Первый из первых

Только не говорите, пожалуйста, что вы знаете, кто такой Николай Антонович Кристофари.

Нет, конечно, все может быть, но сам я узнал о нем, только когда ему установили памятник. Причем на Невском проспекте.

На Невском проспекте уже были до него памятники.

Барклай и Кутузов перед собором, Екатерина Великая в саду, Гете во дворе перед церковью, Александр Невский на площади, хотя, на иной взгляд, площадь Александра Невского это уже не совсем Невский проспект… И вот – Кристофари. К Невскому, то есть непосредственно к его проезжей части, он ближе всех. А если мы присутствия Кристофари не замечаем, то это по нашей невнимательности. Памятник солидный – бронзовый, полноростный. С другой стороны, он тоже хорош, он сам ничем не обращает на себя внимания, не то чтобы прячется, но скорее не выпячивается – ничего не проповедует, ни к чему не призывает, занят частным своим вопросом, относящимся к личному его благополучию.

Кристофари – самый молодой на Невском: во-первых, как памятник, во-вторых, как лицо, увековеченное в памятнике. Годы жизни Н. А. Кристофари как лица, в конечном итоге увековеченного: 1802–1881. Из представленных на Невском проспекте ближе всех к нему по срокам кончины будет, конечно, Гете – он скончался на полстолетия раньше.

Загадочный Кристофари удостоен еще одного памятника – в Москве, и тот, пожалуй, посолиднее, побогаче. Рост московского три метра. Петербургский пониже, но не намного.

А еще, к моему стыду и позору, потому что я никогда не слышал о Кристофари, имя Кристофари значится на нескольких мемориальных досках. В его честь выпущены почтовые марки. Его портрет украшает памятную серебряную монету номиналом три рубля. Ему посвящена памятная медаль.

Только не говорите, что вы все это знаете. Хотя я ведь тоже о нем теперь кое-что знаю. Не много, но кое-что.

Сберегательный банк России – вот кто вспомнил о Кристофари. И случилось это в связи с торжествами: отмечалась хотя и не круглая, но все-таки дата – 165-летие сберегательного дела в России.

Чтобы не увязнуть в скучных объяснениях, процитирую уже готовый текст – даже странно, как столько букв уместилось на кругляке диаметром 6 см (это, вероятно, благодаря лазерной технологии, впервые примененной в России для изготовления таких медалей). Короче – (и верно: короче не скажешь), короче:

13 марта (1 марта по cm. стилю) 1842 г. Н. А. Кристофари внес первый вклад в сумме 10 рублей серебром в первую в России сберегательную кассу при Санкт-Петербургской Сохранной Казне (Казанская ул.,7). Н. А. Кристофари была выдана сберегательная книжка № 1.

Вот так! Первый вкладчик, за что ему и воздалось.

Там есть еще одна фраза: Памятник Н. А. Кристофари открыт 13 марта 2007 г., - но касается эта информация московского монумента, он, кстати, изображен на другой стороне медали, а в Петербурге памятник первому российскому вкладчику Н. А. Кристофари открыли 12 ноября 2006 года – в День работников Сбербанка России. Своим профессиональным праздником работники Сбербанка РФ обязаны императору Николаю I, который в 1841 году в этот день, то есть 30 октября по старому стилю, утвердил Устав сберегательных касс, что и отмечают во всех филиалах Сбербанка начиная с 1988 года.

Автор московского памятника – скульптор Александр Рукавишников.

Автор петербургского Кристофари – Александр Козинин из города Калач.

Московский стоит перед входом в главный офис Сбербанка РФ.

Петербургский – по адресу: Невский, 101 – на входе в местное отделение Сбербанка РФ, офис № 9055/055.

«На входе» не означает «на улице», но и не в помещении тоже. Там есть своего рода промежуточное крыльцо, вроде дворика, соединяющееся с Невским входными проемами. Если проходящий по проспекту повернет голову (а проезжающему на троллейбусе достаточно посмотреть в окно), в центральном входном проеме непременно себя обнаружит бронзовый Кристофари. Он как бы уже покинул банк, и за ним захлопнулась стеклянная дверь, он теперь намерен спуститься по ступеням (их восемь) и пройти через просторный проем на тротуар Невского.

Но зачем он тогда держит в правой руке большую монету? (Мы уже к нему подошли: да, он держит монету, номинал не указан, но мы-то знаем, это как бы серебряный рубль, – а всего он сдал на хранение десять рублей серебром!)

Действительно: если он уже банк покинул и стоит к стеклянной двери спиной, почему же он держит серебряный рубль? Неужели не приняли? Но ведь в Сбербанке РФ, даже на Невском, не принимают серебряные рубли – ни чеканки 1841-го, ни чеканки 1842 года… Да и не было в бытность исторического Кристофари Сберегательного банка на этом месте. Здесь вообще ничего не было.

Все ясно. Он еще только собирается внести десять рублей серебром, он как бы здесь и не здесь, потому что направляется он на Казанскую, 7, в Опекунский совет Воспитательного дома, где сейчас откроют первую сберегательную кассу.

Вряд ли Николай Антонович расталкивал локтями других вкладчиков, чтобы оказаться первым. Сообщают, что всего в этот день свои сбережения внесли в кассу 76 человек. Кристофари мог быть, скажем, вторым или пятым. И тогда памятники в наши дни воздвигали бы не ему, а другому кому-то.

Мы бы даже этой фамилии не услышали – Кристофари. Мы бы не узнали, какие у него бакенбарды.

А бакенбарды у него действительно знатные. Если бы не выбритый подбородок, так бы и соединились, заменив бороду. Московский и петербургский памятники сходятся бакенбардами, в остальном лица петербургского и московского Кристофари не очень похожи, они различаются примерно в такой же пропорции, как лица Линкольна и Пушкина, за кого и принимают иногда посетители Сбербанка соответственно московского и петербургского Кристофари. И это не удивительно: когда открывали памятник на Невском проспекте, петербургским журналистам было сообщено, что в результате долгих поисков удалось найти только один портрет Николая Антоновича – он помещен в одной из книг шеститомного коллективного труда «Великая реформа», выпущенного в 1911 году к юбилею освобождения крестьян (Кристофари, оказывается, участвовал в разработке крестьянской реформы). Вот по тому единственному известному портрету и создавался скульптурный образ первого вкладчика.

Мне, конечно, захотелось посмотреть, как выглядит этот портрет на книжной странице, и я отправился в Публичную библиотеку. Портрет Кристофари действительно нашелся в четвертом томе среди иллюстраций к статье Евг. Вишнякова «Главный Комитет и редакционная комиссия». О самом Кристофари в статье не говорится ни слова, но, по-видимому, он имел отношение к этой редакционной комиссии, раз его портрет помещен среди трех десятков портретов других деятелей, приводимых, впрочем, тоже без каких-либо разъяснений. Я бы даже остерегся называть эти изображения портретами – маленькие такие картинки: на этикетке спичечного коробка могла бы уместиться, думаю, пара. Причем эти портретики публикуются группками по несколько персоналий. Комбинация, в которую попало изображение Кристофари, состоит из шести портретных миниатюр, под каждой фамилия соответствующего деятеля без указания чина и должности, и все это занимает срединную часть страницы, а сверху и снизу – текст статьи, не имеющей прямого отношения к этой шестерке. И вот из такого малюсенького портретика получился такой солидный памятник? Даже два. Это ж как из семечка вырастает дерево…

Надо отдать должное Кристофари, у него очень выразительное лицо: даже на таком мелком портрете бросаются в глаза особенности – пышность уже упомянутых бакенбард (среди членов комиссии он в этом отношении чемпион) и неимоверная, почти гротесковая вытянутость лица. Понятно, что бедность исходной картинки предоставила скульпторам большую свободу воображения, потому и отличаются бронзовые Кристофари один от другого. И это при том, что оба скульптора немного ослабили природную гротесковость внешности Кристофари – слегка уменьшили бакенбарды и изменили пропорции лица в ущерб его вытянутости.

Итак, первый вкладчик имел определенные заслуги, никак не связанные с номером очереди в сберегательную кассу на момент ее открытия. О важности его заслуг свидетельствует тот факт, что Николай Антонович попал в знаменитый «Русский биографический словарь» А. А. Половцева, а это вам не фунт изюма. Посвященная ему заметка из девятого тома (1903) этого двадцатипятитомного труда, содержащего биографии тысяч лиц (далеко не все они удостоились памятников), послужила источником для большинства сообщений о нем в Интернете. О том, что Кристофари первым пришел в сберегательную кассу, в словаре Половцева ничего не сказано. Зато говорится, что он был почетным опекуном, составителем «собрания постановлений, относящихся к ссудной казне со времен ее учреждения в 1772», занимался ревизией документов и вкладов этой казны, заведовал канцелярией Опекунского совета, работал над составлениями проектов, работал в комиссиях и т. п. Отмечается его деятельность по улучшению быта рабочих на принадлежащей ему карточной фабрике. Иными словами, достойный был человек, имел заслуги, иначе бы не попал в том, составленный через двадцать с лишним лет после его смерти.

Заметка небольшая. По сравнению с иными статьями из словаря – совсем маленькая. В конце каждой статьи даются ссылки на источник, иногда в большом числе, а здесь всего одна – на номер газеты «Голос» за 1881 год. Соотнеся номер газеты с датой смерти, предположил я, что там некролог. Может быть, в нем есть что-нибудь другое о Кристофари?

Сделал заказ. И получил отказ. «За ветхостью». Стал объяснять, что мне всего-то на одну полосу взглянуть надо, не собираюсь я листать подшивку. Девушка, отказавшая мне в «Голосе», поговорила со своим начальником, и он сам пошел за газетой. Вернулся с пустыми руками. «К сожалению, очень ветхо. Никак не получится». – «Как же так? – удивляюсь. – Я уже заказывал “Голос” за 1865 год, и подшивка была в отличном состоянии». – «Так тогда на хорошей бумаге печатали, а это уже самый конец, перед закрытием. Плохая бумага, недолговечная». – «Неужели, – спрашиваю, – даже одну заметку посмотреть нельзя?» – «Нельзя. Бумага в труху превратилась. Не снять со стеллажа, рассыпается». Посоветовал мне обратиться в библиотеку Академии наук (вряд ли, думаю, там лучше бумага) или обратиться через коллектор в Москву. Но я, поразмыслив, решил, что не надо. Зачем без толку тревожить тень человека? Нужен мне этот некролог?

Пусть все останется как есть. Так даже лучше, выразительнее… Вырисовывалось что-то парадоксальное. Человеку памятник отлили в бронзе, даже два, а память о нем превратилась в труху… Какая-то метафора угадывается, нет?..

Я и так перед Николаем Антоновичем имею небольшой грех… дурномыслия. Когда листал тома «Великой реформы», обратил внимание, что в одном есть мелко напечатанные исправления, относящиеся к ошибкам в предыдущем томе. При всей капитальности издания мелких технических промахов избежать не удалось. Но кто читает исправления отпечаток и им подобное? И тут я подумал: а вдруг в одном месте под маленькими портретиками перепутали подписи? Почему бы мне не заглянуть в пятый том на предмет исправлений? Вдруг подпись «Н. А. Кристофари» и соседскую подпись «А. К. Гирсъ» перепутали, поменяли местами, о чем и извещают в следующем томе? Гире похож на Чаадаева, у него вообще нет бакенбард, совершенно иной тип лица, чем Кристофари. А вдруг памятник поставили не тому? Вот это был бы сюжет! И он мне показался настолько убийственным, что я сам в него немедленно поверил и торопливо обратился к пятому тому, чтобы подтвердилась моя догадка о невероятной ошибке в четвертом… Но это морок на меня нашел. Никакой ошибки не было. Кристофари был Кристофари.

Каюсь в непотребных мыслях, ведь я им нехорошего пожелал – покойному Кристофари и почитателям его памяти как первого вкладчика.

(Хотя ну ничего не могу с собой поделать. Я ведь и сейчас не на все сто уверен, что всеми портретами членов тех комиссий, давно-давно почивших в бозе, располагала редакция «Великой реформы», а надо было что-то публиковать… Уж очень один похож на Чаадаева, а другой вообще какой-то… словно из книжки Диккенса… Но нет. Не надо об этом.)

И еще одна картина представилась мне, и трудно мне от нее избавиться.

Вот задумался пожилой человек о прожитой жизни – скоро Богу душу отдаст. И появляется кто-то вроде ангела-утешителя и говорит: «Николай Антонович, вы вот не знаете, а ведь вам через сто двадцать пять лет после вашей кончины памятник поставят». – «На могиле?» – поднимает веки старик. «Зачем же на могиле? На Невском проспекте». – «Мне? На Невском?» – «Бронзовый, во весь рост, и еще один в Москве». – «Быть не может!» – «Еще как может, Николай Антонович! А еще ваш портрет на серебряной монете отчеканят!» – «Но за что? За что?» Будет перебирать в памяти свои заслуги. Может быть, за то, что построил родовспомогательный приют? За то, что дома своим рабочим с просторными квартирами возвел? За то, что основал училища, как для мальчиков, так и для девочек? За то, что изучил за границей опыт благотворительности и в российских условиях нашел, как его применить? Или все же за крестьянскую реформу?.. За что? За что?

«Помните, Николай Антонович, как тридцать девять лет назад, первого марта сорок второго года вы пришли в Опекунский совет на Казанскую и внесли в сберегательную кассу десять рублей серебром под четыре процента годовых?.. Потом еще стал народ подходить…»

«Да, да, припоминаю. И что?»

«Ну так вот. Вы были первым».