Аркадий Ипполитов. Статьи в Русском Телеграфе

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Аркадий Ипполитов. Статьи в Русском Телеграфе

Выставка в Лондоне опровергает расхожее представление о "малых голландцах"

Великие, но не средние

Аркадий ИППОЛИТОВ © "Русский Телеграф" 27 июня 1998 года При упоминании о голландской живописи XVII века перед глазами сразу возникают аккуратные кафельные плитки чисто вымытых двориков, опрятные старушки, сидящие у скромных каминов, живописные трактиры с дерущимися и писающими крестьянами, фермы, полные ухоженных коров и сытых баранов. В общем, все то, что подразумевается под определением "малые голландцы" и служит прославлением скромности, достоинства и простоты. Рембрандт среди потоков этой живописи воспринимается как аномалия, а его неудачи - как естественное следствие непонимания и неприятия современниками больших задач и больших размеров. До сих пор, иногда даже в литературе, считающей себя вполне научной, Рембрандт рисуется как гений-одиночка, вступивший в перманентный конфликт с окружающим обществом.

Отверженный и одинокий, в последние годы жизни он выступает как прото-Ван Гог XVII века, то есть гений, изнемогающий в тисках буржуазной усредненности.

История Рембрандта, так же как и образ голландского изобразительного искусства, исчерпывающийся живописью "малых голландцев", является мифом, созданным романтизмом в XIX веке и затем подкрепленным марксистскими выкладками. Заучив со школьной скамьи, что в Голландии произошла первая буржуазная революция и что эта маленькая и гордая страна стала первым оазисом буржуазного Нового времени, от ее духа ждали и даже требовали в первую очередь буржуазности, на передний план выдвигая именно те черты, что лучше всего соответствовали подобной нехитрой схеме.

Что такое буржуазность, знает каждый, хотя определить это и достаточно затруднительно. Основной чертой буржуазности в нашем современном понимании является усредненность. Отслеживая происхождение буржуазии от средневекового бюргерства с его четко детерминированным различными уставами укладом жизни до наших дней, обычно ставится знак равенства между нею и понятием "средний класс".

Главная же идея среднего класса трактуется как гордость и удовлетворенность своим бытием, убежденность в положительности всех ценностей этого бытия, создание морали, оправдывающей и защищающей эти ценности, и настойчивое желание привести окружающий мир в соответствие со своей системой, вызванное инстинктом самосохранения и часто оборачивающееся агрессией. В мире среднего класса нет места ни мистическим озарениям, ни блаженному парению чистого духа, ни отчаянию пессимизма, ни эстетической всеприемлемости и терпимости.

Голландская живопись, как ее представляет себе общее среднее мнение, соответствует подобной системе ценностей, наполняя ее поэтическим содержанием, выражающимся, в сущности, в самолюбовании бытия, застывшего, как кухонный Нарцисс, перед начищенной до блеска кастрюлей с собственным отражением.

В зависимости от своих установок последующие поколения то восхищались, то презирали мир "малых голландцев". Марксистские историки, занятые поиском реализма, старались подчеркнуть здоровую адекватность голландской живописи.

Большинство же современных художественных течений ХХ века было к ним до последнего времени в высшей степени безразлично, признавая лишь Халса, Рембрандта и Вермера и противопоставляя их основному потоку художественной продукции. Обе эти точки зрения крайне несправедливы, и в последнее время благодаря многочисленным исследованиям культуры Голландии XVII века все более и более очевидным становится, что никакого непредвзятого отражения в голландской живописи не было и что перенесение ценностей среднего класса на голландскую культуру является типичной махинацией, не очень-то и добросовестной, современной культуры. Голландия гораздо сложнее и интереснее своего мифа.

В первую очередь была отброшена идея о гомогенности этой культуры. Если раньше голландское мышление обрисовывалось как мышление вновь народившегося самого передового класса Европы, под флагом протестантизма противопоставившего себя Европе феодально-аристократической, то теперь уже ни у кого не вызывает сомнения, что католицизм и католические симпатии играли в голландской культуре огромную роль. Религиозная полифония соответственно определяла полифонию идеологическую и культурную, что уже несколько будоражило ровные шашечки кафельного пола голландских двориков.

Затем стало очевидно, что голландская культура отнюдь не продукт потребностей и возможностей среднего класса, как этого хотелось бы многим ее интерпретаторам, но связана с патрицианством как ведущей силой голландского общества. Главными очагами патрицианства в Европе были Генуя и Венеция, и именно с культурами этих республик Голландия имеет наибольшее количество точек соприкосновения.

Аристократичность Венеции и Генуи всегда была вне сомнений, и только тем, что на самом деле нет ничего более простого, чем подлинная аристократичность, и объясняется пресловутый голландский "демократизм". Демос в этом демократизме никакого участия не принимал.

Самым парадоксальным оказалось то, что крошечная Голландия, где со стен одного города видны колокольни другого, и которая вся умещается на территории небольшой провинции любой европейской страны, по разнообразию культурных вариантов своих географических центров необычайно богата. Гаага отличается от Амстердама, Утрехт от Гарлема, Лейден от Делфта, и каждый центр представляет собой своеобразный и резко индивидуальный микрокосм. Подобное разнообразие мы найдем лишь в Италии и Древней Греции, но, сконцентрированное на столь небольшом пространстве, как Голландия, оно становится еще интенсивнее и сложнее в силу постоянного взаимодействия этих центров. Результатом осознания этого важного фактора голландской духовной жизни явилось то, что вся система деления голландской живописи на жанры, ставшая традиционной для искусствоведов с XVIII века, летит к черту.

Выставка в Национальной галерее в Лондоне под названием "Мастера света.

Голландская живопись из Утрехта" является доказательством того, что это открытие, ставшее достоянием знатоков, теперь внедряется и в сознание публики. Утрехт - это особая глава в голландской культуре, и тот, кто придет на эту выставку с расхожими понятиями о голландской изобразительности, будет удивлен донельзя.

Никаких плиток и никаких старушек он на ней не найдет. Вместо этого он увидит большие картины с пышно одетыми дамами, принимающими яд или кормящими грудью изможденного старца, страдающего Святого Себастьяна и израненного терниями Иисуса Христа, запутанные мифологические аллегории и невероятно откровенные сцены в лупанариях, больше напоминающие о Сатириконе, чем о ценностях среднего класса.

В большей степени, чем сюжетика, столь кардинально отличающаяся от того, что привычно связывается с голландской живописью, поражает стиль утрехтских мастеров.

Тяга к грандиозности и преувеличенной экспрессивности совершенно не совпадает с понятиями спокойной созерцательности и скрупулезной тщательности. Чувства как будто заострены и подчеркнуто индивидуализированы - разврат неприкрыто продажен, меланхолия неизбывна, страдания непереносимы и унижение нестерпимо. Резкий свет, то высветляющий фигуры, то погружающий их во тьму, добавляет этой живописи нервозности: возникает чувство, сходное с тем, что переживает преступник, бегущий в ночь, разрезаемую яркими лучами прожекторов. Ощущение таинственности, мрачности и запретности исходит от этой живописи, в истории искусств получившей название "утрехтского караваджизма".

Геррит ван Хонтхорст, Дирк ван Бабурен и Хендрик Тербрюгген, три самых крупных и ярких представителя этой школы, ездили в Италию, были католиками и обосновались в Утрехте, католическом центре Соединенных провинций. Их живопись, являющаяся голландским переживанием итальянских импульсов, носила легкий оттенок оппозиционности официальным ценностям. Эта оппозиционность не вела к диссидентской обособленности - католические переживания этих художников, осознававших себя как некое влиятельное меньшинство, вошли в плоть и кровь голландской культуры, и без них немыслимы ни Вермер, ни Халс, ни Рембрандт, которые не противопоставляли себя общей тенденции голландского духа, но были естественным его продолжением.

Кукольный балаган мировых трагедий