Обиды приходят и уходят

Однажды, когда мы уже записали с ней примерно песен пятнадцать, произошел такой случай. Она пришла и говорит:

— Александр Сергеевич, у меня, к сожалению, только пятнадцать минут!

А раньше такого не было. Сколько надо, столько и работали. Я говорю:

— Алла, если ты плохо запишешь, будет не только для меня плохо, но и для кино, для песни, да и для тебя ведь тоже не очень хорошо…

В итоге мы просидели полтора часа, хотя никто ее не заставлял.

Вообще, звездность (даже не по отношению к Алле, а абстрактно), как и полагается болезни, подкрадывается к человеку незаметно и начинает его разрушать. Мало кто имеет иммунитет против звездности и остается самим собой. Прививок же против нее пока не изобрели…

Потом Алла спела «Арлекино» (это не моя песня), выпустила пластинку. Потом на фильме «Женщина, которая поет» произошла наша размолвка.

Как-то она пришла и сказала:

— Я написала пять песен. Не можете ли мне помочь их записать?

Я говорю:

— Конечно. Для тебя — пожалуйста!

Хотя ни для кого я не делал записей в своей студии: для меня время дорого. Ведь надо потратить несколько дней! Но для нее — исключение.

А я как раз работал над этим фильмом, где кроме музыки было шесть-восемь песен. Мы записали их с Аллой. А потом она пришла с просьбой записать ее собственные песни.

— Знаете, Александр Сергеевич, — сказала она, — под моей фамилией это никто не возьмет, поэтому я придумала псевдоним — Борис Горбонос. Я тогда песни и на радио протолкну, и пластинку выпущу. А так скажут: «Пугачева — не член Союза композиторов, зачем нам ее песни!»

От членства в Союзе композиторов действительно зависело немало. Я ее понимаю. Но потом она сделала все иначе. Сказала, что автор песен — восемнадцатилетний парализованный мальчик, прикованный к постели. Написал вот эти песни, надо ему помочь. Ведь для него это глоток воздуха, смысл жизни!..

Звучало красиво и душещипательно.

Но эту историю я узнал позднее. А пока записал все фонограммы для Аллы. Она спела. Одну песню — на свои слова. Я сделал сведение, дал ей пленки, и на этом, казалось бы, все должно было закончиться. Но нет! Только начиналось.

На «Мосфильме» она договорилась с режиссером нашей картины, и он пообещал вставить эти песни в фильм.

Я же ничего не ведал! Прихожу как-то на «Мосфильм» и вдруг узнаю, что эти песни уже отсняты и вставлены в картину!

Говорю:

— Я категорически против!

Во-первых, так не принято. Если ты композитор картины, то ты пишешь музыку и песни сам. Если приглашают еще кого-то, то обязательно с твоего согласия.

Во-вторых, тут получается, мягко говоря, не очень честно. Ведь Алла никому не сказала, что это ее песни. Речь шла об инвалиде, несчастном мальчике!..

И по студии поползли слухи, мол, черствый Зацепин не хочет помочь парализованному таланту! А я помалкиваю, что знаю правду, Аллу не выдаю… Она же приклеила себе усы и сделала фотографию, будто это и есть Горбонос. Годы спустя выяснилось, что всю эту авантюру придумал Стефанович, ее муж в тот период (по крайней мере, он так написал в своей книге).

А тем временем литературный редактор почти перестал со мной здороваться: потому что я такой мерзавец, не хочу помочь инвалиду…

Мне было очень обидно. Я ей подарок сделал — записал песни (запись в студии, кстати, — дорогое удовольствие), а она в благодарность обманула меня, да еще и спекулирует на вымышленной чужой беде!..

Пошел к Сизову, директору «Мосфильма», говорю:

— На самом деле ситуация выглядит иначе. Никакого Горбоноса не знаю! Между нами — это псевдоним Пугачевой. Никакого мальчика-инвалида нет! Если нужно, могу работать на фильме, скажем, с Флярковским, с Эшпаем, с другим каким-нибудь моим коллегой-композитором, но Горбоноса не знаю и не хочу делить с ним свою музыку. Я ухожу с картины!

— Тогда нам придется закрыть картину, — говорит Сизов. — Ведь все песни уже сняты, переснимать — у нас денег нет…

— Ну, пусть Горбонос и записывает песни! — отвечаю. — Без меня.

— Но мы только что закрыли одну картину. Сейчас — вторую?.. У нас так скоро зарплату будет нечем платить!.. Вы же наш работник, войдите в положение!..

Мне бы, наверное, еще в самом начале этой интриги надо было стукнуть кулаком по столу и сказать:

— А подайте сюда режиссера! Почему он позволяет такое вытворять на картине при живом-то композиторе?..

Но я, пластилиновая ворона, не стукнул.

А Сизов продолжал меня уговаривать. Пообещал, что Горбоноса не будет в титрах рядом со мной, лишь в самом конце появится: «такие-то песни написаны Горбоносом».

В итоге я согласился. «Мосфильм» мне был дороже.

Хотя в душе еще оставалась обида на Аллу. Почему она не объяснила все нормально?! Конечно, не хотелось бы вставлять в свой фильм четыре чужие песни, но можно же было по-человечески найти компромисс!.. Одна ее песня потом отпала: Пугачева исказила стихи, и поэтесса запретила ей выпускать их в таком виде, и песню вырезали. Кстати, и слова другого поэта она изменила. В оригинале было: «Той женщине, которую люблю», а она переделала и прозвучало — «которая поет». Но автор ей разрешил.

Во время всех этих перипетий мы с Аллой не виделись. И на следующий фильм «31 июня» я ее уже не пригласил. Позвал Таню Анциферову. Хотя некоторые мелодии были написаны для Пугачевой…

После разлада с Аллой я записал несколько песен с Софией Ротару. Соня мне всегда нравилась. Скромная, с прекрасным вкусом, всегда хорошо одевалась, пела очень приятно. На запись приходила всегда абсолютно подготовленная. Я был очень доволен!

Спустя какое-то время мы где-то встретились с Пугачевой. Алла говорит:

— Александр Сергеевич, давайте простим друг друга!

А за что?..

— Ладно, — говорю, — я не злопамятный…

Потом она стала петь в основном свои песни.

В конце девяностых как-то я приехал к Алле. У меня была песня для нее. Встретила меня радушно. Поговорили о жизни, Филипп поставил песню, она послушала.

— Филипп, — говорит Алла, — перепиши, мне нравится! Резник напишет мне стихи.

Я и Филиппу показал одну песню, но ему она не понравилась. Он дал мне три свои кассеты, чтобы я понял, в каком стиле ему нужно.

Через год приехал в Москву и снова зашел к ним, говорю:

— Алла, у тебя песня лежит, ты, наверно, ничего с ней не будешь делать. Я ее заберу.

— Да, да, — говорит, — сейчас не до этого! То одно, то другое…

Потом еще как-то раз принес Киркорову несколько песен. Он поставил, слушает.

— О! — говорит. — Одна лучше другой! Алла, слышишь?!

А она спокойным голосом:

— Нет, Филипп, ты сейчас уже в другом стиле поешь, это тебе не подходит.

Он:

— Ну, смотри, а вот эта?!

— Нет, — отвечает она.

Все, приказ свыше! Тема закрыта.

Больше я ей ничего не показывал.

А отношения у нас остались нормальными. Алла пела на моих юбилейных вечерах. И Филипп тоже очень хорошо там пел.