В Москву, в Москву!

После окончания консерватории меня оставили там же преподавать. Целый год я вел гармонию. Но я не чувствовал себя полноценным педагогом: это совсем не моя профессия. Мне не хватало строгости…

А мой друг Куддуз Кужамьяров, ставший к тому времени ректором консерватории, построил гигантский концертный зал, вложил массу энергии, чтобы улучшить систему обучения. И когда я стал собираться в столицу, сказал мне:

— Ну, что ты едешь в Москву? Ты там затеряешься среди композиторов, будешь ходить выклянчивать работу!.. Ну, может, у тебя песенку какую-нибудь купят, заплатят пятьсот рублей. Будешь нищенствовать… А здесь ты будешь преподавать по специальности, через годик получишь доцента. Через какое-то время напишешь новое большое произведение, станешь профессором. Звание дадут! Квартиру тебе выделим. Здесь ты все получишь. Оставайся! У меня связи с Министерством культуры, я тебе все сделаю!..

И хоть велик был соблазн, я не остался. И, в общем-то, до сих пор не жалею об этом.

Конечно, я советовался со Светланой (она тогда работала концертмейстером в консерватории). Переезжать было страшновато, но опыт переездов и у меня, и у нее уже был. Светлана раньше жила в Минске. Ее отчима, после того как он отбыл срок по политической пятьдесят восьмой статье, отправили в Алма-Ату (потом он уехал в Новосибирск, стал там ректором консерватории). Бывшего «врага народа» услали подальше от центра.

Света и Саша, 1975 год

Светлана понимала: если я хочу что-то сделать, то обязательно сделаю, на полпути не остановлюсь. И она согласилась.

Но переехать в Москву в то время было делом нелегким. Требовалось или жениться на москвичке, или иметь блат в верхах, чтобы получить разрешение. Вот Леня Афанасьев, мой друг, учился в Московской аспирантуре, за скрипичный концерт получил Государственную премию. Бывшему военному летчику, имевшему ранение, ему дали две комнаты в коммунальной квартире. Когда я приехал в Москву, первое время жил у него, спал на диване в кабинете.

Прописку получить можно было только в Московской области.

Шел пятьдесят восьмой год. В Перове, тогда еще пригороде Москвы, я нашел деревянный дом, часть которого продавалась. С одной стороны там жили мирные Рабиновичи, с другой — рыжий Вася, который регулярно напивался и дрался с женой. Маленькое крылечко, холодная кухня — метра полтора, с двухконфорочной газовой плитой. Открываешь дверь — там две смежные комнаты, одна — восемь, другая — десять метров. Стена разделяет их до половины. Там, где проход, — печь с газовой горелкой. Отопление газовое, дров не надо.

Стоило все это сокровище не очень дорого. Но надо было оформить документы до 1 января (потом ужесточались правила), а на календаре значилось 29 декабря…

Не хватало каких-то бумаг, я нервничал. Однако перед самым Новым годом успел все оформить. Получив жилплощадь, прописал там жену, дочь и маму. В этих смежных восемнадцати метрах мы начали жить вчетвером. Пятым был рояль, занимающий уйму места.

Зимой на кухне надо было находиться в валенках, чтобы готовить. От плиты — жарища, высота потолка — два метра, дышать нечем, а ноги замерзают…

Примерно через год-два в райисполкоме я добился разрешения пристроить одну комнатку. Это была целая эпопея! Я пришел в райисполком, попал к юристу, очень приятной женщине. А у меня уже вышла «Операция «Ы», пластиночку маленькую выпустили… Перово к тому времени присоединили к Москве. Я советовался с юристом, что надо сделать, чтобы оформить пристройку. И эта милая женщина-юрист пошла к начальнику, доложила ему, что, мол, такой-то композитор пришел с такой-то просьбой… Потом к этому начальнику со своей пластиночкой зашел я. Он говорит:

— Вот как раз сейчас заседает комиссия, которая все и решает! Я там все про вас и расскажу.

И рассказал. И в конце добавил, что надо бы разрешить композитору пристроить комнату, а то четверо — на восемнадцати метрах…

Короче, хороший попался человек. Комиссия его поддержала.

Так наша жилплощадь увеличилась на десять метров, больше не получалось. Мы утеплили кухню и стали там обходиться без валенок. Теперь мы владели как бы трехкомнатной квартирой.

Мы жили там еще несколько лет, пока наш дом не решили сносить. И тут нам дают двухкомнатную квартиру в пятиэтажном панельном доме. Но за нами-то числится трехкомнатная! Я — в райисполком:

— Как же так?

— Так у вас же всего двадцать восемь метров! — говорят.

— Ну и дайте двадцать восемь, но трехкомнатную!

— Но таких нет!

В итоге та же добрая женщина-юрист мне опять помогла. И нам дали трехкомнатную аж тридцать семь квадратных метров! Маленькая квартирка, но все-таки больше прежней. У мамы появилась отдельная восьмиметровая комнатка. В семнадцатиметровом проходном зале поставили рояль, диван, стол.

Поклеили мы обои и счастливо зажили.

В новой квартире и работалось как-то веселее. Старая-то у нас была мрачная. Зато там не было слышно рояля. А в новой, думаю, музыка до соседей доносилась хорошо. Под нами жил учитель, человек интеллигентный, вежливый, никогда не жаловался. Я его спрашивал:

— Извините, как там, слышно?

— Нет-нет! — отвечал он. — Нормально!

Это сейчас можно с компьютером в наушниках заниматься, а тогда… Вот в своей парижской квартире я не играл громко. Надевал наушники, и, хотя это немножко утомительно, работал в них. Просто я людей уважаю, их покой. А слышимость во Франции — с нашими хрущевками не сравнить! Да и в Америке — тоже. Я как-то жил несколько дней у приятеля на Брайтон-Бич. Так вот сидим, разговариваем, слышу: кто-то в верхней квартире ногой постукивает. Потом — ложечкой стучит по блюдцу… Сбоку через стену слышу русскую речь. Спрашиваю у приятеля:

— Там русский живет?

— Да, — отвечает, — русский.

Вот такая слышимость.

Я был в гостях у декана Колумбийского университета. Огромный 80-этажный небоскреб, внизу полицейские сидят, как у нас консьержки. Лифт скоростной. Мы поехали на сороковой этаж, там у этого декана хорошая квартира. Время было около десяти часов вечера. Он включил музыку. Не очень громко, не так, как у нас иногда включают. Тут же — телефонный звонок. Сосед:

— Уже десять часов, не включайте, пожалуйста, музыку!

Декан сразу же выключил. Вот вам и хваленые небоскребы!

В моей парижской квартире я слышу домофон у соседки. Иногда к своему бегу, думаю: у меня звонит. А это у нее! Внизу, под нами, живет негр, он иногда на барабане играет — тоже превосходно слышно.

Но там люди друг к другу относятся уважительно. Если ты скажешь, что неважно себя чувствуешь, устал, никто не будет шуметь или включать музыку. А позже десяти вечера вообще тихо. Есть специальный закон, охраняющий покой граждан.