Поцелуй Раскольникова: рождение, жизнь, смерть

Памятник этот уже не существует, что верно, то верно. Однако вся его недолгая жизнь – от рождения до гибели – прошла на моих глазах: я жил рядом, каждый день проходил мимо. Шутка ли это, пережить памятник, и не просто пережить (памятники на самом деле в среднем живут недолго), но быть свидетелем как рождения его, так и кончины. Я знал, что с ним обязательно случится что-то фатальное, но не догадывался, что это произойдет так скоро. И хотя жизнь его действительно оборвалась на восьмом году многозначительного стояния, есть ощущение, что история не закончилась: на освободившемся месте обязательно что-нибудь обнаружится вновь, потому что слишком это большая роскошь для одной из самых широких площадей Петербурга – обходиться без памятника.

Вот почему после некоторых колебаний я все-таки решился включить в книгу очерк об уже не существующем памятнике.

Чтобы не пересказывать другими словами уже однажды рассказанное, приведу фрагмент из своего давнишнего эссе[9], написанного в ту еще пору, когда объекту ничего не угрожало.

Начнем издалека и с общеизвестного.

1) «Преступление и наказание» входит в условную группу «главных», «мировых» романов, скажем, в десятку или двадцатку – не важно.

2) Если бы мы захотели выделить из этой десятки-двадцатки такие произведения, месту действия в которых с максимальной точностью отвечает топография реальной местности, пришлось бы назвать два творения – роман Достоевского и «Улисс» Джойса.

3) Из великого множества уголков Дублина, упомянутых в «Улиссе», нельзя выделить особого места, связанного с ключевым, кульминационным, смыслостягивающим происшествием, по причине отсутствия отвечающего тому эпизода: кульминации в традиционном понимании этого слова в «Улиссе» нет. В «Преступлении и наказании» – есть. Соответственно, есть и место, относящееся к этому эпизоду, и оно в романе обозначено точно: середина Сенной площади, перекресток («Поди на перекресток, поклонись народу…»), место, где Раскольников – в экстазе духовного очищения – целует «эту грязную землю».

Но раз так, то, следуя этой логике, надо признать, что перекресток Садовой улицы и Московского (тогда Обуховского) проспекта, продолженного переулком Гривцова (тогда Демидова), есть самый литературный топос на земном шаре. Более «литературных мест» на планете не существует. Почему-то столь очевидная мысль никому не приходит в голову. Я сам тысячи раз бестрепетно топтал ногами этот участок уже не столько земли, сколько асфальта, множество раз проезжал по нему на трамвае, но никогда и в голову не приходила мне мысль о тайном статусе этого «пятачка».

Место напомнило само о себе. Причем таким фантастическим образом, что, если бы Достоевскому пришло в голову задуматься о будущей судьбе им обозначенных петербургских реалий, ничего похожего он не смог бы и вообразить. Через 138 лет после того, как, рухнув на колени, Раскольников целовал здесь грязную землю, из целованной этой земли вырос невероятный объект, именуемый Башней мира.

Он действительно скорее сам вырос, чем был воздвигнут, скорее образовался сам, чем был образован. Ведь по первоначальному замыслу нечто подобное, концептуально высокое и стеклометаллическое, должно было стоять у морских ворот города, изображая из себя маяк, и это, пожалуй, еще как-то могло согласоваться со здравым смыслом. Но на берегу залива Маяку мира, подарку Франции к 300-летию Петербурга, а именно так в то время представляли еще только замышляемый объект, просто не нашлось места. Поскольку от подарков отказываться не принято, место для сооружения выделили по принципу «где придется», пришлось на Сенной площади, она большая; концепция при этом легко исправлялась: не маяк, но башня. В самом деле, давно ли Сенная площадь называлась площадью Мира? Вот пусть Башня мира на ней и стоит. Более убедительных аргументов в пользу выбора данного места не предлагалось. На риторический вопрос «А зачем вообще нужна эта вышка Санкт-Петербургу?» был столь же риторический ответ: «Франция дарит».

За два месяца до юбилейных торжеств выяснилось невероятное: правительство Франции не имеет никакого отношения к Башне мира. Зато к ней имеет персональное отношение генеральный комиссар Генерального комиссариата по участию Франции в праздновании 300-летия Санкт-Петербурга. Как частное лицо. Как частное лицо он нашел в частном порядке спонсоров частному своему проекту, одним из авторов которого в части, касающейся концепции, оказалась его жена, художник. В необходимости воздвижения Башни мира в городе Петербурге он сумел заблаговременно убедить лично президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина. И вдруг выясняется: это не есть дар непосредственно Франции, а плод частной инициативы ее гражданина.

Пресса злорадствовала. Общественность протестовала. Комиссара из Франции обвиняли в лоббировании семейных интересов. Скандал разгорался. Блоки будущего сооружения были задержаны на границе. Таможенники предъявили городу счет. Казалось, Башни, какой бы она ни была, как не было у нас, так и не будет, все говорило против нее. И все-таки она выросла, выросла как из-под земли. Почему? Зачем? Почему именно здесь?

Не потому ли, что 138 лет назад целовал на этом месте землю Раскольников?

Башня светится, и нутряной ее свет словно источается самой землей.

Стоя на коленях, Раскольников поцеловал землю, дважды ей поклонившись, – и вот результат: через 138 лет два вертикальных световых луча гиперболоидов Башни-светильника многозначительно пронзили петербургское небо.

«…поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету…». Ритуальный жест Раскольникова означает просьбу о прощении у земли, против которой он согрешил, возвращение к людям, закон которых нарушил, примирение с миром. «…Всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает…». Но посмотрим на башню. «МИР МИР МИР МИР…» – сорок раз только на русском, и еще тот же «мир» – на тридцати двух языках народов мира!

После встречи с Путиным инициатор проекта дал интервью: «Владимир сказал мне… что ему хотелось бы поднять политическое значение Петербурга. Башня мира выполнит эту миссию: рядом с ней президенты 50 стран, которые прибудут на празднование 300-летия Петербурга, подпишут особый «контракт с миром». Они на века поставят здесь свои подписи. И эта традиция продолжится – президенты других стран, которые будут приезжать в Петербург позже, тоже будут расписываться здесь»[10].

То есть, согласно этому фантастическому проекту, к месту, где Раскольникову должно было поклониться на все четыре стороны света, со всех концов света должны съезжаться владыки мира и его частей для выполнения ритуала под стать тому, на который решился Раскольников. Ведь ритуальный жест Родиона Романовича тоже можно интерпретировать как своего рода «контракт с миром». Надо полагать, президенты, привлеченные сюда неведомой силой со всего света, оставляя подписи на Башне мира, тем самым в символическом плане должны были бы просить, подобно Раскольникову, прощение у Матери-Земли, перед которой они все согрешили, а стало быть, переживать неизбежно минуты духовного очищения.

Поразительно, но, грезя об этой невероятной башне, заинтересованные лица даже не помышляли о Достоевском. Все получалось как бы само собой, без аллюзий на литературный источник[11].

Жаль, в полной мере осуществить проект не удалось. Было бы интересно. Фаллообразный объект пятиэтажной вышины вопреки обстоятельствам, человеческой логике и настроению горожан, словно по злому волшебству, все-таки вырос, образовался на земле, целованной раскаявшимся убийцей, но этим дело и ограничилось. Башня получилась непрезентабельной. Президенты к ней не съезжались. Договор не подписывали. Как-то привезли сюда актера Депардье. Побывав на Сенной, он сказал: «Большая фантасмагория».

Читатель вышеприведенного текста уже догадался, наверное, что это был не самый мой любимый памятник. Сколько бы я ни называл себя защитником всех памятников без исключения, все же некоторые, должен признаться, мне иногда не кажутся релевантными. Башню мира не любили все, весь город, включая его правительство, боявшееся в этом признаться.

Особенно угнетающее впечатление производила Башня зимой, когда рядом с ней появлялся гигантский Дед Мороз, самого что ни на есть зловещего облика, – один объект стоил другого, а вместе они создавали совершенно сюрреалистическую картину. Но и в другие времена года Башня раздражала горожан и видом своим, и своей неуместностью – да, именно неуместностью: она была препятствием для движения, о чем и предупреждали соответствующие дорожные знаки.

Лето 2010 года выдалось жарким. Не выдержав аномальной жары (такова официальная версия, не верить которой у нас нет оснований), стекло на панелях Башни треснуло в нескольких местах (ну, по крайней мере, в одном). Башня была демонтирована в ночь на 29 июля, причем с такой торопливостью, что в процессе демонтажа не только сбили светофор и повредили провод трамвайной линии, но, что всего важнее, сломали металлический каркас самой Башни. Этой ночью вопрос о возможной реставрации памятника закрыт был – практически. В течение последующих нескольких дней рабочие из бывших республик с помощью отбойных молотков сумели полностью раздолбить бетонное основание памятника. Авторы проекта во Франции пытались протестовать, но, увы, не судьба – Башня мира не подлежит восстановлению.