей суждено жить в нужде. Этот образ предвосхитил появление бедняков «голубого» периода, который последует спустя семь лет, и монументальных скульптур обнаженных женских фигур, созданных Пикассо в начале 20-х годов. Пикассо всегда держал эту картину при себе. В ней чувствуется сильное влияние Веласкеса и Гойи. При этом следует помнить, что в то время Пабло не видел никаких картин, кроме тех, которые находились в церквах, музеях и художественных школах двух провинциальных городов, в которых он провел детство.

Утверждают, что перед отъездом семьи из Коруньи Пабло впервые выставил несколько своих картин в лавке, где продавались самые разнообразные товары, — верхняя одежда, зонты, столь необходимые для жизни в северном городе. Несмотря на высокое качество работ и помещенное в местной газете короткое объявление, удалось продать лишь несколько из них. Знатоки, узнав, что автору всего четырнадцать лет, воздержались от их приобретения. Правда, дон Рамон Перес Косталес как друг семьи принял несколько подаренных ему картин.

Переезд из этого ненавистного дону Хосе города на Атлантическом побережье произошел случайно. В Школе изящных искусств Барселоны появилась вакансия: один из преподавателей школы, уроженец Коруньи, пожелал вернуться домой и потому устроил обмен с доном Хосе, который даже получил при этом некоторую материальную выгоду.