Джасур Исхаков Дирижер

На центральную аллею парка можно было попасть с трех сторон. Слева — через «Котлованчик», лучшую пивную, о которой я еще расскажу, справа — по пологому спуску, мимо одиноко стоящей балерины, и по главной лестнице в центре. Каждый посетитель парка попадал на эту аллею своим путем, в соответствии с личными наклонностями и характером. Кто-то слева, по дороге выпив кружечку пивка со ста граммами в придачу, кто-то по спуску, мимо кинотеатрика под открытым небом, в котором бесплатно показывали документальные фильмы, но большинство отдыхающих спускались по главной лестнице, широкой и торжественной, мимо львиных морд, из пастей которых лились струи воды. Шли неторопливо и степенно, снимая шляпы, здороваясь со знакомыми и друзьями.

В центре аллеи, среди цветника, стоял бетонный Сталин, покрашенный серебрянкой. От того что вождя старательно и прилежно красили каждую весну, его несколько оплывшая фигура была покрыта чешуйками старых многочисленных слоев. Он смотрел куда-то вдаль, мимо площадки из красного песка, по которому чинно прогуливались мужчины в чесучовых белых костюмах и в натертых зубным порошком парусиновых туфлях, женщины в крепдешиновых платьях и туфлях поверх белых носочков, их дети разных возрастов в ношеных, но аккуратно выстиранных одежках с совсем незаметными заплатками. В воздухе витал яркий запах духов «Красная Москва», холодного мужского одеколона «Шипр», кисловатый дымок от папирос «Казбек», аромат жарящегося шашлыка. Левее шелестел фонтан какой-то необычной формы. Из бетонных позеленевших вазонов стекала вода.

В самом конце аллеи заманчиво поблескивала лампочками раковина эстрады.

Некоторые шли в летний кинотеатр, кто-то проходил дальше, в пивную «Островок», кто-то отправлялся в шахматный клуб, где играли в домино, шашки и шахматы; но многие ждали восьми часов вечера, когда на эстрадную площадку поднимался военный духовой оркестр. Это зрелище было совершенно бесплатным, и, наверное, поэтому все скамейки перед раковиной были загодя заняты. Музыканты в отглаженных парадных мундирах рассаживались на табуретках, расставляли никелированные пюпитры, с серьезными лицами листали ноты и продували свои блестящие золотом трубы. Разноголосица настраиваемых инструментов была своеобразным вступлением к концерту. Традиция шла наверняка еще с царских времен, поэтому часть репертуара обычно состояла из старинных маршей, вальсов и полонезов.

А сбоку от эстрады, в тени чахлых кустов боярышника, стоял человек в темной помятой рубашке с длинными рукавами, в брюках непонятного цвета и потертых дырчатых сандалиях на босу ногу. Трудно было определить его возраст, потому что он был худощав, даже костляв, на носу сидели очки-велосипед, а серые, зачесанные назад волосы блестели бриолином. Он приходил сюда каждый раз, когда выступал оркестр, и постоянная публика хорошо его знала. Он заранее отламывал прямую ивовую палочку, очищал ее от коры и, в ожидании начала концерта, присаживался на корточки, словно стараясь слиться с зеленью, спрятаться от многочисленных зрителей, которые всегда наблюдали за ним, посмеивались и показывали пальцами в его сторону, лузгая семечки и покуривая папиросы «Север».

На сцене зажигался полный свет, и выходил пожилой майор, дирижер оркестра. Он сдержанно кланялся и громко и четко (тогда не было привычных микрофонов) объявлял: «Выступаетдуховой оркестр Туркестанского военного округа. „Амурские волны“. Вальс». Прищелкнув каблуками начищенных сапог, он оборачивался, строго оглядывал оркестр, постукивал палочкой по краю пюпитра и поднимал руки. На мгновение в воздухе повисала пауза.

И через секунду все пространство наполнялось звуками. Мягко вступали альты и трубы, хрипло пел фагот, ухали тубы, погромыхивал барабан, позванивали металлические тарелки и треугольники. Грустная гармония старинного вальса, казалось, проникала в самое сердце. А потом мелодия переходила на высокие ноты, и солировали уже черные флейты и серебряные пикколо...

А в тени, у облупленного кирпичного фундамента сцены, дирижировал человек в сандалиях. Он поднимался на носках, покачивался в такт музыке всем своим худым телом, волосы сбивались на лоб, а из-под очков по щекам текли слезы... И не от грусти или страдания, нет. Человек, забыв обо всем на свете, словно светился от счастья.

Большинство зрителей, особенно в первых рядах, смотрели не на оркестр, не на майора на сцене, а на этого тщедушного человека в кустах, на его то плавные, то судорожные движения. Белая палочка мелькала в тени, и странный дублер военного дирижера каким-то непонятным образом обострял восприятие вальса, делал его почти трагическим.

«Амурские волны» сменялись каким-нибудь «Маршем энтузиастов», а за ним плыл в воздухе полный невероятной грусти полонез Огинского. И снова звучали мелодии из советских фильмов, чардаши, па-де-грасы и фокстроты Цфасмана. А человек в кустах продолжал дирижировать, уже вовсе не замечая ироничных взглядов и перешептываний.

Обычно выступление духового оркестра заканчивалось маршем «Прощание славянки». Зрители знали об этом и поднимались. Человек делал свое последнее движение вместе с музыкантами и потом незаметно уходил, словно растворялся в темени кустов. Может быть, не хотел чувствовать на себе назойливое любопытство отдыхающих.

Прошло много лет. Я уходил служить в армию. На станции «Ташкент-Товарная» было многолюдно и суетно. Пели под гармошку пьяные компании, какая-то девушка плакала навзрыд, матери совали новобранцам пакеты с едой, вдоль обшарпанных вагонов с разбитыми стеклами стучали каблуками офицеры-«покупатели», сержанты грубыми голосами выкрикивали чьи-то фамилии. Провожавшие меня мама и жена тихо плакали. Мне было тоже грустно, но я держался, стараясь успокоить близких мне женщин, пытался даже шутить.

И вдруг совсем рядом зазвучал тот самый марш. «Прощание славянки»... Я почувствовал, как сжалось что-то в груди от этой мелодии, от звонкого минорного голоса флейты. «Ну вот, и ты заплакал!» — успокаивала меня мама, вытирая выступившие слезы. А жена ободряюще улыбнулась: «Все будет хорошо! Всего-то — один год!..»

Бог знает, отчего вдруг человек начинает плакать или, наоборот, смеяться. Есть, конечно, внешние причины. Но есть и что-то глубинное, что живет лишь в твоей памяти.

Я вдруг явственно вспомнил лицо человека с ивовой «дирижерской» палочкой в руке. Он стоял перед Вовчиком по кличке Волдырь, окруженный шпаной из трущоб «Шанхая», что на берегу Салара, и беспомощно и растерянно говорил, что без музыки он не умеет дирижировать. А низколобый Волдырь настаивал на своем, дыша на него перегаром водки и пива. Потом сломал палочку и толкнул его. Как говорил потом Волдырь на суде, и, может быть, это была правда, он вовсе не хотел убивать «дирижера» — просто хотел, чтобы тот «подирижировал» для него... Человек упал и ударился виском об угол бетонного парапета.

Постоянные слушатели духового оркестра еще некоторое время машинально приглядывались к кустам, где обычно прятался тот человек. Но была уже осень, и выступления оркестра прекратились. А на следующий год его никто и не вспомнил. Он ушел из людских жизней, как уходят и растворяются облака в небе, как улетает неизвестно куда сухой кленовый лист в декабре.

«По вагонам!» — крикнул гортанно сержант, перекрывая звуки духового оркестра, который все продолжал играть «Прощание славянки».

Когда вы дочитаете до этого места, послушайте или хотя бы мысленно вспомните этот марш. И вы поймете, что писать дальше мне просто нет смысла.

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК