Глава 1 Родом из Шатору

Глава 1

Родом из Шатору

В городе Шатору, что в 251 километре от Парижа, в 1951 году была создана американская военная база НАТО, которая сильно изменила всю жизнь этого административного центра департамента Эндр.

Отношение к базе со стороны местного населения было разным. Ее строители, а впоследствии служащие на ней солдаты и офицеры, в свободное время устремлялись в город. Они жаждали зрелищ, были не прочь хорошенько поесть и выпить, им нужны были женщины. Местные проститутки не справлялись с повысившимся спросом. На подмогу им из Парижа и других крупных городов ринулись коллегини. Местные с ними не ладили. Происходили довольно омерзительные разборки. Вмешивались полицейские, разнимая сцепившихся в ожесточенных схватках жриц любви. Хорошо «подмазанные» приезжими дамами, они принимали их сторону во имя «защиты свободы конкуренции», вызывая ярость местных. Видя все это, старожилы сетовали на падение нравов, требовали вмешательства администрации. Но мэр только отмахивался: присутствие «новых оккупантов», как их окрестили «прогрессивные и патриотические силы» Шатору, приносило немалую выгоду казне. Быстро приспособились к новым условиям торговцы, владельцы кафе и баров. В меню появились любезные американцам хот доги и гамбургеры, жители узнали, что такое кока-кола и пепси. Сначала кое-кто фыркал: как можно пить «эту гадость» и зачем столько виски и джина, когда есть доброе французское вино? Но потом все привыкли. К тому же «новые оккупанты» в отличие от прежних, нацистских, оставивших о себе недобрую память, были щедрыми людьми, часто угощали виски, делились сигаретами и жвачкой.

Не чуждые коммерции французские обыватели охотно шли на натуральный обмен. Девушки за американские нейлоновые чулки готовы были не то, что переспать с GI (американскими солдатами), но и душу продать. Ведь им часто приходилось рисовать на голой щиколотке мнимый шов, чтобы издалека никто не догадался об их нищете. Теперь многие щеголяли в эротичных чулочках и изящных туфельках, вызывая восторженный свист заморской «братвы». Родители не зря были обеспокоены поведением своих дочерей. Но как помешать тем сбегать на балы, устраиваемые в клубе на базе, где выплясывают дьявольские танцы под названием «буги-вуги» и «рок-н-ролл»?

В такой вот атмосфере проходят детские и юношеские годы Жерара Депардье. Он быстро ассимилируется с этим «пейзажем». И, стремительно подрастая, все свободное время проводит среди американцев. Как и большинство его сверстников выклянчивает у добродушных негров сигареты, а иногда и презервативы, сбывая их знакомым проституткам, которые продают их своим клиентам. На вырученные деньги Жерар шикует в питейных заведениях. Здесь все ему интересно, никто его не шпыняет. С любопытством наблюдает смышленый парень за американскими нравами. Вылощенные, с иголочки одетые солдаты и летчики в состоянии опьянения обожали подраться, а потом, мирно обнявшись и пошатываясь, брели на базу, располагавшуюся в трех километрах, стараясь не попадаться на глаза здоровенным военным полицейским с огромными белыми буквами «РМ» на касках.

Здесь он не ощущает свою ущербность. Дело в том, что в детстве он заикался, а позднее был таким же косноязычным, как и его отец. Впоследствии Жерар объяснял это своей эмоциональностью, которая, мол, мешала ему оформлять свои мысли и слова, и отсутствием культуры. Но в той среде, в которой он тогда вращался, его понимали. Впрочем, этот недуг постепенно проходит, а когда он поступит в театральную школу, где станет читать прекрасные тексты классиков, – пропадет вовсе. По мнению автора статьи, посвященной ему в журнале «Psychology», «улица, свобода передвижения, которой он пользовался, сцементировали его характер экстраверта. Быть самим собой дома ему было куда труднее». Вот он и стремился вырваться из дома, обстановка в котором, по мнению того же автора, порождала в нем, как и у его братьев и сестер, «иррациональные страхи и торможение в развитии». Журналист приводит любопытные слова самого Жерара Депардье о том, что «из бездны его вытащил волшебный язык прозы Жана Жионо». «Я не обладал запасом слов, а это блокировало все мои эмоции… – говорил он. – До прочтения его „Песни мира“ я увлекался комиксами и фото романами. И поначалу это лишило меня речи. Позднее, когда я начал повторять полюбившиеся мне слова, я подлинно испытал эмоции, которые им соответствовали». Слово всегда будет играть в его жизни огромную роль. Сегодня, слушая его стремительную речь, восхищаясь его умением излагать свои мысли, подчас в парадоксальной форме, трудно поверить, что когда-то он выражал свои мысли косноязычно и порой одними междометиями. Сколько трудностей у него было на этой почве в школе! И не потому ли он так рано ее бросил?

Но вернемся к истокам.

Его отец Рене Депардье, которого все – в том числе и его собственные дети – называли Деде, родился в деревне неподалеку от Шатору. В школу он не ходил и, согласно одной распространенной легенде, умел расписываться лишь двумя известными ему буквами ДД (отсюда и прошло его прозвище). Но автор книги о Жераре Депардье американский журналист и писатель Пол Шутков отмечает любопытный факт. Оказывается, Деде покупал газету коммунистов «Юманите» и просматривал ее. Он также слушал московское радио на французском языке. То есть Деде был совсем не таким дремучим человеком, каким его подчас изображают в некоторых рассказах о детстве актера. Его даже можно назвать политически ангажированным рабочим. В Шатору он освоил профессию кровельщика и вполне успешно трудился, ремонтируя крыши городских зданий.

Здесь же, в Шатору, на одном из народных балов он повстречает Алису Маринье, свою сверстницу, дочь военного летчика, который после войны стал инструктором в авиашколе при аэродроме на окраине города, на котором позднее разместится база НАТО.

Что могло сблизить этих, таких разных, людей? Возможно, именно немногословный характер Деде. Его глаза были красноречивее слов, и Алиса, которую в доме звали Лилетт, и которую так же будут называть и ее дети, сразу поверила в чувства этого простого парня. В 1944 году они поженятся и уже в сентябре появится на свет их первенец Ален, за ним последует дочь Элен, а 27 декабря 1947 года, на второй день Рождества – Жерар-Ксавье. В последующие годы Лилетт родит еще дочь Катрин и двух сыновей – Франка и Эрика. Детей было бы куда больше, если бы не самодельное акушерское приспособление в виде вязальной спицы. В 1947 году оно не сработало и Лилетт «попалась» в очередной раз, не будь этого, она бы ушла от Деде: жить с ним ей стало невтерпеж. Так она рассказывала позже, и Жерар невольно ощущал себя нежеланным сыном. Но все было как раз наоборот: именно его Лилетт любила больше всех детей. Свою мать Жерар сравнивал с крольчихой и писал, что главным предметом в доме был ее большой живот. Садясь на велосипед, чтобы ехать на рынок за продуктами, когда в доме появлялись хоть какие-то деньги, она обычно прихватывала с собой Жерара, и тот пристраивался на багажнике, крепко ухватив мать за этот самый живот. Впрочем, денег в доме чаще не бывало, и тогда Лилетт посылала своего смышленого не по годам сына к мяснику и тому каким-то непонятным образом удавалось выцыганить немного мяса в долг. Как у всех детей, у него было свое прозвище – «бузотер», а позднее, когда он заведет мопед, издававший невероятный треск, то получит другое – «пукалка».

В своей книжке «Украденные письма», на которую я буду не раз ссылаться, и которую читатель найдет в этом сборнике, Жерар Депардье писал о своей матери: «…В твоем самоотречении, моя Лилетта, чувствовалась безмерная любовь к нам. Будь я посмелее, я бы назвал твою любовь поэтической. В отличие от южанок, ты не обрушивала на мою голову свою нежность, говоря: „Я все отдаю тебе, сын мой. Бери, бери, сын мой, это все тебе“. Нет. Между нами всегда сохранялась дистанция, оставлявшая в неприкосновенности чувство собственного достоинства. Ты всем пожертвовала ради нас, когда тебе было всего 20 лет. А ведь твой шарм я бы мог сравнить только с шармом Катрин Денев. Все, что ты дала мне, ты сделала незаметно. Стараясь до изнеможения, почти до смерти».

Очень красочно описывает он там же своего отца: «Ты никогда не обладал способностью выносить окончательное суждение, ставить финальную точку. Слышу, как ты извергаешь незаконченные фразы, невразумительные поговорки. То была какая-то своеобразная музыка, философия, которую можно было выразить лишь с помощью звукоподражания: „Муаиф! Просто уфф, о ля-ля, конечно, значит…“»

«Письмо отцу» в какой-то степени приподнимало покров, который члены этой большой семьи тщательно набрасывали на все, что их касалось. Об этом сказано самим Жераром: «Ты нас долго приучал вести себя так, будто мы невидимки».

Наверное, против этой роли «невидимки» и был направлен первый бунт юного Депардье. Можно предположить, что Деде и Лилетт, сами того не желая, вырастили бунтаря, которым он предстает во многих фильмах.

Бунтарем выказал себя однажды сам Деде. Это случилось в 1940 году, когда Франция подверглась оккупации нацистской армией и страна была поделена на две зоны – оккупированную и так называемую «свободную». Демаркационная линия между этими зонами проходила в нескольких километрах от Шатору. Деде было 17 лет и ему грозила отправка в немецкий трудовой лагерь за Рейном. Чтобы избежать этого, Деде решает бежать в Швейцарию. Ловко обходя немецкие посты, он добрался туда и провел несколько лет в лагере для беженцев.

Вернувшись в начале 1944 года в Шатору, он быстро женится. В семье швейцарская эпопея Деде была известна и часто с восхищением обсуждалась детьми.

Итак, поженившись, молодые Депардье поселятся в новом тогда и не обжитом еще районе Шатору – Омелоне, где в доме 39 по улице Маршала Жоффра проживут до 1975 года, когда Жерар купит им собственный дом.

Молодой Депардье, стало быть, рос в семье, где не ощущал особого покоя. Он рассказывал автору книги о нем Полу Шуткову: «Я был веселым ребенком, который шел ко всем навстречу. Был улыбчив, с открытым взглядом, отнюдь не обременительным для других членов семьи. Я был простым мальчиком, белокурым, голубоглазым, здоровым и находчивым». В одном из интервью Жерар парадоксально утверждал, что ему повезло родиться в бедной и малообразованной семье. Его везение заключалось в полной свободе, никто не воспитывал его, не докучал «моралью строгой». Он был предоставлен самому себе, мог делать, что хотел и когда хотел. Его воспитывала улица.

Лишившись работы по профессии, Деде соглашается стать разнорабочим, а потом и просто уборщиком на фабрике. Чтобы избежать попреков жены, вынужденной сводить концы с концами на пособие для детей, он стремится сбежать из дома, частенько возвращается глубокой ночью в стельку пьяным. Лилетт постоянно в конфликте с ним. Старшие мальчики, убегая из дома, с наслаждением окунаются в ночную жизнь Шатору, заглядывают в питейные заведения, кафе, с удовольствием слушают американскую музыку. Жерар быстро растет и выглядит много старше своих лет. Это сбивает с толку, вызывает уважение сверстников. Лидером он был с детства. Сначала возглавлял ватагу таких же сорванцов, а потом ему охотно стали подчиняться парни постарше.

В Омелоне со временем стали селиться семьи американских офицеров и зажиточных французских чиновников. По идее, он не должен был общаться с их детьми, но Жерар был весьма коммуникабельным и поэтому в школе дружил и с чадами этих «толстосумов», как их называл Деде. Члены семьи Депардье выглядели белыми воронами в Омелоне. Но это никогда не смущало Жерара. Конечно, у его сверстников из состоятельных семей были другие заботы и другие развлечения. Дети богатых летом отправляются на курорты, а Жерар едет к дальним родственникам в деревню. Занимается хозяйством, встает рано, ложится поздно, ухаживает за скотом. В тринадцать лет он выглядит на все восемнадцать: рост под метр восемьдесят, вес за 80 кг. У него много друзей среди американцев, с которыми он разговаривает на какой то дикой тарабарщине. Однако GI его понимают. Словарный запас Жерара пополняется жаргонными американизмами, что весьма забавляло его заокеанских собеседников. Они охотно угощали этого здоровенного «френчи», который пьет, как поляк – так говорят во Франции, впрочем, без всякой злобы. Но, напиваясь, он часто не в силах был добраться до дома, так что мать отправляла на поиски своего любимца его старшего брата. С Аленом они дружили, вместе крали канистры с бензином на американской базе, потом продавали его, а на вырученные деньги покупали пластинки с популярными тогда американскими певцами. Эта музыка гремела в их доме, добавляя еще новые децибелы в и так грозовую атмосферу логова Депардье.

Лет с тринадцати он увлекается боксом. В Шатору открылась боксерская школа, которую возглавил некто Жеблонский, выходец из Польши. У Жерара он находит большие способности и уделяет ему много времени. Если бы тот остался в родном городе и активно тренировался, он мог бы стать профессионалом. А пока Жеблонский отправляет его спарринг партнером знакомого американца на базу НАТО. В одном из боев противник изменит натуральную форму его крупного носа. И этот нос «скобкой», как скажет кто-то позднее, всегда будет напоминать ему о ринге. Он не был пай-мальчиком. Свои здоровенные кулаки он нередко пускает в ход во время разборок конкурирующих молодежных шаек, вожаком одной из которых он был. За участие в потасовках, кражи и угон машин жандармы не раз увозили его в своем фургоне. Вызванная в полицию, Лилетт забирала сына: ведь он несовершеннолетний и его отдают ей на поруки… до следующего раза со «строгим, последним сто первым предупреждением».

Будучи весьма изворотливым парнем, Жерар легко, когда ему хотелось, проникал на базу НАТО. Здесь можно было поплавать в бассейне, покататься на роликах, для чего построен скетинг-ринг, погонять мяч с опытными футболистами, ведь в школьной команде его окружают «сопляки». Тут же куда все серьезнее и интереснее.

На американской базе он подружится с молоденькой негритянкой, с которой будет кататься на роликах и прохаживаться в сумерках, взявшись за руки. «Я был страшно застенчив, – вспоминал он позднее. – У Рони были нежные губы и блестящие черные глаза. Но объясниться ей в любви я не решался. Я и на родном то языке не смог произнести „я люблю тебя“, а уж о том, чтобы сказать это по-английски, не могло быть и речи». К тому же он видел неодобрительные взгляды белых солдат и не раз слышал, что негоже, мол, ему «якшаться с черномазыми». Но все равно заразить его бациллой расизма американцам так и не удалось.

Жерар, став своим человеком на базе, торговал всем, чем можно: виски, сигаретами, перепродавал американские рубашки и джинсы. Это называлось «контрабандой». Однажды один из его посредников попался с товаром и загремел в полицейский участок. Он с потрохами выдал Жерара жандармам, и того, хотя он все упорно отрицал, засадили на три недели в тюрьму. Не помогли и мольбы матери.

Любви его в довольно раннем возрасте научили две молоденькие парижские «жрицы любви» Ирэн и Мишель, приезжавшие в Шатору на заработки. Одна из них по происхождению была русской и просила, чтобы ее называли Ириной. Мишель сделала ему первую наколку на плече в виде звездочки, а позднее к ней добавила наполовину раскрашенное сердечко. Иногда Жерар даже по нескольку дней жил у них в гостинице на озере Бель-Иль, где они снимали крошечный номер на двоих. Но юный Депардье не только пользовался их услугами, он был их защитником и покровителем. Жерар не раз спасал девушек от буянящих клиентов, выставляя тех за дверь. Чем-чем, а силушкой его природа не обделила. Понятно, молодой Жерар был любимчиком обеих девушек. Они заверяли его, что он найдет в жизни свою путеводную звезду к успеху, а сердце подскажет, как действовать. Жерар не относился к ним, как к шлюхам, считал их такими же бунтарками, как и он сам. Они рассказывали ему, что ушли из дома в знак протеста против буржуазных нравов, царивших в их семьях, твердо решив отныне стать независимыми, свободными. Им было по девятнадцать лет, а Депардье всего четырнадцать. Они очень веселились, видя неопытность Жерара, и немало гордились его несомненными успехами на «ложе любви» в их скромном гостиничном номере. Смеясь, девушки предлагали ему стать их «менеджером». Но подобная роль его мало привлекала, он и так готов был защищать этих «жриц любви», не претендуя на проценты. В общем, он сохранил о своих первых опытах в любви самые нежные воспоминания. Главное, они не сделали его циником, смотрящим на женщин чисто утилитарно. Ведь не случайно он, как мы узнаем позже, так рано женился.

В 1984 году в несколько эпатажном интервью еженедельнику «Нувель обсерватер» Жерар говорил:

– Надо понять, что детство, проведенное в Шатору, – это не вымысел, призванный привнести патетический смысл в суть моей биографии. Это был мой мир, и он им остался: улица, пропойцы, преступники, которые, если повезет, возвращались в город после отсидки. Я по-прежнему принадлежу к большой уличной семье. С ней трудно порвать, она тебя крепко держит в руках, и это то самое лучшее, что есть в тебе. Мне было хорошо в своей шайке, с натовскими солдатами, проститутками, которые их обслуживали. Это не был мир закоренелых негодяев и бандитов. Но это был иной мир. В нем я научился жить без вожжей, с ощущением полной свободы, которая дана только актерам, переходящим от одной роли к другой. Если у тебя было такое детство, то нетронутыми и неиспорченными остаются эмоции, и когда становишься актером, это очень помогает.

Таким образом, Жерар Депардье еще подростком становится мужчиной, взрослым человеком, привыкшим самостоятельно отвечать за свои поступки. Видя, как некоторые его приятели быстро и надолго оказываются за решеткой, он понимает, что и его ожидает такая же участь, если он не вырвется из Шатору. Для начала ему приходит в голову идея попутешествовать по Франции. Денег у него мало, но зато известно, что существует автостоп. Только есть одна загвоздка: захотят ли владельцы машин взять его, он всегда ведь пугал своей брутальной внешностью тех, кто его не знал.

Еще раньше, попадая в полицейский участок, он научился валять Ваньку, морочить голову жандармам, разыгрывая то тихоню, то умственно отсталого парня. «Да ты настоящий артист!» – слышал он насмешливые реплики стражей порядка. Жерар очень гордился, когда ему удавалось провести фараонов. Вот и теперь, выйдя на шоссе и поднимая вверх большой палец, он представляется то сиротой, спешащим на похороны любимой бабули, то глухонемым, чтобы избежать лишних вопросов. С помощью таких вот несложных превращений ему удалось объездить всю страну. Но первым делом он отправился посмотреть на море, на Лазурный берег, где с помощью случайного знакомого устроился «пляжным гарсоном», то есть мальчиком на побегушках для богатых отдыхающих. Он перетаскивает лежаки, подносит лимонад и круасаны, спускает лодки на воду… Его тело покрывается красивым шоколадным загаром, а волосы выгорают и становятся еще более светлыми. Спит он тут же на пляже. Хозяин им доволен, и хотя платит мало, зато не претендует на чаевые. Но вот купальный сезон закончился и Жерар отправился автостопом дальше в путь. Этот светловолосый загорелый здоровяк с живыми глазами не внушает никаких подозрений водителям. К тому же он знает массу забавных историй. Поработав на «пляже миллионеров», он навидался там всякого. (Мог ли он тогда подумать, что пройдет совсем немного времени, и он сам будет загорать на таком пляже?)

Переезжая из города в город, он пробует разные возможности заработать денег. Раздобыв поддельное свидетельство слепого, некоторое время торгует мылом. Бизнес идет плохо: денег у него достаточно лишь на еду и номер в гостинице. В конце концов, Жерар решает вернуться в отчий дом.

За время его отсутствия здесь ничего не изменилось, и вскоре его охватывает неудержимое желание снова сбежать, куда глаза глядят. Мать настаивает, чтобы он приобрел какую-нибудь профессию. Жерар соглашается пойти учиться на печатника. Теперь его вторым домом становится типография с ее привычным запахом краски и машинным грохотом.

Но эта жизнь его совершенно не устраивает, поэтому вечера он все чаще проводит в загулах. Стенания матери не доходят до него. Более того, озлобляют. «Я пил тогда все, что придется, – вспоминал он в интервью еженедельнику „Пуэн“, – водку, виски, красное, розовое, белое вино. Шлялся с приятелями по сельским праздникам. Упивался до посинения». Однажды в коматозном состоянии его доставят в больницу. Приведя своего пациента в чувство, врач без всяких обиняков говорит ему, что если это повторится, он не уверен, что сумеет вернуть парня с того света. Он не пугает его, он предупреждает. Если тот хочет жить, надо перестать пить. Глупо помирать в таком возрасте!

Жерар внимательно слушает. Слова врача звучат, как приговор без права на обжалование. Впервые он отдает себе отчет, что оказался в тупике и если сам из него не выберется, то может и погибнуть. «Я больше не мог находиться в Шатору. Мне нужно было немедленно изменить свою жизнь», – вспоминает Депардье. К тому же он состоял на учете в местной полиции, и если в городе или округе совершалось что-либо противозаконное, его тут же тащили в участок.

И тут в его судьбу вмешивается счастливый случай. Это он приводит его на вокзал, где на перроне Жерар обнаруживает с чемоданом в руке бывшего соученика Мими – Мишеля Пилорже, сына известного в городе врача. Тот рассказывает, что едет в Париж, чтобы поступить в театральную школу. Мишель хочет стать актером. Не желает ли Жерар присоединиться к нему? Он, Мишель, уверен, что у него это здорово получится. Вспоминая свои «роли» на дорогах Франции, Жерар задумчиво кивает. Мишель говорит, что у его братьев-студентов есть квартира, а где живут трое, всегда найдется место и для четвертого. Жерар обещает подумать. А что думать-то? На билет в один конец, в Париж, денег у него хватит. В Архитектурном институте столицы учится Ален, но у него негде жить. Придется воспользоваться приглашением Мишеля.

Так осенью 1965 года с легким рюкзаком за плечами он выйдет на Аустерлицком вокзале Парижа и отправится по указанному адресу на улицу Гласьер, 54. Его встретят тепло, по-дружески.

Так открылась новая страница в жизни будущей звезды.