Глава 7. ЖЕРТВЫ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

«О, дайте, дайте мне свободу,

Я мой позор сумею искупить…»

Из оперы А. Бородина «Князь Игорь»

Иван Данилович Жадан (1902–1995)

Осенью 1941 года дачный поселок Большого Театра в Манихине, где оказался Иван Данилович Жадан со своей семьей, был оккупирован немцами. Понимая, что за пребывание на оккупированной территории его ждет ГУЛАГ, артист с женой, младшим сыном Александром (старший в это время воевал в Красной армии) и тринадцатью коллегами-артистами уходит на Запад.

В числе бежавших был и актер Блюменталь-Тамарин, с к которым мы еще встретимся.

Поначалу Жадан попал в дом для престарелых, сирот и больных в городе Оффенбах-на-Майне. Выступал с концертами, записал несколько пластинок на фирме «Полидор» в Германии и Чехословакии (в том числе с оркестром под управлением Бориса Ледковского). В ноябре 1944 года участвовал в пражском концерте хора Русской освободительной армии по случаю создания Комитета освобождения народов России[27].

После окончания войны Жаданы оказались на положении Ди-Пи, скрываясь от насильственной репатриации, проводившейся по Ялтинскому соглашению, меняли фамилии, жили в разных местах. Спасла их молодая американка Дорис. Но она же разбила семью, став второй женой Ивана Даниловича.

В 1948 году артист переехал в США, но там карьера стареющего премьера не сложилась. Выступал он редко, сменил несколько профессий. Последние сорок лет провел на острове Сент-Джон в Карибском море, где, вспомнив молодость, пошел работать простым каменщиком. Скопив немного денег, он начал строить коттеджи и сдавать их в аренду. Бизнес оказался успешным, у него в гостях бывали знаменитый физик Роберт Оппенгеймер и бывший президент Финляндии Мауно Койвисто, на пару с которым, как вспоминают, они по-русски любили исполнять романс «Ямщик, не гони лошадей».

Пластинка И. Д. Жадана с арией из оперы Чайковского «Евгений Онегин», записанная в 1943 году в Берлине с оркестром п/у Б. М. Ледковского. Фото с сайта www.Russian-Records.com

В начале девяностых, глубоким стариком Жадан приезжал в Москву и встречался со старшим сыном. Зла отпрыск на родителя не держал, понимая, что тот пал жертвой обстоятельств.

После смерти артиста усилиями вдовы на острове был открыт музей. Судьбе певца посвящено несколько книг и документальных фильмов.

Хоть и не пел песен собрат Жадана по «несчастью» театральный премьер Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин, но не проследить на этих страницах его биографию, хотя бы пунктирно, было бы непростительным упущением.

Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин (1881–1945). Дореволюционная открытка, 1910

На сотрудничество с нацистами артист пошел по доброй воле. По отцу он был немцем и был уверен, что репрессии ему не грозят. Оккупанты приняли его с распростертыми объятьями и дали пост художественного руководителя Киевского театра русской драмы.

По неподтвержденным данным (в архивах не удалось найти анонс этой постановки), Блюменталь-Тамарин поставил спектакль «Так они воюют…» по пьесе Корнейчука «Фронт» и сыграл в ней главную Роль. Серьезное произведение было трансформировано в грязный антисоветский памфлет.

Были и другие театральные Работы, а также выступления в печати. Много шуму наделала его исповедь «25 лет советской каторги», где он утверждал, что коммунисты ни ему, ни его матери (также прославленной театральной актрисе) не давали житья.

БЕГСТВО ИЗ МОСКВЫ В. А. БЛЮМЕНТАЛЬ-ТАМАРИНА («Новое слово», Берлин, 8 февраля 1942, № 393)

…Отель…На полу несколько чемоданов, старинный саквояж, валенки, через стул переброшены шубы. На столе ворох газет и журналов. И среди этой дорожной обстановки — «заслуженный артист республики» В. А. Блюменталь-Тамарин, его жена артистка Лащилина и их приемная дочь Тамара, тоже посвятившая себя сцене. Знакомимся. Впрочем, знакомиться и не надо, мы уже знакомы. Я много слышал и читал о всей артистической семье Блюменталь-Тамариных и об одном из основателей русской оперетты Александре Эдуардовиче: и его жене, большой драматической актрисе Марии Михайловне, и об их сыне, премьере Малого театра Всеволоде Александровиче, который мне сейчас крепко пожимает руку.

— Мне еще не верится, что я в Берлине! — с темпераментом старого актера начинает В. А. — Вы себе представить не можете, что нам пришлось пережить, прежде чем удалось сбежать от уже окончательно обезумевших большевиков, — живо и занимательно рассказывает В. А. о своем действительно фантастическом бегстве из красного ада.

День объявления войны застал беглецов в Черновцах на гастрольной поездке в связи с лермонтовскими торжествами.

— Уже тогда, — говорит В. А., - у нас была мысль остаться и перейти к немцам. Но, увы, все необходимые бумаги, кое-какие ценности, а главное, часть семьи оставалась в Москве.

Предчувствуя, что германские войска скоро подойдут к Москве, В. А. поспешил туда. План бегства созрел уже тогда. Постепенно вся семья, все ценные бумаги, ценности были переведены на дачу в 60 километрах к востоку от Москвы, у Волоколамского шоссе близ городка Истра. Там ждали прихода немцев. Часто приходилось ездить в Москву за продуктами. В сентябре началась эвакуация Москвы. В первую очередь выселяли представителей интеллигентных профессий. В начале октября и В. А. получил командировочную бумагу для отъезда в Сибирь и Среднюю Азию.

Фрагмент статьи о В. А. Блюменталь-Тамарине из немецкой газеты «Новое слово». 1942

— Надо было выезжать. Но вслед за ней пришла телеграмма, что все продукты до табака и вина включительно надо везти с собой. Это позволило еще оттянуть отъезд, так как в Москве уже трудно было достать необходимое. Комиссар соседнего с дачей города — еврей Еврух — все время торопил с отъездом. Тут, к счастью (как это ни странно звучит), заболела моя жена. Пришлось оперировать руку. Тут уж и Еврух не мог придраться. По всем признакам, германская армия была совсем близко. Комиссар уже готовился бежать. Торопил и нас. Мы же в это время были заняты другим. Днем паковали вещи, а ночью рыли убежище в глубоком овраге в трехстах метрах от дачи. Наконец, наступил день, когда уже начала доноситься канонада. Комиссар в автомобиле заехал к нам, сказал, что надо срочно выезжать… Мы сказали, что едем вслед за ним. Когда он отъехал, мы перебрались в наше убежище. Там мы просидели двенадцать дней. Это были самые жуткие «дни нашей жизни», — улыбается В. А., - только иногда ночью кто-нибудь пробирался из нас на дачу, чтобы взять что-либо необходимое. Нас было пять человек. Осталось трое. Во время одной из вылазок погибли бабушка жены и прислуга, прожившая с нами всю жизнь. Профессор Мартынов, прятавшийся поблизости, был ранен разрывом гранаты и приполз к нам. Мы втянули его в яму, и он умер почти сразу же на наших руках. Это были самые страшные дни. Около нас орудовали истребительные отряды, сжигая все, что можно. Выйти было невозможно. Труп проф. Мартынова трое суток пролежал у нас в яме вместе с нами, с живыми, или, вернее, полуживыми.

И, наконец, наступил долгожданный день! В одну из вылазок мы увидели немецкого солдата. Слава богу! Мы спасены!

Много, много может рассказать В. А., и он все расскажет читателям «Нового слова». Он раскрывает объемистый дневник и читает несколько страниц. По ним уже можно судить, что кроме блестящего артистического дара судьба не обделила его и даром литературным[28]. Но это не только литература. Тут и жизнь. Двадцать четыре года жизни в советском аде, из которого даже «заслуженный артист республики» мечтал бежать и сбежал. Тут масса встреч с людьми, чьи имена всем нам хорошо известны. Этот толстый дневник В. А. вручает мне и говорит:

— У меня длинный счет к советским самодержцам. Может быть, и отпечатанием этих страниц я смогу списать тут один нолик с этого счета…

Действительности изложенное в статье, мягко говоря, не соответствовало. Напротив, власти были удивительно лояльны к строптивому и экзальтированному служителю Мельпомены.

Во время Гражданской войны, летом 1919 года, когда Харьков заняли части Добровольческой армии, Блюменталь-Тамарин вместе с другими актерами решили устроить в честь этого события большой праздник в местном цирке.

По воспоминаниям современников, Всеволод Александрович верхом на белом коне, держа в руке пику с огромным трехцветным флагом, с притороченной к седлу большой церковной кружкой, разъезжал по городу, собирая пожертвования на подарки «освободителям родины».

Порыв оценили. «Знаменосец» возглавил агитационно-театральный отдел при Харьковском отделении пропаганды армии Деникина. Главной задачей подразделения определялась «пропаганда идей Добровольческой армии путем лекций, концертов, спектаклей и т. д.».

С работой он справлялся на отлично. В начале июля газеты заполонила реклама гастролей А. Н. Вертинского.

Тем временем советские информагентства распространяли заявление «убежавшего от красных» железнодорожника:

«…? городе применяется белый террор…Полтора дня трупы были развешаны на фонарных столбах. Восстановлен 12-часовой рабочий день… Буржуазия ликует. Толстосумы в день помощи добровольцам опускали в кружки серьги, бриллианты…

В ресторанах исполняют "Боже, царя храни”».

Когда Красная армия вошла на Украину, Всеволод Блюменталь-Тамарин был арестован. И только благодаря личному вмешательству Луначарского его не расстреляли.

Но удивительное дело! Каких-то семь лет спустя после его «белогвардейских эскапад» в Харькове и Москве с размахом отмечалось 25-летие его сценической деятельности. В честь юбилейной даты ему было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР и в дальнейшем дано разрешение на создание собственного театра.

Так что откровенную напраслину в своих мемуарных записках возводил кумир публики на советскую власть. Но заведомая ложь не мешала ему пустить все свое мастерство на борьбу с ней.

Уже зимой 1942 года он в качестве штатного сотрудника «Винеты» (с огромной зарплатой в 600 рейхсмарок!) выступил по радио с обращением, в котором призывал соотечественников не защищать сталинский режим и сдаваться, а население на захваченных территориях — сотрудничать с оккупантами.

Программы стали выходить в эфир регулярно, два раза в неделю и, как сказали бы сегодня, в прайм-тайм. Но его главной «фишкой» оказался дар к имитации. Голосом Сталина Блюменталь-Тамарин зачитывал Фальсифицированные указы советского правительства. Такие речи транслировались на оккупированных территориях СССР.

В. Л. Блюменталь-Тамарин во время войны

Узнав об этом, 27 марта 1942 года Военная коллегия Верховного суда СССР заочно приговорила его к смертной казни. Поговаривают, что как Гитлер мечтал отрезать язык Левитану, так Сталин лелеял мысль расправиться с Тамариным.

24 мая 1942 года артист выступил с первым сольным концертом в Берлине. Впоследствии его выступления в столице Третьего рейха стали регулярными. Помимо демонстрации различных сценок из популярных пьес он, как сообщала реклама, «перед началом спектакля читал реферат “Искусство и большевики”».

С приближением советских войск «пародист» перебрался в Кенигсберг, а затем в пригород Берлина.

10 мая 1945 года он был убит в Германии «при невыясненных обстоятельствах». Согласно основной версии, сделал это внедренный в РОА в ходе спецоперации советских спецслужб «Ринг», племянник жены Блюменталь-Тамарина Игорь Миклашевский (сын актрисы Августы Миклашевской, последней любви Есенина). Тем, кто интересуется загадками истории, я искренне советую посмотреть документальный фильм телеканала «Звезда» из цикла «Предатели».

Несмотря на задокументированные факты сотрудничества с нацистами, В. А. Блюменталь-Тамарин, как и многие его «сотоварищи», был, согласно статье 5 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 3 сентября 1993 года № 5698-1, реабилитирован. И придраться тут формально не к чему, ведь документ гласит:

«Признаются не содержащими общественной опасности нижеперечисленные деяния и реабилитируются независимо от фактической обоснованности обвинения лица, осужденные за:

а) антисоветскую агитацию и пропаганду; б) распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный или общественный строй».

Но вернемся к судьбам представителей вокального жанра.

Судьбу Ивана Жадана в чем-то повторили и другие известные в СССР оперные певцы.

Артист Ленинградского театра оперы и балеты имени Кирова Николай Константинович Печковский в августе 1941 года отправился в поселок Карташевская — в 55 км от Ленинграда, — чтобы привезти жившую На Даче мать, с которой собирался отправиться в эвакуацию. Через несколько часов после его приезда немцам удалось прорвать фронт, и Картащевская оказалась в тылу врага. Всякая связь с Ленинградом прекратись. Когда надежда на скорое освобождение не оправдалась, а продукты закончились, певец был вынужден находить средства для существования единственно возможным для него способом — пением. Сначала он выступал перед местным населением, затем, когда о его нахождении на оккупированной территории стало известно немецким властям, они включили его в концертную группу, назначили солдатский паек и разрешили официально выступать с концертами.

Один из самых популярных советских артистов 1930-х годов, народный артист РСФСР, кавалер ордена Ленина Н. К Печковский (1896–1966) в годы войны пел для немцев и жителей оккупированных территорий

Печковский гастролировал в Луге, Пскове, Нарве, Таллине, Риге. Выезжал в Вену и Прагу. Пел и в лагерях для советских военнопленных.

Спецкор берлинского «Нового слова» (от 16.09.1942) сообщал о выступлениях в Пскове «крупного деятеля искусства… не пожелавшего оставаться с красной ордой и оставшегося в лагере, ведущих непримиримую борьбу с кремлевским Чингис-Ханом, поработителем России».

«Я рад служить своему народу и его освободителям — германским воинам», — прямо заявил Николай Константинович.

Далее в заметке говорилось, что пока радостный Печковский «неустанно объезжает освобожденные города… стремясь обслужить как можно больший круг русского населения и немецких солдат», советская газета «Ленинградская правда» официально заявила о том, что артист был повешен немцами.

«Эта инсценировка понадобилась большевикам для того, чтобы запугать многих деятелей наук и искусства, готовых при удобном случае бежать из советского “рая”», — заключал автор публикации.

В 1992 году в Петербурге вышла книга мемуаров Печковского. В ней говорится о том, что «всенародная популярность великого артиста не спасла его от сталинской тирании, бросившей без вины виноватого певца в концлагерь». «Так ли это? — задается вопросом Борис Ковалев. [17] — Безусловно, Печковский не сражался с оружием в руках против Красной армии или партизан. Во время выступлений на оккупированной территории в его репертуаре не было ничего антисоветского. Но дивиденды немецкой пропаганде он приносил огромные. Это видно из многочисленных материалов в коллаборационистской и немецкой прессе, освещавших его деятельность.

Вместе с продовольственным пайком Печковский получал за каждое свое выступление крупные денежные гонорары, благосклонно принимал различные знаки внимания от немецких офицеров. Когда ему сообщили, что приставленный к нему нацистами для решения бытовых проблем часовой мастер Костюшко является агентом СД, он со смехом ответил: "Что мне от того, что он из СД, благо поит и кормит, а до остального мне дела нет”.

Заслуженный артист РСФСР (1939), балетный танцор, партнер Галины Улановой Михаил Андреевич Дудко (1902–1981). Фото из журнала «Новый путь». Рига, 1943

<…> В “Воспоминаниях оперного артиста” написано, что “певец вел себя независимо, бесстрашно. Однажды в Гатчине, придя на концерту он увидел объявление: “Вход только для немцев”. Печковский заявил, что в таком случае петь не станет. Никакие угрозы на него не подействовали, и начальству пришлось объявление снять.

На концерте смогли присутствовать все желающие'”.

Многочисленные показания простых гатчинцев, которые они дали следователям Ленинградского УНКГБ после изгнания оккупантов, говорят об обратном. Нечастые конфликты артиста с немцами были связаны с тем, что последний выражал недовольство по поводу “маленькой платы за выступления”…»

Осенью 1944 года, будучи в Риге, Печковский добровольно сдался советской контрразведке. Суд приговорил его к 10 годам лагерей. После освобождения продолжил карьеру. Ездил по периферийным театрам. Последние годы жизни провел в Москве.

Одновременно с Николаем Константиновичем не по собственной воле оказался вовлечен в индустрию нацистской пропаганды популярный тогда артист балета Михаил Андреевич Дудко. Он был назначен балетмейстером и художественным руководителем концертно-балетной группы.

Труппа состояла из 15 человек: поэта, музыканта, акробатов, конферансье для русских зрителей, конферансье для немцев, немецкого фокусника и импровизатора для немцев.

В программу входили танцы и другие номера: исполнение музыкальных произведений, арий из классических русских опер и немецких романсов, художественное чтение произведений Михаила Зощенко.

«Большинство эстрадных номеров не носило политического характера. Но отдел немецкой пропаганды, которому ансамбль подчинялся, максимально использовал его в своих целях. Арестованный советскими органами государственной безопасности Михаил Дудко показал, что, выступая неоднократно перед немецкими солдатами как в тыловой, так и в боевой обстановке, артисты его труппы тем самым оказывали желательное для германского командования воздействие на моральное состояние немецких солдат. Немцы неоднократно организовывали выступления руководимого им коллектива и перед так называемыми “добровольцами” — солдатами РОА, оказывая таким образом нужное руководству вермахта и нацистским пропагандистским службам воздействие на их моральное состояние. Дудко признавал, что, “демонстрируя свое искусство перед гражданским населением, мы тем самым служили интересам немецкой пропаганды, так как создавали видимость того, будто немцы не препятствуют развитию русского искусства. Я сознаю и то, что немцы использовали факт моей службы в отделе пропаганды в своих агитационных целях. Они неоднократно подчеркивали то обстоятельство, что я, бывший советский ленинградский артист театра оперы и балета, заслуженный артист-орденоносец, перешел к ним на службу”.

Борис Романович Гмыря (1903–1969)

…Ни Печковскому, ни Дудко не нужно было лично заниматься профашистской пропагандой. За них это успешно делали их конферансье. Каждое выступление артистов начинаюсь с благодарственного слова вождю Германии Адольфу Гитлеру “за возрожденное исконно русское, национальное искусство”.

За свои выступления артисты получали зарплату. Дудко — 1000рублей за выступление, Печковский — до 2500 за часовой концерт. Рядовые актеры имели по 300рублей в месяц. Кроме того, они получали продукты питания как солдаты вермахта.

В суточный паек входило: хлеба — 500 граммов, мяса — 35 граммов, крупы — 50 граммов, сахара — 25 граммов, сигарет — три штуки; один раз в месяц — 0,25 литра водки…»[29]

Как и Печковский, по окончании войны Дудко был приговорен к длительному сроку заключения по статье ?Измена Родине».

Иначе сложилась судьба Бориса Романовича Гмыри.

Не успев из-за болезни и головотяпства чиновников покинуть Украину, певец оказался на оккупированной территории. Конечно, приходилось петь и для немцев. Летом 1942 года в честь приезда в Киев рейхсминистра Розенберга вместе с рейхскомиссаром Украины Эрихом Кохом артист исполнил на немецком произведения Рихарда Вагнера, а в финале вечера прозвучала мировая классика: «Пиковая дама» Чайковского, «Наталка-Полтавка» Лысенко, «Кармен» Бизе… После восторженных отзывов офицеров и солдат немецкой армии о певческом и сценическом мастерстве Бориса Гмыри д-р Геббельс дал согласие на его концерты в Берлине.

Генеральскому пайку, автомобилю и хорошей квартире очень завидовали коллеги артиста, которые после Победы стали распускать слухи, что Борис Романович пел лично Гитлеру в его бункере под Винницей, доказательств этому не нашлось. Напротив, известно, что Шыря сделал все, чтобы не покинуть Родину, хотя Кох настойчиво уговаривал его отправиться в Берлин, с улыбкой объясняя, что они вывезут его в Германию «хоть мертвым». Об истории, случившейся с Гмырей во время оккупации, узнал Никита Хрущев и рассказал обо всем Сталину. По легенде, «отец народов» сказал: «Пел для немцев, пусть теперь поет для нас».

И Гмырю не тронули. Он стал народным артистом СССР, получил Сталинскую премию, был награжден орденом Ленина. А еще поговаривали, что отстал от поезда во время эвакуации артист неспроста. Что, мол, был тесно связан с нашими подпольщиками и что информация эта до сих пор засекречена.

Несомненно, обстоятельства всегда бывали разными: кто-то оставался на оккупированной территории по приказу, другие — волей случая, а иные сами стремились оказаться на освобожденной от большевиков Родине.

Так, в первые же недели после падения Одессы туда прибыла бывшая примадонна императорской оперной сцены, эмигрировавшая в 1918 году, Лидия Яковлевна Липковская. Когда Одесская консерватория возобновила работу, она стала ее директором. В 1943 году перебралась в Бухарест, а после войны — в Бейрут, где в бедности закончила свой «путь земной», перебиваясь уроками вокала.

Лидия Яковлевна Липковская (1884–1958). Париж, 1927

Но если активность Липковской, Лещенко, Жадана или Печковского с Гмырей пусть с натяжкой, но с учетом объективных факторов можно трактовать по-всякому, то деятельность их коллег в лице Юрия Морфесси или тем паче Александра Шевченко сомнений абсолютно не вызывает.