«Сергей Мироныч отогнал кошмар»

В середине восьмидесятых Геннадий Григорьев написал поэму, которая сразу обрела известность благодаря авторскому исполнению на многочисленных поэтических вечерах. Особенным успехом пользовалось вступление к поэме, имевшее самостоятельное значение (помню, на турнире поэтов в ДК «Красный Октябрь», 1986, Григорьев, эффектно его зачитав, занял второе место, уступив первое Виктору Кривулину). В этом поэтическом тексте посредством белого стиха рассказывается о поездке на охоту в дельту Невы неких «грузина» и «русского». Выпив коньяку и вдосталь поохотившись, оба предаются созерцанию природы, и тут «русского» посещает видение. В заключительной части вступления становится ясно, кто такие охотники.

И тут грузин сказал: «Товарищ Киров!»

Нет, я, пожалуй, вру. Наедине

они держались запросто. И Сталин

сказал: «Серго, ты знаешь, это место

мне по душе. Я думаю, народу

оно придется тоже по душе.

Давай мы это место приспособим

для отдыха трудящихся. И остров

я б островом Трудящихся назвал!»

Мироныч промолчал. В минуту эту

ему виденье было. Вдалеке,

на островке, осокою поросшем,

он вдруг увидел странную толпу.

Скорее даже страшную, поскольку

исчадья ада, нечисть преисподней,

одетые в диковинные тряпки,

размахивая флагом сине-белым,

крича «ура» какому-то зениту,

рвались на штурм овального холма.

И вдруг – себя узрел! На пьедестале!

Весь бронзовый и в собственной фуражке,

своей рукой как бы благословлял он

рокочущую дикую толпу…

Он в ужасе подумал: «Нет, не наши…»

(Так были люди не похожи на

трудящихся…)

Взмахнув двумя руками,

Сергей Мироныч отогнал кошмар!

И сталинский услышал голос снова:

«А там, Серго… Да, там, куда ты смотришь,

давай с тобой построим

СТАДИОН!»

Поэма называется «День “Зенита”», и посвящена она реальному событию – нет, не совместной охоте Сталина и Кирова на островах, а походу автора поэмы, собственно Геннадия Григорьева, и поэта-переводчика, позже – еще и литературного критика, и политического обозревателя, Виктора Топорова (в поэме он Абрам Колунов) на стадион им. Кирова, где проходил футбольный матч «Зенит» (Ленинград) – «Динамо» (Киев).

Произведение Григорьева примечательно во многих отношениях, но нас оно сейчас интересует обращением к теме памятника.

Вряд ли найдется другой пример поэтического изображения этого памятника (скульптор В. Б. Пинчук, архитектор Л. М. Хидекель). Современные стихотворцы вообще редко обращают внимание на монументы, на городскую скульптуру. Тем важнее для нас образное свидетельство лично Григорьева (пускай и навязанное им в плане галлюцинации «живому», прозревающему будущее как бы историческому Кирову): памятник и рокочущая толпа, Киров бронзовый и фанаты «Зенита» – это картинки нашей молодости.

Именно таким в лучшие свои дни он и запомнился нам – благословляющим вытянутой рукой обтекающую его толпу, сошедшую со ступеней стадиона, названного его именем, и орущую хором рифмованные кричалки во славу «Зенита» и в посрамление врагов «Зенита», все как одна брутальные, что тоже приветствовалось его воодушевляющим жестом (авторство некоторых из этих кричалок припишут потом опять же Геннадию Григорьеву, но нет, господа болельщики, это чистой воды фольклор).

В 1950 году, когда открывался стадион, если судить по газетам, дисциплины было побольше. Был большой портрет Сталина над центральной трибуной, были речи, флаги, колонны знаменосцев, физкультурников спортивных обществ профсоюзов и спортсменов Военно-морских сил, был атлет Николай Попов с каскадом неповторимых сальто, был забег, было метание копья, были гимнастки, акробаты, велосипедисты, юные спортсмены с играми и хороводом, была демонстрация рукопашного боя с приемами защиты и нападения, было «Лучшему другу физкультурников великому Сталину – слава!», а во второй части праздника был футбол.

Играли две ленинградские команды – «Зенит» и «Динамо». Динамовцы забили гол на четвертой минуте, а потом пошел дождь, и «Зенит» свел счет к ничьей во второй половине игры…

Скульптуры спортсменов по бокам лестницы на стадион составляли бронзовому Кирову группу поддержки. Сам он возвышался над роскошной клумбой. Он излучал счастье. Между тем он был создан не для этого места. Он не сам по себе, он брат самого себя. Киров у стадиона имени С. М. Кирова – авторское повторение другого Кирова – с территории Кировского завода.

Того Кирова на Кировском заводе поселили еще в 1939 году, когда на Крестовском острове (на одном из Кировских островов, кстати[1]) только еще наносили обширный холм-кратер для основы будущего стадиона – этого авангардного творения архитектора Никольского. Оба Кирова что близнецы-братья. Заводской жестом руки вдохновляет рабочий народ на трудовые свершения, а здешний Киров тем же энергичным жестом благословляет трудящихся на отдых, демонстрируя одновременно зримое достижение социалистического строительства – стадион его имени (точнее, псевдонима), а также – парк, Центральный, и как раз отдыха, и опять же имени Кирова.

Ничего не поделаешь, судьба связала данный памятник Кирову с этим и только этим стадионом. Тут Киров-памятник выглядел органично. Не зря же строительство стадиона начиналось под патронажем Кирова. Но в 2006-м стадион снесли. Затеяли строительство нового, современного. Кирову на пьедестале перестало быть хорошо.

Это только на первый взгляд кажется, что он всегда одинаков: всему рад, всем удовлетворен. Как раз нет. Настроение его переменчиво. По оттенкам его эмоций, обусловленным внешними раздражителями, можно изучать психологию памятников.

Одно дело, когда жестом левой руки выражается радость за все вокруг, а другое дело, когда под руку что-нибудь попадает. Зачем тут в парковой зоне, у Футбольной аллеи образовался элитный дом? Аккурат на том месте, куда Киров рукой показывает. А то, что это неуместное сооружение заслонено от памятника плотной стеной елей, только создает впечатление, что пытались от Кирова что-то скрыть, да номер не вышел – он все знает, все видит. И лицом, и жестом – всем своим видом он одно выражает: «Это что же такое, товарищи? Вы рехнулись? Кто разрешил?»

В какой-то момент с ним перестали считаться. Он стал объектом странного озорства. Киров, когда был молодым, знал, что такое восторг покорения высоты (он один из пионеров отечественного альпинизма), но это не значит, что должны какие-то люди залезать на высоченный постамент (4,65 м), подставляя друг другу плечи, и все ради того, чтобы позлить, подразнить памятник – налепить на него какую-нибудь бумажку или обвязать его дурацкими тряпками. Помню резинку на ниточке, привязанную к пальцу, – все, что осталось от надувного шарика, – бронзовый Киров словно хотел стряхнуть эту дрянь отставленной в сторону рукой, причем он явно боролся с брезгливостью.

Он уже тогда начинал себя ощущать лишним здесь, но пытался скрыть свои ощущения, сделать вид, что не замечает знаков неуважения, и этим только провоцировал энтузиастов глума.

Вообще говоря, это общая проблема памятников. Попадая в ложное положение, они, стараясь не терять достоинства, хотят оставаться самими собой – делают вид, что все путем, что их ничто не касается. Что, буквально, выше они мелкой суеты под ними – подчас весьма агрессивной. Людям поэтому кажется, что памятники иногда становятся дурачками. А на самом деле они просто остаются памятниками. Что бы ни выражал памятник по роковому предписанию своего создателя – сильное ли чувство, неуемную ли страсть, – памятники по существу скрытны. Они умело таят от людей свое истинное к ним отношение, обрекая себя на двусмысленные, часто трагикомичные и, на человеческий взгляд, просто комичные ситуации. И это независимо от того, понимают ли памятники, что вокруг них происходит, или просто они ошеломлены происходящим.

Киров перед стадионом имени Кирова, конечно, все понимал. Он старался, как говорится, делать лицо. Не всегда удавалось.

Перед строительством нового стадиона сносили старый. Оба объекта – стадион и памятник – оградили от мира забором из железобетонных панелей. На памятник я мог посмотреть лишь в щель между этими плитами. Он торчал один-одинешенек на пустынном пространстве, и его отставленная рука выражала теперь отчаяние. «Эй! Эй! Ну где же вы все? Посмотрите, что здесь происходит!» Глас вопиющего в пустыне. Причем беззвучный, немой.

Вообще было странно видеть его по-прежнему на пьедестале. Почему его тогда сразу не демонтировали, это загадка. В свое время он был открыт на месяц раньше официального открытия стадиона, теперь казалось (и не только ему), что стадион своего имени он переживет ненадолго. Время шло, а он все стоял и стоял.

Началось строительство нового, и для любознательных вроде меня открылись лазейки на огороженную территорию. Он как будто немного пришел в себя, стал прикидываться прежним собою – воодушевленным таким руководителем, в данном случае – стройки, словно происходящее за его спиной могло иметь к нему отношение. Но приглядевшись, можно было приметить другое – тревогу, которую он скрывал всем своим существом за показной бодростью.

Киров, конечно, знал толк в строительстве. Он спиной чувствовал, что там что-то не так. Есть ли смета у них? Почему меняют подрядчика? Следуют ли определенному плану?.. Чем обусловлен фронт работ? Каковы причины неритмичности? Есть ли конечная цель?..

Он и без Контрольно-счетной палаты мог оценить объем злоупотреблений и нарушений, чего бы там ни возводили они за его спиной. Не Вавилонскую ведь башню, в самом деле? Грандиозный мясокомбинат его имени при нем был построен за три года, стройка нового стадиона затянется на десятилетие.

Опасный свидетель.

Он слишком много знал. И знает, конечно.

Я не могу утверждать, что именно поэтому его захотели отсюда убрать и, возможно, еще уберут, но многим определенно стало казаться его присутствие здесь нежелательным.

Самый тяжелый день для него был 2 марта 2007 года, и все опять из-за этого рокового строительства. В целом ничто не предвещало стройке особых проблем, жив еще был архитектор «космического стадиона» Кисё Курокава, ничего вроде бы не имевший против памятника, и скажи кто-нибудь, что на выходе (очень не скором) получится один из самых дорогих стадионов на планете Земля, это бы сочли дикой фантазией. В Смольном проходило совещание, посвященное строительству нового стадиона. Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга возглавляла тогда В. А. Дементьева. К ней и обратилась неожиданно губернатор Валентина Ивановна Матвиенко со словами о Кирове.

Тут надо отчетливо понимать, что первый секретарь Ленинградского губкома и губернатор Санкт-Петербурга – должности в известной степени связанные преемственностью и по значению соотносимые (первая, пожалуй, покруче); значительной частью городского хозяйства губернатор Матвиенко обязана первому секретарю Кирову, поэтому, когда она тревожит память своего давнего предшественника, а тем более беспокоит бытие посвященного ему памятника, она неизбежно вторгается на территорию символического. А такое незамеченным не остается.

Памятники не читают газет, у них нет Интернета, но все, что надо, они чувствуют обостренно. Как это получается, нам не понять.

Вспомнив, что стадиона имени Кирова больше не существует, губернатор, всполошив журналистов, произнесла следующее: «Так что, может быть, построить там памятник Алексею Борисовичу или Сергею Александровичу?[2] Посмотрите внимательно, нужен ли нам памятник Кирову. Я не против Кирова, но надо решить, нужен ли он там».

В эту минуту на Кирова села птица – не голубь. Ее видели, по меньшей мере, три гастарбайтера, но они плохо говорили по-русски и не смогли рассказать, что же это за птица была. То ли ворон, то ли даже орел… На Елагином острове недалеко отсюда есть небольшой зверинец, там содержатся среди прочего редкие птицы, одна могла улететь… Но разве им не подрезают крылья?

Киров подумал: это конец.

Кстати, о Елагине… Так ли все однозначно?.. Установили же недавно на Елагине острове у входа в парк, сразу за мостом, бюст Кирова… Правда, на пьедестале, принадлежавшем Ленину, а бюст Ленина сняли… С другой стороны, взять Витебский вокзал… Там бюст Ленина убран, а поставлен бюст царя Николая Павловича… Все не просто, все противоречиво, запутанно как-то…

А кто такой Сергей Александрович? Не великий ли князь, которого застрелил Каляев? Памятник ему в виде большого креста снесли в Кремле сразу, как только туда перебрался Ленин…

Не Кудрявцев ли Сергей Александрович? Второй секретарь ЦК КПб Азербайджана (Киров одно время был в Азербайджане первым). Расстреляют в 38-м – через три с половиной года после гибели Кирова…

Или… может… Есенин?

В тот же день пресс-служба Смольного разъяснила слова губернатора. Это шутка была.

Шутка…

Вряд ли Киров ее оценил.