2. Страсти тибетских лам

2. Страсти тибетских лам

Я – ворона. Я учу тебя, как стать вороной. Когда ты научишься этому, будешь оставаться бодрствующим и будешь свободно двигаться. Иначе всегда будешь приклеен к земле – там, где ты упал.

Карлос Кастанеда

Перед очередным отъездом в Прагу Фадеев пригласил меня в студию – послушать наброски новых треков и пообщаться. Это было кстати – к тому времени я уже договорился с рядом изданий об интервью с одним из самых загадочных и противоречивых персонажей отечественного шоу-бизнеса.

…Затерявшийся между серыми московскими девятиэтажками кинотеатр “Ханой” пригрел в своих недрах бывшую пугачевскую студию, которая теперь называлась “SBI Records”. Ябыл в курсе, что здесь производился ремастеринг легендарного альбома “Банановые острова” и вообще тут работают одни из самых опытных звукорежиссеров страны. Теперь я знал, где во время своих набегов на столицу творит Макс Фадеев.

Я спустился по пыльной цементной лестнице в подвал кинотеатра, открыл массивную дверь и… поразился контрасту. На улице стоял индустриальный лязг ясеневских новостроек, а внутри студии царила полная тишина.

“Безделие – начало бедности”, – написано крупным шрифтом на стенах. Не знаю, как насчет бедности, но сидеть без дела – это явно не про Фадеева. За стеклянной перегородкой он что-то увлеченно конструировал.

Ожидая окончания студийной работы, я задумался. Что я знаю о Фадееве? Прямо скажем, немного. За его плечами – гиперстильный проект с Линдой, который собирал стадионы. Правда, коммерческая подача Линды на страницах масс-медиа мне была не близка – так тогда раскручивали, к примеру, Алсу, Юлу или певицу Каролину. От заголовков “Новая русская экзотика” (или “В ее глазах – тибетская мудрость и русская загадка”) за версту веяло заказухой. Я, конечно, слышал о том, что родственники Линды – успешные банкиры, но не так же явно, блин...

Контент рекламных материалов в глянцевых журналах казался мне искусственным. Статьи из серии “Линда – подруга дельфинов” слабо способствовали продвижению артистки на музыкальный рынок. Когда я читал о том, что (цитирую дословно) “альбом „Песни тибетских лам“ успешно конкурирует по количеству проданных экземпляров с творениями Сюткина, Шуфутинского, Сташевского” , у меня возникало ощущение, что подавать фадеевские опусы можно куда более креативно. Мне было с чем сравнивать…

Правда, сам Макс на этом откровенно безликом фоне был безупречен. Яс нескрываемым удовольствием слушал экзотические “Танцы тибетских лам”, а также фантастические альбомы “Ворона” и “Песни тибетских лам”, предвосхитившие ряд стилистических находок продюсеров Мадонны.

Вокруг загадочного “явления природы” под названием Линда парили безупречные клипы, магия таинства и… ни одного концерта в Москве. Атмосфера ожидания и постоянно возрастающего напряжения. Многократно переносившийся сольник. Скандально отмененное выступление на фестивале “Максидром”. За всем этим стояла невидимая, но явно титаническая работа человеческого мозга. Словно окружающий нас мир – громадная шахматная доска, которой управляют не люди, а компьютеры. Точнее – компьютерные центры. Через несколько минут мне предстояло пообщаться с их предводителем.

…Закончив творить, Макс удобно уселся в уютном чилл-ауте. Он, похоже, никуда не торопился – идеальное время для вечерних бесед. Принесли чай, и мы разговорились.

“Расскажи мне свою жизнь”, – я включил доверительность и диктофон одновременно. И замер в ожидании. Передо мной стояла нелегкая задача – вывести Фадеева на откровенный монолог, связанный с освещением закрытых для прессы тем.

Макс родился в Кургане, рано увлекся музыкой, получил диплом дирижера-хоровика. Вскоре стал лауреатом конкурса молодых исполнителей в Ялте. Там он пел свою песню “Танцуй на битом стекле” и кавер-версию “Джулии” группы “А-Студио”. В итоге занял третье место и получил приз в пятьсот рублей – аккурат на обратный билет в Курган.

“В советское время, чтобы заявить о себе, нужно было выступать на конкурсах, – по-детски беззащитно улыбался Максим. – Там судьи поднимают палочки с цифрами, словно на собачьих бегах. После Ялты ко мне пришла известность. Лайма Вайкуле сказала, что я – чудесный. Матецкий сказал, что я – расчудесный. Меня „начали знать“”.

Захватив из Кургана стратегические запасы тушенки и сгущенки, Фадеев с женой переехал в Москву. Макс снял квартиру, пел на бэк-вокале у Леонтьева. “Я фактически не вылезал из студии, – грустно вспоминал Фадеев. – Начинал как аранжировщик, которому платили по пятьдесят долларов за композицию. Это было недорого, но быстро и качественно. Я выполнял аранжировку в течение четырех-пяти часов. Поэтому ко мне выстраивалась очередь. Кто приходил в студию, с тем и работал. Потому что я уже знал, что такое голод. Как-то мы с женой в поисках еды открыли все ящики на кухне, но ничего не нашли. Мы начали рыться и отыскали картофелину, которая завалялась за газовой плитой. Мы ее сварили и ели два дня. Это был 90-й год”.

В то время Фадеев вовсю писал галлюциногенные опусы в духе “Белый снег – кокаин” – дефицитные гимны московской богемы, невостребованные и гениальные одновременно. Их час пробил спустя десяток лет, когда без какой-либо рекламы были переизданы “Время диких зверей” и “Танцуй на битом стекле” – грандиозные концептуальные альбомы, в которых заключена идеологическая платформа раннего Фадеева.

Безусловно, в начале 90-х Макс, как никто другой в России, реально опережал время. Масса источников вдохновения, но в первую очередь – Питер Гэбриэл, пластинки которого звучали у Фадеева и дома, и в студии, и в машине.

“Когда я впервые услышал „Don’t Give Up“, то чуть не бросил музыку вообще, – признается Макс. – В какой-то момент мне показалось, что никогда не смогу сделать ничего подобного. У Гэбриэла всегда навалом нюансов, все живет, все дышит – как муравейник. Он очень тонко чувствует музыку”.

В то время Макс много занимался киномузыкой – начинал с кинопроекта “Синяя армия”, идеологами которого были совсем еще молодые Степа Михалков и Федор Бондарчук. В фильме должен был сниматься Сергей Федорович Бондарчук, но в связи с его смертью проект затух.

На пике андерграундного забвения Фадеева Федор Бондарчук познакомил его с Линдой. Услышав Линду, Макс в считанные месяцы переключился на world music и трип-хоп, разглядев в голосе девушки некую необычность.

“Она – как пластилин, – отхлебывая из чашки зеленый чай, говорил Фадеев. – В нее можно добавлять красок. Ты просишь, а она добавляет”. Когда красок не хватало, в студию приглашались бэк-вокалистки: от опытнейшей Ольги Дзусовой до семилетней тогда Юли Савичевой, будущей участницы конкурса “Евровидение”.

Буквально за год Максом были написаны “Танцы тибетских лам” и один из самых значительных альбомов 90-х – “Песни тибетских лам”. Несмотря на наличие таких суперхитов, как “Мало огня”, “Беги на цыпочках” и “Танец под водой”, массовое признание пришло к тандему Линда—Фадеев не сразу.

На первых порах песни Линды на радио не проходили. Страна слушала хиты группы “На-На”, Кая Метова и Андрея Губина. Песни Линды ставились программными директорами в пресловутый “лист ожидания”. Изредка мелькали в ротациях “по коммерческим расценкам”, когда у радиостанций буквально выкупалось рекламное время и использовалось под трансляции. Так еще никто не делал. Это были новые и недешевые технологии, примененные для того, чтобы Линду все-таки услышали. Ради этого стоило проламывать стены.

В конце 96 года вышел альбом “Ворона”, разошедшийся тиражом в несколько миллионов экземпляров. Это был пик сотрудничества Макса с Линдой.

В этот момент у Фадеева внезапно умерла дочь. Ошиблись врачи. Макс замкнулся в себе, целиком сконцентрировавшись на музыке. Он резко похудел и стал весить шестьдесят пять килограммов. Линда казалась для него выходом из тупика. Теперь он не только создавал музыкальную оболочку проекта, а занимался буквально всем – начиная от дизайна альбомов и заканчивая моделированием общественного имиджа.

“Линда всегда была недоступна, – вспоминал навигатор “Нашего Радио” Михаил Козырев. – Мне потребовалось немало времени, чтобы распознать методологию Фадеева. Линда не умела говорить публично, что часто случается с артистами. Макс выстраивал ей систему координат для каждого нового альбома, насыщал ее необходимыми словами, терминами, понятиями и „выпускал“ на несколько ключевых, тщательно контролируемых интервью. Невероятно эффективный метод в подобной ситуации”.

“Я никогда не влезал в интервью Линды, а просто контролировал этот процесс, – терпеливо пояснял мне Фадеев. – Чтобы не задавались провокационные вопросы, на которые артистка не готова отвечать… Существуют вопросы, которые применяют почти все журналисты. Вычислить их не так сложно – около ста двадцати основных вопросов, которые могут возникнуть по ходу интервью. И после консультаций с психологом пишутся психологические тесты – возможные вопросы и возможные ответы, возможный уход от вопроса. Это западный опыт. В связи с этим нами были приготовлены материалы, которые ставили враждебно настроенного человека в тупик. Линда отвечала на вопросы резко и лихо. Отвечала фразами, которые были высчитаны психологом. Ответ зависел от того, каким по счету был задан тот или иной вопрос. Журналист оставался в состоянии нокдауна, а затем писал, какая была странная атмосфера и какие были странные ответы”.

В музыкальной и журналистской среде многие считали, что Фадеев с Линдой – конченые наркоманы. Как минимум – анаша. Вдобавок ко всему пресса подхватила мастерски запущенный слух о том, что Максим с Линдой – двоюродные брат и сестра. Которые, по-видимому, насмотрелись психоделических снов.

“У меня в жизни и так полно глюков, – рассказывал Макс. – Во время записи „Вороны“ мы вышли на улицу и увидели на деревьях, на фонарях тысячи ворон. Мне стало страшно, и я вернулся в студию. Самое жуткое, что птицы молчали – а ведь вороны никогда не молчат. Со мной подобные вещи стали происходить после того, как в шестнадцать лет я перенес клиническую смерть. Семнадцать минут мое сердце не билось. После этого я стал видеть мир иначе. Я, например, порой мог прочитать мысли человека, сидящего напротив”.

Переставляя кассету в диктофоне, я смутно догадывался, что мне поперла реальная удача. Так откровенно Фадеев ни с кем из журналистов не разговаривал. Я догадывался, что в разгар своих “охотничьих рассказов” Макс мог, не сбавляя скорости, слегка приврать. Но это не отталкивало. Это интриговало.

…Не останавливаясь на достигнутом, я попытался копнуть еще глубже. “Расскажи про разрыв с Линдой, – перескочил я на закрытую тему. – Это нужно для работы”.

Вопрос оказался не из легких. Ямного раз слышал версию, распространяемую окружением Линды. Она была связана с тяжелым характером продюсера и невыполнением им ряда финансовых обязательств. Но была и другая правда – точка зрения Макса. Вот только согласится ли он ее озвучить?

Вопреки опасениям, Фадеев не соскочил с вопроса. С его слов, камнем преткновения стала проблема эволюции имиджа артистки. Пигмалион-создатель Линды настаивал на кардинальной смене образа. Первоначально у певицы был провокационный имидж – с пирсингом, татуировками, специальным гримом, экзотическими нарядами. Потом наступил период “настоящести”: обычное каре, черный плащ, черные брюки. Другими словами, ничего лишнего. Но в один прекрасный день Макс предложил нечто новое – эпатировать публику сумасшедшим клипом, в котором Линда была бы в смирительной рубашке. А затем, мол, надо сделать паузу на два года и стать наглухо закрытым человеком. Не сниматься в развлекательных телепрограммах, не давать интервью, не играть концерты.

“Любому бегущему человеку нужно останавливаться и отдыхать, – считал идеолог Линды. – Чтобы он не упал и не загнулся”.

Фадеев мечтал отдышаться и приготовить мощный удар. Но жизнь брала свое. Про паузу никто из инвесторов слышать не хотел. Со стороны менеджмента на Макса началось давление по срокам – по контракту пора было выпускать “Плаценту”…

Накануне этой записи Макс решил с участием музыкантов, сотрудничавших в рамках проекта, сделать еще несколько экспериментальных треков, выполненных в другой стилистике.

“Я хотел создавать принципиально другие музыкальные продукты, – Фадеев начинал ерзать на диване. – Линда была за это, но люди, ее окружавшие, были категорически против. А я не могу постоянно находиться в одном и том же состоянии. Я – музыкант. А музыкант – человек непостоянный, он должен меняться и мутировать”.

Выпускающая пластинки компания настаивала на централизованном ударе. Ставки делались на Линду и только на Линду. Никаких экспериментов. В какой-то момент атмосфера накалилась до предела, и уставший от бесконечных споров Фадеев решил уйти в свободное плавание.

“Я потерял возможность делать то, что мне было интересно, – вздыхал Макс. – В итоге я не выдержал и уехал в Германию… Линде я отдал свое сердце и душу. Линде я отдал все. Все. Это был мой ребенок. Я любил ее. Я люблю ее. Мне печально, как ее водят сейчас на телепрограммы типа „До 16 и старше“. Это полный маразм, нельзя было катастрофически этого делать. Она должна была оставаться закрытым человеком”.

Было очевидно: в разрыве Фадеева и менеджмента Линды не все гладко. Я вспомнил, как во время одного из совещаний Макс рассказал Элиасбергу про телефонный звонок с угрозами, поступившими ему от неизвестных людей. “В следующий раз не надо вступать ни в какие разговоры, – ответил Александр Аркадьевич. – Будут звонить еще – дай мой телефон. Все конфликтные вопросы я решу самостоятельно. Занимайся музыкой и ни на что не отвлекайся…” На том тогда и порешили.

…Я понимал, что передо мной в студии сидит человек, который в определенном смысле начинает жизнь заново. Совершенно сознательно. Прямо на моих глазах. В этом был риск, в этом был вызов. Но в этом была и игра. Меня приглашали принять в ней участие.