Эва Герман или рыба в малиновом соусе
Чтобы сразу все прояснить, скажу, что я не лежал в постели с Эвой Герман. Зато нас связывают крепкие платонические отношения, в которых всегда речь почему–то заходит о мужчинах и жратве. Началось все с того, что мы совершенно неромантично повстречались за кулисами ток–шоу на НДР (северо–немецкой радиостанции), говоря точнее, в тамошней столовой для сотрудников. Тогда здесь можно было поесть за несчастных восемьдесят пфеннигов, хотя в супе было подозрительно много блесток жира, а все блюда выглядели довольно вредными для здоровья.
Основание для моего нахождения там: я был приглашен на шоу в качестве гостя. Дело в том, что на «шоу НДР» нужно приходить аж к семи, даже если передача начинается в десять. Почему — никто не знает. В результате, самое позднее, через двадцать минут приходится спускаться в столовую и убивать время там.
Через три столика от меня сидела Эва с чашкой кофе и тоже ждала, в данном случае, когда ее муж закончит работу. Хотя в том, что касается мужей, с Эвой легко запутаться, в то время ее супругомбыл пухленький обладатель роскошных усов по имени Хорст — Вольфганг «Вольфи» Бремке. Этот Вольфи по совместительству был в НДРне только спонсором курсов Эвы для дикторов новостей, но и ведущим ток–шоу НДР. И теперь я ждал, чтобы он вызвал меня к себе. Манера Бремке брать интервью была всегда одна и та же: он подвешивал большой микрофон, строил из себя эдакого хитрюгу, мальчишку типа «господин учитель, я кое–что знаю». Возможно, он чувствовал себя великим, если мог помучить своих гостей. Что у него, впрочем, получалось не очень. Короче говоря, тип был — бее, мерзость!
После того, как Эва в пятый раз выдоила кофеварку, ей вздумалось заговорить со мной: «Привет, Вы случайно не Дитер Болен? Я Эва Герман, мне приятно познакомиться с Вами! Мне очень нравится Ваша музыка».
«Привет, фрау Герман!» — ответил я с просто суперправильным произношением. Дело в том, что я, к счастью, вовремя заметил, что она выговариввает «Герман» как «Герман», а не как «Херрманн». Два года назад Эва из соображений имиджа смягчила произношение своего имени, вырезав одно «р» и одно «н».
Мы заговорили и сразу понравились друг другу. Между нами определенно могло возникнуть нечто такое… Но для меня она — как раз тип такой женщины, с которой можно только дружить. Так началась моя роль жилетки, в которую Эва плакалась, и ее личного консультанта в отношении мужчин.
«Приходи со своей подругой Надей к нам на ужин!» — предложила она. Причем наше с Эвой второе увлечение после коллекционирования партнеров — поесть (как практично, что оба слова начинаются на «п»).
Через четыре недели мы с Наддель, как и договаривались, заявились к ней домой, в ее трехкомнатную квартиру где–то на нейтральной полосе междугамбургским Сити и пригородом Бланкенезе.
К тому времени мы с Эвой установили крепкие телефонные контакты: она любила звонить, я любил звонить, мы рассказывали друг другу новейшие новости, короче говоря, встретились две болтушки.
На приготовление ужина для нас и этого моржа Бремке Эва здорово потратилась: несколько перемен блюд, белые льняные салфетки, и дорогие серебряные приборы. Довольно мило, но, к сожалению, излишне старательно. «Кстати, очень, очень, очень хорошие приборы!» — попыталась Эва обратить мое внимание на ценности, лежащие передо мной. И так далее. Мы начали есть, торопливо постукивая пресловутыми серебряными приборами, как вдруг в воздухе зазвучали названия животных:
«Мой медвежонок, моя мордашка–заечка, не мог бы ты быть столь любезен и передать мне соль?» (Эва)
«О, без проблем! Держи, мой сладенький мышонок! Ты моя дорогая–милая крошка–лапочка!»(Хорст — Вольфганг).
Так они и трещали без умолку, и мне казалось, что я в зоопарке.
Очень утомительно. Я уловил сигнал тревоги: внимание, Дитер! Благодаря Toмacу и Норочке я уже получил соответствующиезнания о излишне откровенных влюбленных парочках. Мое впечатление: значит, там какая–то ложь, дерьмо под маской счастья.
«Ш–ш–ш», — толкнул я Наддель, когда оба воркующих голубка отправились на кухню, — «Скажи–ка на милость, куда мы попали? Я не верю во все это!» На тот момент милый ангелочек Эвочка в 134 раз сменила своего покровителя.
На другой день я, конечно, схватился за телефон и позвонил Эве. «Скажи–ка», — спросил я ее после вступительной болтовни, — «Вы все время так?»
«Куда ты клонишь?» — раздалось из трубки.
А я на это: «Ну, не будем называть имен!»
Но Эва: «Тебе это, что, мешало? Мы не делаем из наших чувств тайны за семью печатями. Мы любим друг друга!»
«Ну, если это так! Но честно, Эва, я думаю, это не продлится долго между тобой и твоим парнем. Я предчувствую это», — ответил я.
«Ах, вздор!!!» — возразила Эва тоном глубочайшего убеждения, — «Несусветная чушь! С этим мужчиной я состарюсь!»
Ну–ну, — думал я. И в придачу еще несколько раз: ну–ну, ну–ну, ну–ну, ну–ну. И едва я додумал последнее «ну–ну» до конца, как прочел в газете:
Ведущая «обзора событий дня» Эва Герман
И ведущий ток–шоу НДР
Хорст — Вольфганг Бремке -
Развод после пятнадцати месяцев супружеской жизни.
В качестве причины развода был назван переохлажденный нордический характер моржа Бремке. Ну, должно быть, я видел обоих в момент последнего гормонального всплеска. Я был немного горд собой. Разве я не напророчил? С того времени я взял привычку не держать рта на замке, стоило Эве завести нового парня.
Прощай, дорогая–милая крошка–лапочка Вольфгангхен, здравствуй, Уве Бан! Как и Хорст — Вольфганг, Уве зарабатывал деньги на НДР. Как радио–ведущий он носил всегда очень веселые галстуки. Возможно, он хотел, чтобы им заинтересовались на телевидении. Но, к сожалению, никто ему не сказал, что в его микрофон не встроена камера. Вечерами я встречал его там и сям на вечеринках. По принципу: дорогу, пехота, идет великий Уве. Но когда ему случалось говорить с кем–то важным, он поджимал хвост. Поэтому он и НДР идеально подходили друг другу. Ведь три буквы из названия расшифровываются как Нагни голову перед начальством- Добавь подобострастия и — Ругай подчиненного.
Конечно, мне перепало чудесно–странное развлечение сходить пообедать вместе с Эвой и Уве. Было это так:
На НДР мне объявлен негласный радиобойкот (он длится по сей день). Добровольно они не включают ни одну мою песню. Выгодно мне это тем, что мои песни не затирают до дыр, как Фила Коллинза или Мариуса Мюллер — Вестернхагена. И все–таки мой приятель Энди регулярно предпринимает попытки убедить старичков из НДР в том, что это ошибка, не исполнять песни самого преуспевающего композитора Германии. Поэтому он пригласил всю шайку на бесплатную обжираловку и обпиваловку за счет BMG в один из самых шикарных ресторанов Гамбурга.
«Оставь это, Энди! Это бессмысленно!» — предостерегал я его, — «Это НДР, это же социалистическая организация. Они не обращают внимания на какой–то там успех. Чихать они на него хотели!»
Но Энди не дал сбить себя с толку, ведь он наивнее всех наивных в нашем бизнесе: «Знаешь, что, мы напоим их, и дело пойдет!» — он был уверен.
Итак, там сидели телеведущий Лутц Акерманн, Уве Бан с особо ярко размалеванным галстуком, Эва, Энди, я и обычная орда попрошаек с НДР. Место действия: ресторан «Рыбная Гавань», самый изысканный и дорогой в Гамбурге из тех, в которых можно подавиться только рыбьей костью. Тут же, прямо на тротуаре, гнездится вид особых птиц — панельных ласточек. Возможно, именно из–за этого заведение столь популярно среди деловых людей.
Шеф–повара заведения зовут Рудолф Ковальке. «Да, и это! Как вкусно! Просто сногсшибательно!! Сделать для Вас мое Коронное блюдо?» — принялся он хлопотать, едва наши задницы коснулись стульев с темно–розовой обивкой. С того момента взяла старт невезуха. Нам принесли «коронный сюрприз», и — вот это да! — я не мог поверить своим глазам, — это была рыба в малиновом соусе. Я отважно подцепил кусочек на вилку и попробовал. Какой был вкус? Соленая рыба в сладком малиновом соусе. Брр! Такая гадость!
Едва тарелка с рвотным средством опустела, как прибежал Ковальке и возжелал услышать, что он единственный и величайший повар во всей Германии: «Ну, вам понравилось? Разве было не вкусно?» — он хотел, чтобы его похвалили.
«Да–да, супер, чудесно, просто превосходно, как Вам это удалось?» — все восторгались излишне старательно и строили из себя великих гурманов.
«Нет, это полное дерьмо», — прервал кто–то дружный хор. Разумеется, это был я. Нет, я, конечно, знаю, чего нельзя делать в дорогих ресторанах. Но это было действительно ужасно на вкус.
Эва поглядела на меня, как громом пораженная, потом вдруг встала и пересела за другой столик. Я неуверенно последовал за ней, потому что я не знал, была ли она оскорблена или ей тоже стало плохо.
«Да как ты мог?» — зашипела она на меня, — «Ты же ничего в этом не понимаешь! Я разбираюсь в этом! Ресторанное дело у меня в крови! У моих родителей был отель! Это самая обалденная вещь, которую ты ел!»
«Да, мне жаль», — я пытался ей объяснить, — «но если мне действительно не понравилось? Пусть он выдумывает в своей кухне для других все, что хочет. Я хочу есть жареный морской язык, а не под малиновым соусом».
Мы снова сели за наш столик. «Этт…тто сссснова… вы… зздесь», — поприветствовал нас Лутц Акерманн из–под стола, — «хоррррошшо ббыл…ло?»
Результат всего вечера: мы все упились в стельку, на галстук Уве налип малиновый сироп, Энди получил к оплате огромный счет более двух тысяч марок, а НДР все–таки не стала играть мою музыку. И когда бы теперь я ни шел в ресторан «Рыбная Гавань», я прямо у входа хватаю Ковальке за шиворот и навожу его на путь истинный: «Так, мастер, сочинять — моя компетенция, а ты позаботься о своих сковородках!»
После Вольфи, который был старше ее на двенадцать лет и ровесника Уве, Ева в третий раз устроила охоту на мужчин с НДР. На этот раз она выудила Тома Окерса, младше ее на два года, сценариста и режиссера на радиостанции. Это так похоже на Эву и ее менталитет домохозяйки: мамочка уже все делает, я его заполучу. Теперь она явно возжаждала молодой крови. В нем она видела настоящий рок–н–ролл. Мне парень показался чопорным, самоуглубленным и любителем потрепаться. Ничего толкового я от него не добился.
«Я уверена! Он и никто другой!» — Эва сияла от счастья, в ее глазах мелькали маленькие красные сердечки, когда мы встретились, чтобы попить кофе в «Централь Парк», забегаловке со сценой в гамбургском городском парке. Она приехала на роликовых коньках и вообще, как раз пребывала в стадии «у–у–у, мне шестнадцать!». «Это мужчина всей моей жизни!» — клялась она.
«Черт возьми, ты это серьезно? Вы как–то вообще не подходите друг другу», — я был настроен скептически, — «Что касается парней, ты ловишь не в том пруду». Ведь я всегда смотрю на Эву со стороны серьезного пожилого бизнесмена с характером и морщинами, как у Ули Викерта. Мужчины, с которым можно прогуляться по лесу и пойти в оперу. Хотя в глубине души Эва супермила, но все–таки она не в своем уме. Эва и Том вместе, это выглядело, как будто они были старшей сестрой и младшим братом.
«Нет–нет», — гнул я свое, пока мы пили кофе, — «настоящей удачи с этим человеком у тебя не будет!»
«Нет, поверь мне!» — Эва была уверена, — «Это с Томом, это навсегда. Я чувствую это сердцем».
Они поженились через три месяца после знакомства.
Все случилось так, как и должно было случиться. Однажды вечером зазвонил мой мобильный. «Он бросил меня!» — просопела Эва в телефон, совершенно расстроенная. Должен сказать, в тот момент мне было ее действительно жаль. Я имею в виду, я ведь знаю, как чувствуешь себя в такие моменты. Любовь ослепляет. А потом частенько следует кровная обида.
Последний экземпляр в пестром зоопарке Эвы — Михаель. На этот раз ровно на десять лет младше ее, арендатор отеляна побережье. Единственное хорошее, что я о нем слышал — он, по крайней мере, работает не в НДР. Когда я увидел его в первый раз, он как раз охмурял Эву. И было это так:
Я хотел дать концерт Модерн Токинг на острове Зюльт. Мы с Toмacом переночевали в отеле «Вальтерсхоф» в Кемпене. Незадолго до начала концерта мы повстречали в вестибюле Детлефа Таппе, хозяина, который также владеет рестораном «Боевой шлем».
«А, привет! Хорошо, что я вас встретил», — и он выполз к нам из–за своей стойки, словно гремучая змея, и я еще подумал: он знает свое дело! «Пока я не забыл», — он подполз к нам с Toмacом, — «После всего я устрою такую вечеринку в «Боевом Шлеме»! Я клянусь вам, это будет СУ–ПЕР–ЗДО-РО-ВО! Как вам? Вы не зайдете?»
«Ах, нет», — пытался я отделаться от него, — «Toмac улетает сразу после концерта. А я не знаю, захочется ли мне. Посмотрим».
Но он не унимался, прилип к нам, как репейник, даже вышел с нами за дверь: «Приходите же! Это будет попойка века!»
По прибытии в ангар 401, где должен был состояться концерт, мы увидели разбросанные по земле маленькие цветные листочки:
Грандиозная вечеринка Модерн Токинг
В «Боевом Шлеме»
Специальные звездные гости:
Дитер Болен и Toмac Андерс
Вход: 85 марок.
Это была величайшая дерзость со времен Вероны Фельдбуш. Обман моих фанатов. Никто не имеет права писать наши имена на плакатах, и, кроме того, вечеринки после концертов всегда были бесплатны. Таппе, насколько мне удалось узнать, продал уже тысячу двести билетов.
В качестве протеста мы с Эстефанией за версту обошли «Боевой Шлем» и вместо него отправились праздновать в «Пони». И кто был первым, кого я увидел, едва вошел? Эва и ее Михаель, влюбленные друг в друга, обжимающиеся в тесноте.
«Дитер, я уже рассказывала тебе про Михаеля. Вот он! Живой и настоящий!» — познакомила нас Эва, сверкая от счастья. Да и Михаель скалился от уха до уха. Было видно, как было здорово для него, оказаться в компании «настоящих» знаменитостей. Один взгляд на его лицо, и я понял: его вид обманчив, он просто–напросто воображала, для которого весь шик в том, что его подружка известна на телевидении. И вместе с тем он не упустит возможности запустить свои грабли в другие банки с вареньем.
Стоило Эве отойти по–маленькому, как оправдалось мое злейшее подозрение. Михаель склонился над Эстефанией, безо всякого стыда пялясь ей в декольте.
Ей это показалось омерзительным. «Скажи–ка, Дитер», — прошептала мне она, — «что этому мужику надо?» — а потом демонстративно повернулась к нему спиной. Но этот провинциальный хвастун–плейбой так и не понял, в чем дело. Он глупо ухмылялся, потягивал свое пиво и щупал попу Эстефании похотливым взглядом. И так выглядит человек, который только что влюбился? Слава Богу, в этот момент Эва вернулась из уголка задумчивости.
«Послушай», — я отвел ее в сторонку, пока Михаель крутился где–то в другом месте, — «ты действительно думаешь, что на этот раз все по–настоящему?»
«Да, абсолютно, на этот раз я не ошибусь!» — сказала она тоном глубочайшего убеждения. С таким же непререкаемым убеждением она сказала то же самое этому своему, как его там, Тому.
«Послушай, Эва, я не хочу тебя разочаровывать! Ты решишь, что я хочу тебя оскорбить тем, что скажу», — начал я, — «но ты знаешь, я тебя люблю. И я абсолютно уверен: ничего с этим Михаелем не выйдет! Ничего и никогда! Держу пари!»
Она посмотрела на меня несколько скептически. «Заметано!» — только и ответила она, — «Поспорим. Пятьсот марок!»
Окей! Первый раунд остался за Эвой. Она держится по сей день. Конечно, я от всего сердца желаю, чтобы этот парень оказался настоящим. И все–таки я боюсь, что выиграю двести пятьдесят евро.
1999
Марайа Кери или так я получил свой первый оргазм.
Эта книга называется «За кулисами», а не «В постели». Поэтому я расскажу вам историю про Мараи Кери и меня.
Я люблю и уважаю Мараи Кери. Когда я слышу ее, у меня в ухе наступает оргазм. Эти сладкие короткие вздохи и едва слышные стоны в ее голосе, они звучат так, словно у нее на голосовых связках завязаны крошечные узелки.
Как это иногда случается в жизни, однажды я столкнулся в отеле «Хайят» с репортером РТЛ-эксклюзив:
«Эй, Дитер», — окликнул меня он, — «Мараи Кери сейчас как здесь, в отеле. Ты не хотел бы эдак внезапно взять у нее интервью для нас?»
Я подумал лишь: Ййййййййййес, ссссссэр! Бинго! Вы спросили того, кого надо. «Я готов! Где она ждет меня?» — восторженно ответил я.
Если я до сего момента думал, что Стефани фон Монако со своей свитой — истинный цирк, так это потому, что я еще не знал ее высочество Мараи Кери и ее придворных из Беверли Хиллс. У окружения американских звезд не принято просто постучать в дверь и сказать: «Рад тебя видеть!» Нет! Поднимается такой шум, что и представить себе нельзя.
Сначала пришла крошка из фирмы Сони, с важным видом обмахиваясь какими–то графиками и гогоча без перерыва в свой телефон: «Халло, Ви меня слышите? Йес, господин Болен и я, мы стоим прямо перед цветочной кадкой… Йес, йес… мы уже нажимаем на кньопку лифта…!»
Потом мы потолкались в подъемнике вместес полудесятком американских пресс–агентов и консультантов, которые едва в обморок не падали от волнения. На шестом этаже — плинг! — дверь лифта открылась, и мы были приняты у входа шкафоподобной охраной, внушавшей страх.
Отсюда — еще полкилометра до апартаментов Джона Ф. Кеннеди пресс–агенты и консультанты непрерывно шептали: «Тсс! Тсс! Тихо! Тихо!» и многозначительно прижимали палец ко рту. Как будто мы приближались к отделению реанимации.
Дудки! Поцелуйте меня в зад, — думал я. Я сам тысячу раз спал в этих апартаментах и пердел в кровати размера кингсайз. А теперь меня вели под конвоем. Какой абсурд! Ничего удивительного, что все американские звезды рано или поздно сходят с ума и их приходится отправлять в психушку.
«Хватит! Я больше не хочу! Я ухожу!» — сказал я нарочно громко.
На что все смущено постучали пальцем по лбу. Крошка из фирмы Сони выдавила из себя сладкую улыбку: «Но, господин Болен! Ох, нет, ну… Фрау Кери уже с нетерпением ждет Вас. Сейчас все закончится! Нам нужно… э… только вести себя тихо!»
Нам пришлось битых пять минут благоговейно простоять перед алтарем Мараи, пока не отворилась дверь номера. Наконец, мне разрешили войти. Вот хорошо знакомые мне сто восемьдесят квадратных метров с камином, фортепиано, техникой «Вирпол» и плазменными экранами. Все как обычно!
За одним маленьким исключением. Посреди сидела мисс Кери и сияла, как кельнский собор в ночи. По крайней мере тридцать прожекторов, направленных на нее сверху, снизу и наискосок. Было чертовски жарко, зато ее лицо оказалось погружено в чудесный мягкий свет. Мараи выглядела так здорово, ее кожа была идеальной, как у куклы Барби.
Если кто думает, что грим — важнейшее украшение в шоу–бизнесе, тот далеко заблуждается. Хорошее освещение в тысячу раз важнее. Запомните: тени на фотографиях всегда выглядят паршиво. Любой прыщ становится прыщавее, любая морщина морщинистее, любая залысина залысинней. Чем меньше комната, тем легче должны быть освещены люди, которые в ней находятся. Поэтому в «обзоре событий дня» все выглядят очень красиво. И у Штефана Рааба и Гаральда Шмидта тоже клевый свет. Только до Иоганнеса Б. Кернера еще не доходит. У него все выглядят, словно в склепе, к тому же, ни на день не моложе, чем они есть на самом деле. Вот уж воистину реалити–шоу. П этой причине он велел привезти Габо, звездного фотографа. Она истратила пятнадцать тысяч дневного гонорара на его прожектора. Но так ничем и не воспользовалась
Американская осветительная команда Мараи ничего не оставила на волю случая. Освещено было не только ее лицо, но и, что оказалось для меня в высшей степени необычным и новым, все тело. Мараи лежала, словно новорожденная русалочка, казалось, убежавшая из голливудского фильма тридцатых годов. Каждая складка ее фигуры тщательно задрапирована и представлена строго определенным образом. Рука небрежно и в то же время принужденно лежит на бедре. Голова наклонена под совершенно неестественным углом. Грудь выпячена так, что дальше некуда.
Я во всем этом видел только боль в пояснице и напряжение позвоночника. Я всем сердцем желал ей найти хорошего ортопеда. В такой перекошенной позе памятника она, быть может, уже не один час давала интервью.
В соответствии с такой театральной инсценировкой мы устроили совершенно не инсценированное интервью–болтовню:
«Твой голос совершенно не похож на другие голоса, которые мне доводилось слышать прежде. В твоем голосе есть немного хруста, эээ, что–то типа того…»
«Да», — промямлила Мараи в ответ так, что я едва понял. Потому что она говорила сверхтихо. (Вот, кстати, еще один VIP-трюк — шепот. Тогда всем приходится концентрировать свое внимание на том, что говорит звезда, чтобы понять, чего она хочет).
Окей, следующий вопрос, — подумал я. «Дело в технических средствах или в голосе? Или задействовано и то и другое? Или, может, кое–что за тебя делает в студии звукоинженер? Или это и впрямь твой голос?»
«О… да…» — снова прошелестела Мараи.
«Так что? Как ты это делаешь?» — я постепенно терял терпение.
На что Мараи открыла рот и пропустила через голосовые связки струю воздуха. А потом вдруг спела первые такты «Hero». Действительно гениально. Неповторимо. Тогда–то я и получил оргазм. Вот так сила.
Интервью непринужденно текло еще минут двадцать. Когда я потопал к лифту, меня ожидал сюрприз. Потому что статуя поднялась со своего постамента и живо засеменила рядом со мной. «Что ты делаешь сегодня вечером?» — прошептала она. И без всего этого освещения она все равно выглядела очень хорошо.
Такой восточный фриз как я не может правильно поступить, если женщина делает первый шаг. Я выстроился в линию и пропустил пенальти. «Ну», — ответил я, набитый дурак, — «мне нужно в Гамбург».
Едва я выговорил это, как захотел надавать себе пощечин за собственную глупость. Нопоздно. В лифте по дороге вниз я все время думал: Дитер! Дитер! Дитер! Об этом ты будешь жалеть всю свою жизнь!
Через несколько недель мне позвонили из «Сони», чтобы сообщить, что личный самолет фрау Кери находится на пути к Гамбургу. Мне следовало бы быть наготове. Она ужасно хотела бы зайти на несколько часиков ко мне в студию. И, может, даже попробовать спеть несколько новых песен.
Я чуть не умер от радости. Если кому надо испробовать несколько новых песен — я всегда готов. «Конечно!» — воскликнул я людям из «Сони» на другом конце провода, — «Передайте леди, я готов!»
Не имею понятия, как Мараи меня нашла. Я не дал ей ни адреса ни номера телефона. И в виде исключения не упомянул, что я величайший. В музыкальном отношении.
«И еще несколько мелочей, на которые Вам следовало бы обратить внимание», — сказали эти, из «Сони», — «музыкальные техники должны стоять наготове. В остальном студия должна быть абсолютно пуста. А, да, еще вот что! Фрау Кери прибудет предположительно между двумя часами ночи и двенадцатью часами дня. Но это неточно».
Я мог бы даже все это выполнить. Искушение было слишком велико. Звезда мировой величины в моей студии, которая хотела испробовать новую песню — какой шанс! При случае я мог бы подкинуть ей мою собственную песню.
Но Луис, мой инженер по звуку, лишь постучал пальцем по лбу и сказал: «Старуха совсем опупела! Мы не позволим делать из нас идиотов! Лучше оставь это, Дитер! Пусть поищут других глупцов!»
На следующий день я прочел в газете, что Мараи побывала в какой–то другой гамбургской студии. Там она выпила бокальчик шампанского и спела несколько тактов. А потом снова испарилась. Идиотство для другой гамбургской студии. Но я не уверен, что она и у меня просто выпила бы шампанского.
Несколько лет спустя мне довелось в последний раз насладиться выступлением Мараи. Она выступала в «The Dome» в Киле.
Весь путь гардероба Мараи, как обычно, как мы и привыкли, охранялся стокилограммовыми охранниками. Никто не имел права находиться в проходах. Все другие музыканты, включая Энрике Игласиаса и «Вестлайф» получили указание держать дверь своей гримерной закрытой.
Конечно же, я не послушался. Дело в том, что Мариелин, моя дочь, страстно желала получить автограф от Мараи. Да мне и без того это «каждый остается в своем стойле» действовало на нервы. Я же не кролик.
Итак, я вышел в коридор, когда она должна была идти выступать. Я смотрел, не появится ли где Мараи. И вот она со своей свитой приблизилась. Все, что я увидел — широкие грудные клетки секьюрити. «Назад! Назад!» — прозвучало в воздухе. Я непоколебимо остался стоять. Дитера Болена так просто не прогонишь. Но телохранители шуток не понимали. В следующий миг меня схватили четыре сильных руки и затолкали назад в гардеробную. Прежде чем дверь захлопнулась, я увидел, как Мараи совершенно равнодушно, словно королева Южной Аравии, удаляется в направлении сцены.
И какова мораль происшествия?
Для Мариелин я достал автограф «Вестлайф». А Мараи с тех пор я терпеть не могу.
1990