Инициация Валеры

Из всех походов в буфет обычно самым сладким был первый: утром перед репетицией, как правило, я не успевала или не хотела есть, в перерыве буфет был закрыт, и только в два удавалось наконец припасть к чашечке кофе и к крабовому салату. (Причем я заметила: от русской музыки сильнее урчит в животе, чем от итальянской.)

И вот я поворачиваюсь от стойки и вижу, что в углу одиноко сидит наш новый баритон Валера, высокий, красивый и очень молодой парень. Он еще никого не знал в театре, скромно ел котлету, поминутно оглядываясь на веселые компании по соседству, которые пока его не принимали.

Я села к нему, спросив разрешения, и мы разговорились. Кто он, откуда, где пел, какие композиторы ему нравятся. Он очаровательно улыбался, но был напряжен: ждал, когда прозвучит по радио помреж с объявлением.

И вот голос над ухом сказал: «Солистов, отъезжающих в город Р., просим пройти к служебному входу». Валера раскланялся, отнес тарелки и быстро ушел.

К воротам подали микроавтобус. Туда погрузили портпледы с костюмами и фраками, потом залезли две хохотушки — колоратура Наташа Ш. и меццо Маша М., моя любимая пианистка Таня С. и Валера.

Все они ехали с продуманной оперной программой в один из подмосковных городов.

Дорога занимала часа два. Портпледы прицепили к крыше в середине салона, и сидящий одиноко Валера за ними спрятался, но то и дело бросал застенчивые взгляды на веселых и что-то бурно обсуждавших девушек, которые не обращали на него внимания.

Вдруг одна из них, отодвинув качающийся на вешалке фрак, закричала через шум мотора:

   — Слушай, как тебя (тут она назвала его фамилию), ты крепкий мужик?

   — Я... да... я Валера, — сказал Валера.

   — Отлично, Валера. Ты можешь меня сегодня отнести и вынести на плече?

   — Я? — Валера покраснел.

   — Короче, — Наташка Ш. нетерпеливо махнула рукой. — Я хочу Олимпию спеть, а она, ну это, кукла. Ее надо выносить, потом два раза заводить ключом, а потом унести назад, когда я сломаюсь.

   — А, понял, — показывая, какой он сообразительный, отвечал Валера, — я видел постановки...

В опере Оффенбаха «Сказки Гофмана», действительно, ученый-физик демонстрирует гостям свою дочь-гомункула — прекрасную куклу Олимпию, которая очень виртуозно и смешно поет песенку «Les oiseaux dans la charmille» , но два раза ломается и с протяжным стоном прерывает свое механическое пение.

   — Ну и прекрасно, — сказала Наташа, выдохнув. — Ты там песни споешь, а потом меня вынесешь. Если даже надорвешься, ничего, ты все свое уже отпел.

Валера подумал, каких комплиментов ее миниатюрности наговорил бы тут баритон Ш., но сам он пока такой прекрасной развязности не обрел. И кивнул, еще более покраснев.

   — Ну всё. — И девицы опять потеряли к нему интерес.

В зимних сумерках въехали наконец в город Р. и подъехали к какому-то серому и невзрачному зданию.

— Вот — тут, — сказал шофер, виновато оглядываясь на Таню С., главную и ответственную в компании.

Певцы вышли и осмотрелись. Никаких афиш, говорящих о приезде московских солистов, не было, вместо них висел лист бумаги с надписью: «Распродажа пальто».

Никто не встречал.

Кроме того, как только они вошли в здание, послышалось равномерное и громкое «умц-умц» откуда-то снизу, как будто в подвале шла дискотека. (Что потом и подтвердилось.)

Наконец вышел какой-то загвохлик в трениках с пузырями на коленках и сказал, что он весь уже прям изождался приезда оперы и просит их идти за ним, он покажет зал и гримерку.

В тоскливом советском конференц-зале у стены стояло облупленное пианино.

Загвохлик и Валера с трудом выкатили инструмент на сцену, так как у него было три колесика вместо четырех.

Прекрасная Таня С. в накинутом на плечи пуховике (было холодно, пар шел изо рта) села за пианино и взяла несколько красивых арпеджированных аккордов. Красиво не получилось, потому что пианино стукнуло и стало заваливаться на Таню; две-три черных клавиши оторвались и полетели на пол.

Валера героически бросился на помощь. Нашел какие-то чурбачки, подложил под пианинный угол.

Таня хмуро достала из пакета скотч и приклеила ля-диез и ре-бемоль на место.

   — Я не первый раз в такие места езжу, — сказала она обалдевшему Валере.

В темноте зала появились три-четыре старушки с сумочками и робко сели в восьмом ряду.

Таня быстро «распела» Наташку и Машку, что-то поправила в программке, и все пошли переодеваться.

В миг начала концерта Таня заглянула в зал. Старушек было пять. Таня забеспокоилась и позвала того, с пузырями.

Он явился и флегматично спросил:

   — Че, водку уже нести?

   — Какую еще водку! — внезапно закричала Таня. — К вам приехал столичный театр петь оперную музыку! А у вас черт знает какое пианино, клавиши отлетают, холодно, и даже афишу сделать не потрудились! Может, вы и время перепутали?!

   — Нет, — сказал дядька в трениках, — все нормально, публика в зале.

   — Ах, это публика?! — Таня потеряла дар речи. — Немедленно ведите меня к вашему директору!

Таня человек не гневливый, но тут ее проняло не на шутку, обида и возмущение душили — так что директор испугался. Он вскочил из-за стола, взял Таню за руку, просил успокоиться и обещал, что через пять минут публика будет, будет, полный зал будет!

Ничему не поверив, Таня почти в слезах вернулась за кулисы.

Но вот чудо — через пять минут, судя по звукам из-за двери, ведущей на сцену, зал действительно стал наполняться. Гул голосов становился все гуще, причем странный какой-то был шум, не такой, как обычно слышишь из-за кулис.

Умирая от любопытства, девушки приоткрыли дверь... и обмерли, как Татьяна в своем сне в «Онегине»: пять старушек сидели с краешку, в ужасе прижавшись друг к другу, а на остальных местах сидели... панки.

«Один в рогах, с собачьей мордой, другой с петушьей головой».

Вот без преувеличений.

С зелеными коками, бритые, в булавках и сапожищах.

Певицы и Таня обомлели.

И внезапно поняли, что тяжкое «умц-умц» из подвала вот уже минут пять как не умкает...

Тут пришел директор и радостно сказал:

— У меня, этааа, молодежная субкультура арендует подвал под свои тусовки. Я им пошел щас и сказал: «А ну идите все на концерт классической музыки, а то я вашу оргию позакрываю на фиг!»

Директор был страшно горд собой.

Надо сказать, концерт прошел замечательно.

Неистовые аплодисменты раздавались, как только декольтированные девушки показывались из-за кулис, потом — когда выходили к пианино, стоящему на чурбачках, а также при каждом жесте оголенной руки, при каждом движении и на каждую высокую ноту или пассаж. И вообще — почти все время аплодировали.

Валеру тоже хорошо и по-мужски поприветствовали, а после грустного романса «Как мне больно» кто-то в зале сказал: «А че, реально, я чуть не заплакал, блин».

Номер «Кошки» Россини почти провалился, — панки на «мяу-мяу» в исполнении девушек стали ржать и подмяукивать так, что Таня за роялем смахивала слезы, а сопрано и меццо еле домяукали до конца.

В конце Наташка спела куклу Олимпию.

Валера очень волновался в предчувствии момента и, когда он настал, покраснел как мак, обхватил обеими руками Наташку за корсет и понес навстречу почти людоедскому воплю из зала. Сделал несколько вращательных движений, как бы ключом, у Наташки за спиной и артистично отступил на носках.

Наташка запела, сгибая руки лопаточками и по-кукольному крутя головой. Все выше, выше рулады и колоратуры...

Панки как-то крякали и почти стонали...

Наташка вдруг тревожно пискнула в третьей октаве, потом еще пискнула, скатилась на глиссандо, согнулась резко пополам, качнулась и замерла с упавшими руками, свесив белокурые локоны почти до полу.

Панки ахнули.

Валера, в азарте от ответственной роли, подошел, покрутил опять ключик у Наташки между планок корсета, насупился, сделал обреченное лицо, взял куклу-Наташку на плечо и пошел к дверям.

А Наташка, вися через его плечо, болтая кудрями, незаметно для зала била его по спине кулаком и шипела:

— Дуррррак! Куда ты меня понес? У меня еще каденция!

Похолодевший Валера вспомнил, что кукла ломается два раза, и уносить надо после второго... Он резко повернулся, принес куклу обратно, изобразил, что он совсем забыл про какой-то дополнительный ключик, поднял палец вверх, вынул ключик из кармана, показал его панкам, под рев одобрения завел Наташку — и каденция, наконец, зазвучала...

В конце Наташка взяла ми-бемоль.

Началась стоячая овация с криками.

После концерта и трех бисов панки попробовали было штурмовать гримуборную, но дядька с пузырями встал насмерть, а вовремя подошедший директор ДК прогнал всех обратно на дискотеку.

ДК опять задрожал от тошного «умц-умц», старушки что-то прошелестели благодарственное, подарили всем исполнителям по маленькой Шоколадке, а Таня, упав в кресло, сказала дядьке с пузырями: — Ну давайте уже вашу водку.

Часов в восемь мы ужинали с Таней в театральном буфете, перед закрытием. Я закончила репетиции, Таня рассказывала мне всю эту историю, а Валера сидел, возбужденный и румяный, за соседним столиком, в окружении Наташки, Маши, теноров и баритона Ш., который, обнаружив в меню «сердце куриное», зычно пел на весь буфет: «Сердце куриное с курями ешь, Мизгирь!»

Валера давно поет в «Метрополитен» и в других замечательных театрах.

Имя я изменила, но шлю ему тут огромный и нежный привет.