«Осьмушечка свободы»

Одна из первых кампаний цензурного ведомства оказалась направлена против частушки.

К середине 1920-х население Москвы увеличивается в два раза за счет притока деревенских жителей. Гражданская война, голод и военный коммунизм заставили миллионы крестьян искать спасения в городах. В массе своей они были неграмотны, и частушка в их среде играла роль современного, если хотите, «Твиттера». В этих коротких четверостишиях реальная жизнь отражалась без прикрас, а главное — они быстро запоминались и разносились по городам и весям со скоростью лесного пожара.

Я на бочке сижу,

Бочка золотая,

Я в колхоз не пойду,

Давай Николая.

Я хожу — спинжак по моде,

Милка — в красном фартучке, —

Нам осьмушечку свободы

Троцкий дал по карточке.

Сидит Ленин на заборе,

Гоызет конскую ногу

Фу, какая гадина —

Советская говядина.

Сидит Ленин на заборе,

Держит серп и молоток,

А товарищ его Троцкий

Ведет роту без порток.

Сергей Неклюдов и Александра Архипова отмечают:

«В 1920-е годы частично или полностью запрещается целый ряд частушечных сборников: А. А. Жарова, Р. М. Акульшина и др., из сборника Артема Веселого изъят раздел “Уходящая деревня”, в котором были собраны кулацкие, хулиганские и воровские частушки, а за частушку “Я на бочке сижу, / Да бочка вертится / Ах, я у Ленина служу, / Да Троцкий сердится” запрещена книга ?. Н. Никитина “Рвотный форт”; известен даже случай ареста куплетиста за исполнение частушки…

<…> Со второй половины 1920-х меняется политическая и экономическая стратегия власти, в связи с этим меняется и интонация голосов, “идущих снизу”. Согласно сводкам ГПУ, прямой протест в деревне против “мероприятий соввласти” выражается в основном в частушках, реже — в песнях, еще реже — в других формах.

Так, 13 апреля 1932 года ОГПУ составляет следующую справку об исполнении песен и частушек молодежью: “<…> Пузо голо, лапти в клетку, выполняем пятилетку. Отчего ты худа? Я в колхозе была. Отчего ты легла? Пятилетку тягла” и т. д.»

В начале двадцатых стали появляться частушки и в эмигрантской прессе. Как правило, их публиковали на страницах народнопатриотических изданий и газет, чьей аудиторией были нижние чины Белой армии. В кругах интеллигенции и дворянства эта фольклорная форма не пользовалась популярностью.

Раздражение и резкое неприятие в кругах эмиграции вызывали практически все приметы нового советского общества, и создатели «четверостишей» не пытались скрыть своей ненависти:

Братцы, бей без разговоров

И селькоров, и рабкоров,

Надоел нам красный клоп,

Загоняй его ты в гроб!

По реке бежит волна,

Вода кольцами,

Будем рыбку мы кормить

Комсомольцами.

Комиссару — нож в бочину,

С нашей девкой не сиди,

Коммунисту — кирпичину,

Из деревни уходи.

Тары-бары-растабары,

Зажилися комиссары,

Скоро-скоро помелом,

Эту нечисть мы сметем.

Советские пропагандисты отвечали на выпады белоэмигрантов своими рифмами, где, порой, одно слово полностью меняло смысл. (Из сборника В. Князева «Красноармейские частушки», 1925)·

Красна армия идет,

Грозно напирает;

Врангель с бандою своей

Позорно удирает.

Эх, яблочко —

Покатилося;

Банда Врангеля

Развалилася.

Мы Петлюры не боимся.

Нам и Врангель ни по чем;

Если пороху не хватит —

Закидаем кирпичем.

Пароходик идет,

Волны кольцами:

Будем рыбку кормить

Добровольцами.

Стоит отметить, что нашим «ответом Чемберлену» были вирши не менее кровожадные. Передо мной нотный сборник 1931 года с «массовой песней» композитора Александра Давиденко и поэта Ильи Френкеля с ласковым и гуманным названием

«Мы тебе отрубим когти, Пуанкаре!»[4]:

Нас буржуй не полюбил,

Нас прикончить порешил,

Только зря стучат затворы,

Лапы коротки у своры,

Только зря куют оковы,

Мы к борьбе готовы!

Слышь, Раймонд,

Старый черт!

Берегись!

Мы тебе отрубим когти,

Выдернем клыки!

Брысь! Брысь! Брысь!

У буржуя во дворе лает сам Пуанкаре,

Лает, словно на Луну,

На советскую страну,

Шибко бесится старик,

Точит когти, скалит клык,

Эту старую чуму мы научим кой-чему,

Пролетарский крепнет строй,

Не возьмешь его войной!

Рисунок из сборника В. Князева «Красноармейские частушки». 1925

В ответ «Русская правда» из номера в номер чехвостила советских вождей:

На деревне бузина,

А в Кремле — Калина,

На деревне голь одна,

А в Кремле — малина.

Сатана сидит в аду,

У него не худо,

По одну руку — Ильич,

По другу — Иуда.

Ленин к черту в ад пошел,

Троцкому наказывал,

Чтобы кол, да поострей,

Он себе заказывал.

Особое возмущение в кругах изгнанников вызвало переименование России в непонятную им аббревиатуру «СССР»:

На собачий на манер,

Русь назвали Триэсер,

Эту кличку мы собьем

Нашим русским штыком.

Коммунисты нас просили,

Чтоб забыли про Россию,

Это слово мы колом

Прямо в глотку им забьем.

В советской России такие перлы не появлялись в печати, но передавались изустно и даже нет-нет да проскакивали в концертах, особенно на периферии (конечно, от имени отрицательных персонажей):

Неужели снег не стает,

С гор не скатится вода?

Неужели власть Советов

Не исчезнет никогда?

В случае своевременного сигнала в ЧК участь «сатирика-юмориста» была незавидна.

Книга, изданная, судя по содержанию, в конце тридцатых годов с собранием ультра антисоветских анекдотов, гротескных зарисовок советского быта и переделанных стихотворений Пушкина:

У Лукоморья дуб срубили,

Златую цепь продали в лом,

Кота ученого прибили,

Чтоб не шатался он кругом,

И не рассказывал бы сказки,

И песен зря не заводил,

А по невидимой указке,

О том, что надо, говорил…

По мнению доктора исторических наук Александра Некрича, цель советской цензуры заключалась в том, «чтобы создать новую коллективную память народа, начисто выбросить воспоминания о том, что происходило в действительности, исключить из истории всё, что не соответствует или прямо опровергает исторические претензии коммунистов».

Потому неудивительно, что кроме частушки мишенями для запретов стали и другие песенные жанры.