Верстовский и Большой Театр

Верстовский и Большой Театр

Верстовский и Большой театр

Роль этого необыкновенно яркого человека — композитора, пианиста, крупнейшего театрального деятеля первой половины XIX века — в истории русского искусства долгое время не была оценена по достоинству, так же как и деятельность его талантливых современников — Алябьева и Варламова.

Меж тем появление гениальных опер Глинки было подготовлено произведениями многих русских композиторов, среди которых Верстовский занимает одно из значительных мест.

При ближайшем знакомстве с фактами жизненной и творческой биографии Верстовского поражает грандиозный размах его деятельности. Это был человек недюжинной энергии, сочетающий в себе музыкальность, вкус, большие организаторские способности, обладающий пылким воображением и в то же время трезвым умом. У современников произведения Верстовского пользовались огромным успехом. В начале 60-х годов XIX века композитор и критик А. Н. Серов утверждал, что в отношении популярности Верстовский перегнал даже и Глинку.

Характеризуя творчество Верстовского, академик Б. В. Асафьев писал: «Романтический славяно-российский стиль Верстовского вызвал всеобщие в Москве симпатии, особенно благодаря находкам красивых, задушевных, мягкосердечных, приветливых славянских мелодий рядом с горделивым «алекоподобным» пафосом... и с цыганско-молдаванским задором плясок и песен... Музыка Верстовского... очень отвечала напевному строю русского стиха Жуковского и пушкинской плеяды».

Родился Алексей Николаевич Верстовский в имении Селиверстово Тамбовской губернии в 1799 году. Отец, его, Николай Алексеевич, служил в Тамбовской уездной экспедиции, мать, Анна Васильевна, урожденная Волкова, происходила из семьи военного. Семья Верстовских была музыкальной, в доме постоянно музицировали. У отца имелся свой крепостной оркестр. Все это способствовало развитию музыкальных данных Верстовского. В восемь лет он уже выступает в любительских концертах, в десять — участвует в открытом концерте в Уфе, причем исполняет довольно сложные сочинения.

После окончания Отечественной войны, когда мальчику исполнилось тринадцать лет, родители отправляют его в Петербург, в Институт корпуса инженеров путей сообщения.

Под руководством лучших петербургских педагогов — Д. Фильда, Д. Штейбельта Верстовский продолжает заниматься музыкой. В юношеские годы проявляется его увлечение и театром. Он сближается с драматургами, актерами, музыкантами и композиторами: Н.И. Хмельницким, А. А. Шаховским, М.Н. Загоскиным, П.Н. Араповым, А.А. Алябьевым, Н.В. Всеволжским, П.С. Мансуровым, Ф.Ф. Юрьевым и другими.

В 1817 году Верстовский был отчислен из института для определения в должности. В двадцать лет он сочиняет музыку к водевилю «Бабушкины попугаи» (текст Хмельницкого). Успех окрылил молодого Верстовского, и он начинает сочинять музыку к другим водевилям — «Новая шалость», «Дом сумасшедших».

В 1823 году Верстовский переводится в Москву, на службу в канцелярию московского генерал-губернатора Д. В. Голицына.

По свидетельствам современников и на сохранившихся фотографиях Алексей Николаевич предстает человеком среднего роста, со смуглым приятным лицом, с зачесанными вверх вьющимися волосами, округлым большим лбом. Умные серые глаза его мгновенно меняли выражение: надменность, воодушевление, веселость, гнев.

Обладая общительным характером, острым умом и обаянием, Верстовский быстро входит в московский театральный мир, у него появляется множество друзей.

Верстовский очень подружился с Грибоедовым после его возвращения с Кавказа. В его доме, а также в доме С.Н. Бегичева, друга Грибоедова, нередко организовывались музыкально-литературные вечера с участием Верстовского.

Вот что пишет в своих воспоминаниях племянница Бегичева Е. Соковнина: «Почти еженедельными посетителями дяди были, между другими, князь В.Ф. Одоевский, очень еще тогда молодой, почти юноша, и товарищ его по изданию сборника «Мнемозина» Кюхельбекер. Часто оживлял общество весельчак А.Н. Верстовский, который написал знаменитый романс «Черная шаль» и певал его с особенным выражением своим небольшим баритоном, аккомпанируемый Грибоедовым».

В результате творческого содружества Грибоедова и Верстовского был создан водевиль «Кто брат, кто сестра» (в подготовке текста принимал участие и П.А. Вяземский), приуроченный к бенефису известной тогда актрисы М. Д. Львовой-Синецкой. «В красоте твоей музыки нисколько не сомневаюсь и заранее поздравляю себя с нею», — писал Грибоедов Верстовскому по поводу этого водевиля в декабре 1823 года.

Верстовскии также сочиняет музыку к мелодрамам и драматическим пьесам «Пятнадцать лет в Париже», «Рославлев» и др.

Когда впоследствии Верстовский стал сочинять оперы, музыка их как бы состояла из произведений малых форм. Недаром Б. В. Асафьев, называвший Верстовского представителем «славяно-российских бардов», отмечал, что «зерно» его стилистики образуют «водевильно-куплетный и романсно-песенный бытовой жанр». Водевиль, мелодрама, театрализованная кантата и баллада, которые часто ставились в то время на сцене Большого театра, были любимыми жанрами композитора, подготовившими появление его опер.

Особо выделяются в творчестве композитора баллады, лучшие из которых — «Черная шаль», «Три песни» и «Бедный певец» — сочинены им в 1823 году. «...Они не имеют приторной итальянской водянистости, не заглушены ни руладами, ни трелями, ниже какими-нибудь другими фиглярствами, которыми тщетно хочет прикрыть себя безвкусие», — писал об этих балладах Одоевский.

На создание полных страсти, выразительных баллад, резко отличающихся от литературно-музыкальной лирики дворянских салонов, композитора вдохновляла поэзия молодого Пушкина и Жуковского. У Пушкина Верстовского привлекла народная молдавская песня, у Жуковского — героическая тема: убийство тирана молодым певцом-скальдом. Баллады Алексея Верстовского — это развернутые драматизированные композиции, состоящие из многих эпизодов.

Особенным успехом пользовалась баллада «Черная шаль», которую блестяще исполнял тенор Петр Булахов, а также великий актер Павел Мочалов.

Из письма знакомой Верстовского Е.А. Уваровой известно, что и сам композитор исполнял свою балладу на вечере у княгини Голицыной, приятельницы Александра Сергеевича Пушкина.

Слухи о музыке Верстовского, сопровождающей прекрасные пушкинские стихи, видимо, дошли до самого поэта, и он в письме из Одессы, адресованном Вяземскому, шлет «Верстовскому усердный мой поклон». Судя по различным свидетельствам современников Верстовского, он не раз встречался с Пушкиным. Так, среди присутствовавших на завтраке у М.П. Погодина 27 марта 1822 года называют А.С. Пушкина, А. Мицкевича, А.С. Хомякова, М.С. Щепкина, С.Т. Аксакова, А.Н. Верстовского, Д.В. Веневитинова. Из письма Пушкина Верстовскому, впервые напечатанного в «Русском архиве» за 1874 год (оно хранится в Государственном Литературном музее), видно, что в 1829 году композитор и поэт были на «ты», что в какой-то мере говорит об их отношениях. В письме от 29 мая 1822 года к С. П. Шевыреву Верстовский писал: «Пушкин ко мне пристал, чтобы я написал музыку Казака из «Полтавы», — посылаю его к Вам. Мысль пришла недурная выразить галопом всю музыку». Вскоре песня Верстовского на слова Пушкина «Кто при звездах и при луне так поздно скачет на коне» была напечатана отдельным изданием.

Из русских композиторов 20-х годов Алексей Верстовский чаще всего обращался к пушкинскому поэтическому творчеству. 23 декабря 1829 года Пушкин и Верстовский были избраны в члены Общества любителей российской словесности при Московском университете.

«Торжество муз» — первая из театрализованных кантат, написанных Алексеем Верстовским в соавторстве с его другом Александром Алябьевым. В ней участвовали лучшие артисты: Мочалов, Лавров, Львова-Синецкая и будущая жена Верстовского Репина.

24 мая 1828 года состоялась премьера первой оперы Верстовского «Пан Твардовский» на либретто М.Н. Загоскина. Вот что пишет С.Т. Аксаков об истории создания либретто.

«Слушали мы, и с наслаждением, музыку и пение Верстовского. Его «Бедный певец», «Певец в стане русских воинов», «Освальд, или Три песни» Жуковского и «Приди, о путник молодой» из «Руслана и Людмилы», «Черная шаль» Пушкина и многие другие пьесы чрезвычайно нравились всем, а меня приводили в восхищение. Музыка и пение Верстовского казались мне необыкновенно драматичными. Говорили, что у Верстовского нет полного голоса; но выражение, огонь, чувство заставляли меня и других не замечать этого недостатка. Один раз спросил я его: «Отчего он не напишет оперы?» Верстовский отвечал, что он очень бы желал себя попробовать, но что нет либретто. Я возразил ему, что, имея столько приятелей-литераторов, хорошо знакомых с театром и пишущих для театра, нетрудно, кажется, приобресть либретто. Верстовский сказал, что у всякого литератора есть свое серьезное дело и что было бы совестно, если б кто-нибудь из них бросил свой труд для сочинения ничтожной оперы. Я, однако, с этим не согласился и, при первом случае, напал на Кокошкина, Загоскина и Писарева: для чего никто из них не напишет оперы для Верстовского, когда все они, да и вся публика, признают в Верстовском замечательный музыкальный талант? Мне отвечали самыми пустыми отговорками: недосугом, неуменьем и тому подобными пустыми фразами. Я расшумелся и кончил свои нападания следующими словами: «Послушайте, господа: я ничего никогда для театра не писывал: но ведь я осрамлю вас, я напишу Верстовскому либретто!» Кокошкин, с невозмутимым спокойствием и важностью, отвечал мне: «Милый! сделай милость, осрами!» — Ободрительный смех Загоскина и Писарева ясно говорил, что они сочувствуют словам Кокошкина. По опрометчивости и живости моей я не сообразил, до какой степени это дело будет ново и трудно для меня, и вызвался Верстовскому написать для него оперу и непременно волшебную. Нечего и говорить, как был он мне благодарен. Напрасно ломал я себе голову, какую бы написать волшебную оперу: она не давалась мне, как клад. Я бросился пересматривать старинные французские либретто, и наконец, нашел одну — именно волшебную, и где были даже выведены цыгане, чего Верстовский очень желал. Мы оба придумали разные перемены, исключения и дополнения, и я принялся за работу. Первый акт я кончил и начал второй, который открывался цыганским табором...

Опера для Верстовского сильно затянулась. Это меня беспокоило. Но в один благополучный час дело получило неожиданный и самый счастливый исход: я убедил Загоскина, который оканчивал свой «Благородный театр», сочинить либретто для Верстовского, и он, кончив свой важный труд, принялся писать оперу «Пан Твардовский». Тут было забавное обстоятельство, в котором выражалась добродушная оригинальность Загоскина. В «Пане Твардовском» также выведены были цыгане, и также второе действие открывалось цыганским табором, песнями и плясками. Загоскину очень нравилась написанная мною цыганская песня, но поместить ее в своей опере, без оговорки, он ни за что не хотел: оговариваться же, что песня написана другим, ему казалось — неловко и странно. Долго он находился в пресмешном раздумье: наконец приехал ко мне и сказал: «Нет, брат, всей твоей песни ни за что не возьму, а уступи мне четыре стиха; но отрекись от них совершенно. Позабудь, что ты их написал, и никому не сказывай». Я охотно согласился. Вот эти четыре стиха:

Голод, жажду, холод, зной

Иногда мы сносим;

Но не чахнем над сохой,

Но не жнем, не косим!

...Через несколько дней Загоскин опять приехал ко мне и сказал: «Нет, душа моя, не могу взять и четырех стихов; это много; дай только два последние».

Разумеется, я на это также согласился; эти два стиха и теперь находятся в его прекрасной цыганской песне, которую превосходно положил на музыку А.Н. Верстовский и которая впоследствии встречена была публикой с восторгом. Песня эта сделалась народною, и много лет наигрывали ее органы, шарманки, пели московские цыгане и пел московский и даже подмосковный народ.

Она начинается так:

Мы живем среди полей

И лесов дремучих;

Но счастливей, веселей

Всех вельмож могучих.

Рано с солнцем не встаем

Для чужой работы;

Лишь проснулись — и поем...

Нет у нас заботы!»

В основе сюжета «Пана Твардовского» — украинско-польское сказание о человеке, который захотел с помощью чародейства добиться власти над природой. Он потерпел за это наказание, пробудив злые силы. Твардовский не может, не в силах их остановить. Только он прикоснулся к дереву, чтобы сорвать плод, как оно засыхает, хочет напиться воды — исчезает ручей. Природа жестоко мстит этому человеку, начинаются стихийные бедствия: прорывается плотина, озеро выступает из берегов, ветер вырывает деревья с корнями, обрушиваются огромные скалы...

«Пан Твардовский» Верстовского — Загоскина — значительное явление русского оперного театра. «Это наша, это первая русская опера», — писал один из современников.

Так же, как и иные оперы Верстовского, «Пан Твардовский» состоит из отдельных законченных музыкальных номеров, чередующихся с драматическими эпизодами. Композитор использует в опере и мелодекламацию. Несмотря на то что «Пан Твардовский» — ярко выраженное романтическое произведение, в нем уже присутствуют и живые реалистические образы русской действительности первой четверти XIX века.

Особенно хорош в опере Гикша — живой, веселый, умеющий и сплясать, и спеть, и к месту пошутить и побалагурить человек. Удалой, не лишенный хитрости и лукавства характер цыгана Гикши ярко раскрывается в его песнях и плясках, которых в опере множество.

Композитор в этой своей опере, как, впрочем, и в последующих, много места отводит цыганской стихии, цыганским напевам и пляскам, отдавая дань распространенному в то время увлечению музыкой этого народа.

Активный участник литературно-театрального и музыкального кружка С.Т. Аксакова, большой любитель русской и цыганской песни, Верстовский, обрабатывая многие из них, создал такие любимые в его время, да и много позднее, песни, как «Хожу я по улице...», «Общество наше все нас попрекает...», «Ой, вы, улицы...» и др. Эти песни распевались и цыганами, и русскими горожанами. Причем большинству не было известно, что музыка сочинена Верстовским, их чаще всего считали народными.

Через несколько лет, 28 ноября 1832 года, на сцене Большого театра состоялась новая оперная премьера Верстовского — «Вадим, или Двенадцать спящих дев».

В драматургическом отношении опера «Вадим» оказалась слабее «Пана Твардовского». Авторами либретто по балладе Жуковского выступила группа московских литераторов. Либретто несколько раз переделывалось. Известно, что завершал работу над либретто С.Т. Аксаков, ему помогали Загоскин и Шаховской.

И все-таки, несмотря на многочисленные переделки, старания друзей композитора, либретто «Вадима», по-видимому, не удовлетворило московских театралов, да и самого Верстовского. Главный герой оперы — Вадим — лишен каких-либо реальных жизненных черт, он лишь выражает романтическую идею добра. Чтобы спасти дочерей чародея Громобоя (он продал душу дьяволу), Вадим, полюбивший дочь Святослава Гремиславу, отказывается от нее. Только после того, как Вадим расправляется со злодеем Черным Вепрем и спасает спящих дев, он снова встречается с Гремиславой. Таков вкратце сюжет оперы.

На сцене Большого Петровского театра перед зрителями представало феерическое зрелище: бесстрашный Вадим сражается с адскими духами и ужасающими разноцветными чудовищами, и это происходит на фоне грозы, когда бушует стихия, рушатся скалы, деревья, падает огненный дождь.

Композитора на протяжении всей его творческой жизни притягивал мир старины, мир Древней Руси с ее национальным колоритом.

Несмотря на неудачное либретто, музыка «Вадима» буквально очаровала многих московских театралов, особенно тем, что в ней преобладали родные русские мотивы. Критика писала, что мотивы эти «обворожительны для русского уха... здесь звучат русские струны, заливается русская душа».

«Вадим» был в то же время произведением многожанровым, в нем присутствовали и баллада, и хоры, и пляски, и старинные обрядовые песни, и разговорный диалог.

Любопытная деталь: роль Вадима в опере играл драматический актер Павел Мочалов. Актеру не нужно было петь, так как роль была тоже драматической.

В опере был занят и друг Мочалова, поэт и актер Николай Цыганов, он исполнял роль колдуна — Волхва и пел по ходу действия народную песню «Молодица тосковала...».

Судя по откликам современников, лучшим в опере получился пролог с яркими картинами старины — завивая венки, девушки поют обрядовые песни, и второе действие, когда происходит грандиозный пир у князя Святослава.

Музыка оперы «Вадим» выявила сильную сторону композиторского таланта Верстовского: умение создать в сугубо романтическом произведении достаточно реалистические картины русской старины.

В 1825 году Верстовского назначают инспектором музыки дирекции московских театров (Большого и Малого), а в 1830-м — инспектором репертуара.

Оперный репертуар 30—40-х годов XIX века в Москве был весьма разнообразен. В это время ставятся «Севильский цирюльник» Россини, «Водовоз» Керубини, «Фра-Дьяволо» Обера, «Норма» Беллини, французские комические и романтические оперы. Из русского репертуара все еще идет «Мельник» Аблесимова и Соколовского, ставятся волшебные и исторические оперы Давыдова и Кавоса, романтические оперы Верстовского. В 40-х годах на сцене появляются оперы Глинки и «Эсмеральда» Даргомыжского.

Желая сохранить свое положение в московском театре, Верстовский, как правило, не конфликтовал с начальством. Проявляя достаточную гибкость по отношению к людям, от которых зависело его положение, он, однако, случалось, был крут и непреклонен со всеми, кто зависел от него.

Один из его современников вспоминал: «Верстовский с умом острым и чрезвычайно практическим соединял драгоценную способность уживаться со всеми и употреблять все и всех в свою пользу. Для того чтобы сохраниться так длительно на ответственном посту в те годы, густо окрашенные полицейским бюрократизмом, нужно было обладать именно... административными талантами, а что касается художественных, то здесь оставалось также сохранить «драгоценную способность ужиться со всеми и со всем», то есть прийтись по вкусу среднему зрителю, москвичу и провинциалу».

Итак, Алексей Николаевич становится крупным театральным деятелем, в то же время продолжая и свое композиторское творчество. Он сочиняет музыку в самых разных жанрах, но предпочтение отдает вокальным.

В одной из своих статей Б.В. Асафьев пишет, что, по отзывам современников, по России ходили сотни романсов Верстовского. Романсы эти, интонационно примыкавшие к городской песне, широко вошли в быт и распевались во всех уголках России, от скромного городского домика до аристократического салона.

Диапазон его деяний, композиторских, актерских, административных, круг его знакомств и общений были чрезвычайно широки. Он прекрасно знал театр. В этом отношении, можно сказать, он не имел себе равных среди современников.

В артистической московской среде Верстовский пользовался непререкаемым авторитетом, молодые начинающие артисты мечтали работать под его руководством.

«...Все артисты жаждали его замечаний, боялись их и с доверием и благодарностью их выслушивали... Он всегда сообщал артистам жизнь и одушевление», — писал в воспоминаниях о Верстовском великий драматург А.Н. Островский.

В течение тридцати пяти лет Алексей Николаевич фактически был главным режиссером Большого театра и оказывал огромное влияние на всю театральную жизнь Москвы. Недаром период его руководства московским театром называют «эпохой Верстовского».

13 сентября 1835 года на сцене московского Большого театра была поставлена «Аскольдова могила» — вершина композиторского творчества Верстовского, прославившая его.

Через двадцать лет после появления оперы С.Т. Аксаков писал, что «играющаяся и на театрах обеих столиц и провинции, она не перестает вызывать восторги зрителей, не могущих наслушаться и насмотреться на нее».

В опере, как и в «Пане Твардовском» и в «Вадиме», много песен, и, исполняя их, каждый персонаж таким образом высказывается: поют свои монологи мечтательная русская девушка Надежда, мрачный Неизвестный, беззаботный Торопка. Эти роли исполняли выдающиеся певцы: Репина, Лавров, Бантышев.

Успех оперы объяснялся простотой и доступностью сюжета, а главное, тем, что в музыке ее были мелодии, близкие, понятные людям, принадлежавшим к самым разным слоям русского общества.

Верстовский отказался в этой опере от романтических излишеств, от мрачной фантастики, присущей «Вадиму».

Знатоки музыки отмечали большое дарование автора оперы. Наивысших похвал удостоился третий акт, больше всего нравившийся и самому Верстовскому. «...Магическая сила III акта не слабеет. Здесь безусловно торжествует народность слова и музыкальность звуков», — писал С.Т. Аксаков.

Анализируя музыку «Аскольдовой могилы», композитор Серов подчеркивал богатство народных мелодий (хор девушек).

Характерно, что отдельные песни, романсы, мелодии «Аскольдовой могилы» широко вошли в городской российский быт конца XIX — начала XX века: «Близко города Славянска...», хор девушек, песня-ария Неизвестного «В старину живали деды...».

В опере талантливо запечатлены черты русского характера, его свободолюбие, удаль, веселость. Особенно ярко все это воплотилось композитором в образе песенника и балагура Торопки Голована, арии которого блестяще исполнял знаменитый тенор того времени Александр Олимпиевич Бантышев.

Цыган Гикша из «Пана Твардовского» уже как бы предвосхищал появление Торопа Голована, в них немало общего: смелость, ловкость, любовь к шутке, и главное — настоящий народный артистизм: они мастера и спеть, и сплясать, и любую байку рассказать. Но Тороп Голован масштабнее, ярче Гикши, его песни, пляски, остроты держали, объединяли весь спектакль, зажигали зрительный зал, так что, казалось, многие готовы были сорваться с места и принять участие в этом захватывающем действии.

Песни Торопа быстро были подхвачены и стали распеваться москвичами, их можно было услышать и в концертах, и на домашних вечерах, и просто на улицах.

Влияние «Аскольдовой могилы» заметно ощущается в операх Серова «Рогнеда» и «Вражья сила», да и в «Русалке» Даргомыжского слышны ее отголоски.

«Аскольдова могила» явилась непосредственной предшественницей такого выдающегося явления русской национальной музыки, как «Иван Сусанин» Глинки.

Примерно в это же время Верстовским были сочинены две песни, ставшие особо известными: «Старый муж» и «Колокольчик» («Вот мчится тройка удалая...»). Популярнейшую песню Земфиры на стихи из поэмы А. С. Пушкина «Цыгане», по свидетельству современников, лучше всех исполняла Надежда Репина.

«Ее необыкновенно выразительное лицо, черные блестящие глаза и избыток чувств — все это вместе, при ее таланте, помогло ей в совершенстве олицетворить дочь пламенного юга... Надо было слышать, как пропета эта песня», — писал один из современников, режиссер С.М. Соловьев.

Н.В. Репина привлекла к себе внимание Верстовского, поразив композитора и своей внешностью, и незаурядным талантом. Она была не только певицей, обладательницей красивого, широкого диапазона меццо-сопрано, но и драматической актрисой. Алексей Верстовский бросает вызов своему сословию, он уходит из родительского дома, порывает отношения с родными и соединяет свою жизнь с актрисой московского театра Надеждой Репиной.

Романтик в творчестве, Верстовский оказался романтиком и в жизни: любовь победила сословные границы, преодолела все препятствия на своем пути. Союз этот оказался не только романтичным, но и вполне жизнеспособным: до конца дней своих Верстовский и Репина не расставались.

...Появление «Ивана Сусанина» Глинки как бы разделило творческую жизнь Верстовского на две неравные части. Верстовский доглинкинской поры — яркий композитор, создатель популярных баллад, кантат, цыганских песен и замечательных опер, друг Грибоедова и Алябьева, и Верстовский позднего периода, сблизившийся с М.П. Погодиным и С.П. Шевыревым, подпавший под их влияние, перенявший их достаточно реакционные взгляды.

Верстовский не желал переносить никакого соперничества. Это, очевидно, и помешало ему объективно отнестись к творчеству и Глинки и Даргомыжского.

Как культурный, профессиональный музыкант, он не мог не понимать значения обоих композиторов для русского музыкального искусства. Однако тщеславие, болезненный эгоизм мешали объективности.

Кроме того, главным достоинством оперы он считал веселость, доходчивость, простоту. А музыка Глинки казалась ему слишком мудреной, слишком сложной, недоступной широкой публике.

Ясная, задушевная мелодия, простая популярная песня, лихая цыганская пляска — то есть все, что могло привлечь любого слушателя, даже музыкально не подготовленного, — вот какою, по его мнению, должна была быть русская опера. Он верил в это искренне и переубедить его было невозможно. Таково было творческое кредо композитора.

Нелегко было Верстовскому видеть, что Одоевский, доброжелатель и друг, ранее столь пристально следивший за его творчеством, теперь всецело был поглощен музыкой Глинки, восторженно встретил появление «Ивана Сусанина», назвав «Сусанина» первой русской оперой. До конца жизни Верстовский не смирился с этой оценкой.

В 1836 году Верстовский пишет Одоевскому: «Я бы желал, чтоб ты выслушал финал третьего акта оперы «Аскольдова могила» — ты бы посовестился и уверился бы, что заря Русской Музыки оперной занялась в Москве, а не в Петербурге. Я первый обожатель прекраснейшего таланта Глинки, но не хочу и не могу уступить права первенства! Правда, что ни в одной из моих опер нет торжественных маршей, польских мазурок, но есть неотъемлемые достоинства, приобретаемые большой практикой и знанием оркестра. Нет ориториального — нет лирического — да это ли нужно в опере... в театр ходят не богу молиться».

Плохо принял Верстовский «Руслана и Людмилу» Глинки и «Эсмеральду» Даргомыжского.

«Эта общая неясность идей и мелодии едва ли не помеха полному успеху. Не всякий зритель знает контрапункт, и редкий из наших оперных слушателей следит за основной идеей полного состава сочинения! Это мое мнение об опере и было и есть после многих ее репетиций» — так оценивал Верстовский оперу «Руслан и Людмила», примерно в том же тоне высказывался и об «Эсмеральде»: «За постоянный успех оперы ручаться трудно. В ней много принесено в жертву учености. Слушая внимательно музыку, невольно убеждаешься, что она написана под каким-то влиянием музыки Глинки».

Интересно, что и к драматическим актерам Верстовский относился порой столь же непримиримо. Несмотря на шумный успех у зрителей Мочалова и Щепкина, он не любил их, отдавая предпочтение петербургскому трагику П.А. Каратыгину, а также В.М. Самойлову и Т.М. Домбровскому.

И все же появление опер Глинки не могло не сказаться и на творчестве Верстовского. Еще в конце 30-х годов он начинает искать какие-то новые пути в оперном творчестве. Желание непременно «победить» Глинку воодушевляет его на эти поиски. Верстовский создает еще три оперы: «Тоска по родине» на либретто Загоскина (1839), «Чурова долина, или Сон наяву» (1843) и «Громобой» на либретто Д.Т. Ленского по балладе Жуковского (1854, поставлена в 1857 г.).

Постепенно музыкальная стилистика произведений Верстовского усложняется, вопреки его многочисленным утверждениям, что писать следует просто.

Опера «Сон наяву» (по пьесе В. Даля «Ночь на распутье») была закончена Верстовским еще до переезда в Москву петербургской труппы.

Верстовский энергично взялся за постановку оперы. Замысел его был грандиозен, он собирался ввести в спектакль множество технических эффектов, чтобы чудесами и фантасмагорией увлечь зрителя.

Первое представление оперы произошло 28 ноября 1843 года. Потом спектакли много раз повторялись, шли в 1845—1847 годах, что свидетельствует об успехе «Сна наяву» у московских зрителей. Воспитанным на творениях Верстовского, на его «Аскольдовой могиле», москвичам пришлась по вкусу яркая, сказочная опера, наполненная чудесами славянской мифологии, со множеством хоров, мелодичных арий и дуэтов, поставленная с использованием разнообразных технических трюков. Так, например, на сцене появлялся леший, то достигающий на глазах у зрителя размеров деревьев, то становящийся крохотным, едва заметным.

Однако профессиональная критика встретила «Сон наяву» не слишком восторженно. Ф.А. Кони высказался на страницах «Литературной газеты» отрицательно: «Опера Верстовского «Сон наяву, или Чурова долина» не имела успеха и, несмотря на великолепную постановку, на мечтательную роскошь костюмов и декораций, не привлекает публику, хотя Бантышев мастерски заливается в своих песенках».

«Одни прекрасные декорации и костюмы не составляют для нее прелести, но требуется, чтобы она заключала в себе музыкальный интерес», — писал другой критик, указывая также на «самонадеянность» Бантышева, лихо распевающего и малороссийскую, и плясовую, и цыганскую песни. Видимо, что-то в манере исполнения этого певца уже не устраивало зрителя 40-х годов, воспринималось им как вчерашний день.

Возможно, появись эта опера раньше, до рождения глинкинских творений, она имела бы такой же громкий успех, как и «Аскольдова могила». Но искусство великого Глинки открыло собой новый этап в развитии русской музыки и вызвало к жизни иные оценки и требования.

Энергично, широко раскрывшийся в первой половине жизни, во второй, после «Аскольдовой могилы», Верстовский не создал ничего общественно значительного, вошедшего в великое наследие нашей музыкальной культуры. Очевидно, время его ушло. Поэтому и как руководитель московской сцены Верстовский в это время не всегда занимает прогрессивные позиции.

Верстовскому исполнилось шестьдесят лет, когда он ушел из театра, но он продолжает сочинять музыку. Кантата «Пир Петра Первого» на стихотворение Пушкина была последним созданием композитора. В основу кантаты положена народная песня времен Петра: «На матушке на Неве-реке молодой матрос корабли снастил...»

Трудно было Верстовскому, привыкшему вдохновлять и вдохновляться, познавшему славу, остаться в тишине, без привычного общества, без успеха, без деятельности.

После ухода в отставку он жил в Хлебном переулке на Арбате, в доме, который сохранился до сих пор, правда, в перестроенном виде (д. 28).

Хорошо известен так называемый «дом Верстовского» против Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Но теперь благодаря публикации А.В. Воиновой в журнале «Наука и жизнь» (1976, № 8) выяснено, что утвердившееся за домом название неверно, дом никогда не принадлежал Верстовскому, он мог лишь остановиться в нем у своих тамбовских земляков на незначительное время, приехав в Москву.

Автор заметки сообщает, что в 1824 году Алексей Николаевич купил дом в Доброй слободе, на Разгуляе, где и жил со своими родителями до женитьбы.

Как мы уже писали, супруги, живущие вне церковного брака, поселились в Большом Харитоньевском переулке, 4 (сейчас дома этого не существует). Но прожили они там недолго и вскоре переехали на Цветной бульвар, 10, а потом в доходный многоквартирный дом на Рождественский бульвар, 3 (эти дома также не сохранились).

Еще несколько лет не было у Верстовского и Репиной своего дома. Одно из их местожительств в то время было в доме отставного писаря у Сухаревой башни, в Панкратьевском (ныне Большой Сухаревский) переулке.

Наконец в 1836 году супруги переезжают в собственный дом в Староконюшенном переулке на Арбате. Сначала дом числился за Надеждой Васильевной Репиной, «служащей при Императорском московском театре». В 1841 году, когда Верстовский и Репина официально стали мужем и женой, дом этот сделался «собственным домом» Верстовского. В арбатском особняке супруги прожили более двадцати лет.

Сюда приходили актеры Большого и Малого театров, с которыми много занимался композитор, педагог, режиссер Верстовский. В этом доме часто устраивались репетиции. Бывали у Верстовского и знаменитые музыканты: Р. Шуман, Ф. Лист, Г. Берлиоз.

Последний из московских адресов Верстовского — уже упомянутый нами дом в Хлебном переулке.

Немного прожил Верстовский после того, как отошел от театральной деятельности. На пять лет пережила его Репина.

Он умер в 1862 году, словно бы переступив предел положенного ему времени и не дождавшись нового, когда прекрасные творения его — романс «Вот мчится тройка почтовая...», «Черная шаль», «Цыганская песня», опера «Аскольдова могила» и другие — обрели новую жизнь. Все, кажется, переменилось с тех пор, но так же мчится «вдоль по дороге столбовой» не существующая уже почтовая тройка с нежным своим колокольчиком...