Глава 10 Коммунизм

Со временем Гарман все сильнее увлекался Карлом Марксом и становился его ярым приверженцем. Он начал применять его теории ко всему. Он прочитал курс лекций, в которых доказывал, что все великие писатели были революционерами. Он потерял всякое чувство меры и способность к критической оценке и начал смотреть на мир исключительно с одной точки зрения. Я ходила на его лекции и задавала ему вопросы, чтобы его смутить и запутать. После интеллектуального уровня и беспристрастности Джона все это казалось мне очень глупым.

Гарман так проникся всеми этими идеями, что в конце концов вступил в Коммунистическую партию. Все деньги, которые я ему давала и которые раньше шли на перестройку дома и прочего, теперь он отдавал партии. Я нисколько этому не противилась и только скучала, слушая последние указания из Москвы, которым мне положено было подчиняться. Гарман хотел, чтобы я тоже вступила в партию, но утверждал, что меня примут только в том случае, если я соглашусь работать на нее. Я написала письмо Гарри Поллиту, главе партии, в котором говорила, что хочу стать членом, но не имею возможности работать, поскольку живу за городом, воспитываю двух девочек и совсем не располагаю свободным временем. Разумеется, меня приняли, что я и пыталась продемонстрировать Гарману.

Гарман ездил по стране на автомобиле, который он купил с рук специально для этой цели, читал лекции и вербовал новых членов. Он был так занят, что виделись мы реже и реже. Я чувствовала себя все более одинокой и несчастной. Тогда шла война в Испании, и Гарман сильно из-за нее переживал. Я боялась, что он встанет под знамена Интернациональной бригады, но ему не позволяло здоровье.

Теперь он приглашал в «Тисовое дерево» исключительно коммунистов, не придавая значения их прочим качествам. Мне приходилось развлекать самых странных гостей. Любой человек из рабочего класса в глазах Гармана превращался практически в божество. Чем больше я начинала скучать от всего этого, тем чаще я ругалась с Гарманом. Не то чтобы мне претил коммунизм как принцип; просто я была не готова к тому, чтобы всю мою жизнь определяла новая религия Гармана — а именно таковой для него стал коммунизм. Он был словно сэр Галахад, который увидел Святой Грааль. У меня вызвали негодование московские чистки: Сталин, на мой взгляд, тогда зашел слишком далеко, но Гарман всему находил оправдание. Ему поразительным образом удавалось убеждать меня, будто все, что делают коммунисты, правильно. С этой точки зрения в уме им никак нельзя было отказать.

В коттедже «Тисовое дерево» наш терьер Робин стал свирепеть и неожиданно превратился в идеального сторожевого пса: он лаял на каждого прохожего и кусал всех людей в униформе. Почтальон доставлял нам почту, трясясь от страха. В конце концов Гарману пришлось крепко связать Робина и так его избить, что я перепугалась, но тем не менее это помогло, и мы снова смогли спускать его с поводка. Робин наконец выполнил супружеский долг перед Боротра и подарил ей выводок щенков. После этого он сразу потерял всякий интерес к ней и ее потомству, и нам пришлось ее отдать. Зимой дом утопал в грязи, которую собаки приносили на лапах после долгих прогулок по меловым холмам. Это было совершенно невыносимо. Робин старел и грустнел, но позже он нашел отраду в играх с кошками.

Гарман купил сиамскую кошку, которая целыми днями ходила по дому и кричала, как ребенок. Однажды мы нашли ее отравленной позади домика Гармана. Мы подозревали генерала.

Гарман любил ездить верхом и купил себе лошадь, но, когда коммунистическая деятельность целиком поглотила его, он отдал ее брату. Он отказался от всего ради коммунизма и получал удовольствие от своего аскетичного образа жизни. Очевидно, мне в таких условиях становилось только хуже и хуже.

У Гармана не получилось «сделать коммуниста» из меня, но со своим зятем Уишем он преуспел больше — бедная Лорна скоро стала сходить с ума от его доктрин из «Дейли Уоркера». В конце концов Уиш превратил свое издательство в рупор Москвы. Стал убежденным коммунистом и Рикуорд, а Джеки, будучи примерной женой, с готовностью приняла его взгляды — лишь бы сохранить мир в семье. Я честно предприняла попытку притворяться, но попросту не смогла пересилить себя. Вскоре на любое упоминание коммунизма я реагировала как бык на красную тряпку. Когда Гарман на меня злился, он называл меня не шлюхой, а троцкисткой.

Старшая сестра Гармана с мужем, южноафриканским поэтом Роем Кэмпбеллом, бежала из Испании во время революции, и мы поехали навестить их. Они жили в доме Уиша, словно беженцы. Они стали такими прожженными фашистами, что Гарман больше не желал их видеть.

Как-то раз, когда Гарман уехал по делам Коммунистической партии, ко мне в «Тисовое дерево» приехал Герхарди. Он заставил меня пообещать ему, что он не пересечется с Гарманом: они радикально расходились в интеллектуальных и политических вопросах. Внезапно Гарман вернулся без предупреждения, и возникла крайне неловкая ситуация. Между ними постоянно разгорались ужасные споры, и Герхарди так и не поверил, что я не специально все это подстроила.

Мы страдали от набегов крыс, и поскольку в наших краях не водилось крысоловов, Гарману пришлось самому заняться их истреблением. Он заманивал их в стога сена, а затем поджигал их. Когда крысы начинали удирать, он забивал их длинной палкой. Чтобы найти в себе силу духа на это жуткое занятие, он представлял, что крысы — это фашисты, и выкрикивал ругательства при каждом ударе. Крысы забирались в дом и там травились разложенным ядом. Они издыхали в самых неожиданных местах: под половыми досками, которые приходилось вынимать, а одна крыса забралась в бак для воды. Это доставило нам кучу хлопот, поскольку ее тушка перекрыла ток воды, и нам пришлось прочищать весь бак.

Летом 1936 года я поехала одна в Венецию на десять дней. Мне нужно было вернуть Синдбада Лоуренсу, который снова перебрался на континент, и еще я решила задержаться, чтобы встретиться с Мэри в Италии. Первые несколько дней я провела в компании Синдбада и Мэри, но когда они уехали, я, оставшись одна, испытала невероятное счастье. До сих пор мне даже в голову не приходило, что я могу с удовольствием проводить время в одиночестве и дни кряду не говорить ни с кем, кроме случайных встречных. Я жила в очень своеобразном режиме и делала все, что пожелаю. Меня не сдерживало ничье влияние или критика, и я могла всей душой наслаждаться Венецией.

Я проходила по городу многие мили в любое время дня и ночи, заходя в кафе там, куда меня занесут ноги. Я вновь увидела все свои любимые церкви и музеи и ела карпаччо с прежним восторгом. Я столкнулась только с одним соблазном за эти десять дней, но я бежала от него, как от дьявола. Это был привлекательный молодой человек, который встречался мне на каждом шагу, но тогда я еще была влюблена в Гармана.

На обратном пути я остановилась в Париже у своей матери, и мы отправились вместе за покупками. Это всегда поднимало ей настроение. Она несколько раз на один день приезжала в «Тисовое дерево» и, недоумевая от моего нового образа жизни, не одобряла его еще сильнее прежнего. Она хотела отдать мне свое жемчужное ожерелье, но Гарман сказал, если я приму его, я должна буду его продать и отдать деньги партии. Само собой, ожерелье осталось у матери.

Когда я вернулась в Лондон, Гарман нашел там трехкомнатную квартиру напротив «Фаундлинг Эстейт». Она находилась на одном из верхних этажей, в кронах деревьев, и была крохотной, но уютной. Мы давным-давно забросили квартиру в Адельфи, поскольку она была слишком мала для Гармана и Филлис. Гарман, как всегда, обставил квартиру с большим вкусом. Я редко там жила и в основном оставалась в Питерсфилде.

Синдбад теперь был студентом Бидэльской школы-интерната. Это была первая в Англии школа с совместным обучением и поэтому считалась очень прогрессивной. Синдбаду там ужасно нравилось: он играл в школьной команде по крикету и больше ни о чем не думал. Я была счастлива, что Лоуренс устроил его в школу рядом со мной — всего в шести милях от «Тисового дерева». Каждое воскресенье я забирала его на весь день, и он играл в теннис, плавал в бассейне и ел паэлью Китти и английские трюфели.

Дебби выпустилась из дамской школы и теперь училась в прогрессивном интернате в Уимблдоне. Пегин хотела быть с ней, поэтому мы отправили ее следом. Поначалу и Пегин, и Синдбад терпеть не могли учиться в интернате, но очень скоро их недовольство сменилось восторгом. Пегин приезжала домой каждые выходные вместе с Дебби.

В декабре 1936 года в американские газеты стали просачиваться слухи о грядущей свадьбе короля и миссис Симпсон. Англичане об этом не знали. Журнал «Тайм» подвергали цензуре и резали перед тем, как он появлялся в продаже, но Кей поделилась со мной подпиской, которую доставляли прямиком из Америки; я была одной из немногих, кто обо всем знал. Мы с Гарманом поспорили, правдивы ли слухи, и в случае свадьбы короля с миссис Симпсон он должен был жениться на мне.

Однажды вечером, когда я была в «Тисовом дереве» с Эмили, Гарман прислал мне телеграмму с известием о «большой американской победе» и поздравлениями. Разумеется, я сказала ему, что теперь он должен сдержать слово и взять меня в жены. Но он понимал, что уже поздно и мы слишком расходимся в своих взглядах на коммунизм, чтобы пытаться наладить отношения. Как раз перед этим он предпринял последнюю попытку обратить меня, завербовав под свои знамена Эмили, но и это не сработало.

Я так взбесилась, когда он отказался жениться на мне, что пошла в сад и разворотила его любимую клумбу. На ней было много редких растений, и я вырвала каждое и швырнула их через забор на соседнее поле. Та ночь выдалась самой холодной в году. На следующий день мне стало так стыдно, что я собрала все растения и попросила Джека мне помочь. Он отреагировал так, будто ничего необычного не произошло, и вместе со мной погрузил их на тележку. Мы высадили их заново, за исключением тех, что замерзли за ночь. Этот инцидент едва ли помог воплотить в жизнь мои надежды на брак. А клумбу я потом назвала именем миссис Симпсон.

Неделю перед отречением мы находились в состоянии крайнего возбуждения. Вся жизнь в Англии замерла, за исключением продажи экстренных выпусков газет. В магазинах было пусто — люди просто не могли думать ни о чем другом. Наконец мы услышали по радио речь короля по случаю его отречения от престола, во время которой расплакался даже Гарман.

Синдбад в то время жил со мной — он поправлялся после скарлатины. На неделю он забыл о крикете и тоже ждал последних известий о королевском отречении.

И вдруг наши с Гарманом отношения подошли к концу. Его терпение лопнуло. Он сказал, что за три года сделал для меня все, что мог, но все это было напрасно и не то, чего я ждала. Я убила его чувства ко мне, и продолжать в том же духе он не желал. Он не лукавил. Не представляю, как он держался так долго. Проблема заключалась в том, что я все еще была в него влюблена. Как раз это его выводило из себя — то, что я никогда по-настоящему не любила его, а только была влюблена. И он был прав.

После расставания Гарману осталась квартира в Лондоне, а мне — коттедж. Гарман попросил разрешения приезжать по выходным. Он хотел видеться с Дебби, и он любил «Тисовое дерево» — коттедж в самом деле был творением его рук. Конечно же, я согласилась и потом горько поплатилась за это.

Я жила одна всю неделю, пока дети были в школе, а по выходным ждала визитов Гармана. Когда он приезжал, он непременно спал со мной, чем еще сильнее запутывал ситуацию. В одни выходные, когда у меня гостила Филлис Джонс, мы с Гарманом поругались из-за коммунизма, и я так нахамила ему, что он ударил меня. Я поскользнулась и упала. Кровь была повсюду. Филлис пыталась уговорить меня не спать с ним, но ему всегда удавалось начать все сначала.

На Пасху я поехала в Париж в надежде забыть Гармана. Я не смогла. Когда я вернулась, он сообщил мне, что влюблен в молодую коммунистку по имени Пэдди, которая раньше работала в издательстве, слившимся с его издательским домом, и теперь служила делу партии. Она была очаровательна, и я первая вслух отметила это. Она смахивала на американку с ее вздернутым носом и аккуратной фигуркой. Я как-то раз застала ее в квартире Гармана, где они работали допоздна.

У Гармана была еще одна ярая последовательница, Грета. Она была влюблена в него, и когда я рассказала ей о Пэдди, чтобы прояснить ситуацию, она еще больше ударилась в политику и даже записалась в летнюю коммунистическую школу. Впрочем, этим она пыталась хоть как-то занять свою жизнь. Бедная женщина жила одна с тремя дочерями на холме с другой стороны Питерсфилда. Грета обожала мужское общество и возлагала в этом плане на летний лагерь последние надежды. Ее надежды сбылись: она подружилась с ранеными солдатами Интербригады и пригласила их восстанавливать силы у нее дома. Грета происходила из верхушки среднего класса и прожила своеобразную жизнь, став решительно declass?e[31]. При первой встрече я подумала, что она вылитая героиня Дэвида Лоуренса. Тем не менее она стала моей близкой подругой, и когда Гарман отверг ее, я по-дружески ее утешала. Когда ее старшая дочь вышла замуж за водителя грузовика, Грета нисколько этому не противилась: она считала, что это наглядное отражение духа времени.

Гарману причинял душевные муки его новый роман, поскольку у Пэдди был муж. Их обоих настолько поглотило дело партии, что они как будто не имели права решать что-то в своей личной жизни. Гарман не хотел вмешиваться и разрушать их брак, а сама Пэдди не решалась уйти от мужа, который был намного ее старше и которого она редко видела. У них был ребенок, и они оба были из рабочего класса. Внезапно они уехали в заграничную миссию, оставив Гармана в печали.

Нам с Гарманом потребовалось шесть месяцев, чтобы положить конец нашим отношениям. Он продолжал приезжать ко мне в коттедж и спать со мной, и это было мучением. Меня затягивало в нашу прошлую жизнь, и я никак не могла начать все с чистого листа. Как-то раз мы даже попробовали снова жить вместе в Лондоне. Когда я приезжала в столицу, я обычно останавливалась у Филлис, но неожиданно Гарман пригласил меня к себе. Конечно, из этого ничего не вышло. Мы были уже слишком разными, чтобы жить вместе.

Единственное, что у нас оставалось общего, — это дети. Он обожал их, и именно они раньше держали нас вместе. Они отвечали ему взаимностью.

Летом Гарман поехал в Суонедж в летний коммунистический лагерь. Он хотел, чтобы я и дети поехали с ним. Я долго не могла решиться, но в конце концов согласилась. Мы могли бы прекрасно отдохнуть, если бы не наши разногласия. Я полюбила Дорсет с тех пор, как мы побывали там с Джоном. Гарман водил нас по красивым местам, мы купались и получали удовольствие от общества троих детей.

Гарман не находил себе места из-за Пэдди и беспокоился, что думает по поводу их связи Гарри Поллит. Я жестоко разыграла его и сказала, что это Гарри Поллит подослал меня к нему с целью поговорить с ним, и Гарман мне поверил. Самое странное, что через год Гарри Поллит действительно захотел увидеть меня; так что по сути я только поторопилась с датой.

Моя мать приехала тем летом в Европу в очень плохом состоянии, и, хотя я знала, что она перенесла несколько операций, для меня стало шоком, когда ее служанка сообщила мне, что ей осталось жить полгода. Я осталась с ней в Лондоне и позже летом приехала к ней в Париж.

Все силы, которые оставались у бедной женщины, она потратила на посещение Всемирной выставки, проходившей в Париже летом 1937 года. Она ей очень понравилась, и мы провели там несколько часов.

В то время я как-то раз сказала Эмили: «Мне кажется, моя жизнь кончена». Эмили ответила: «Если тебе так кажется, то может, так и есть».