Глава 4 Необычные размеры

А буйную, вакхическую песнь,

Рожденную за чашею кипящей

Пушкин, «Пир во время чумы»

Английский поэт XVII века Роберт Херрик написал очень необычное стихотворение.

Роберт Херрик

Вакхические строфы

     Вот наш

     Мёд чаш

Ты лей в рот так.

     Но пролил

           Ты

И плох тот знак.

         Тут мы

          Умны:

Твой мозг впал в сон.

        Раз искры

             Нет,

        Уходи вон.

(перевод Александра Шапиро)

Robert Herrick

A Bachanalian Verse

      Drinke up

      Your Cup,

But not spill Wine;

       For if you

            Do,

   Tis an ill signe;

         That we

         Foresee,

You are cloy’d here,

          If so, no

              Hoe,

     But avoid here.

Основная идея этого стихотворения состоит в том, что стихотворные размеры ямб и хорей, хотя и редко, но можно перепутать. Обычно эти строки читают ямбом — с ударениями на чётные слоги. Но дойдя до последней строки, читатель запинается о слово «уходи», которое никак не укладывается в размер. И только тогда становится понятно, что стихотворение написано хореем, а читать его надо с ударениями на нечётные слоги. А эксцентричный Роберт Херрик как раз хотел, чтобы внимательному и неленивому читателю это стихотворение пришлось читать дважды.

Ещё одной любопытной деталью «Вакхических строф» Херрика является то, что каждая строфа имеет форму бокала.

Иногда в ямбе или хорее на один из ударных слогов ударение всё же не падает. Такой пропуск ударения называется «пиррихий». Он делает ритм стихотворения разнообразнее.

Интересно появление пиррихия в русском стихосложении. Выдающийся филолог Максим Шапир заметил, что реформатор русской поэзии Михаил Васильевич Ломоносов долгое время считал стихи с пиррихием неправильными. Ломоносов полагал подобный пропуск ударения недостатком и до 1741 года в его стихах пиррихий встречался крайне редко. Но в 1741 году на российский престол взошла императрица Елизавета Петровна. Ломоносов посвятил Елизавете несколько од, в которых, естественно, упоминал имя императрицы.

В пятисложном имени Елизавета ударение приходится на четвертый слог. Соответственно, если в стихотворение упомянуть это имя, то обязательно появится пиррихий. И после 1741 года пиррихий в стихах Ломоносова стал встречаться в 10 раз чаще. Получается, что разнообразие ритмических рисунков в русской классической поэзии отчасти вызвано тем, что Пётр Первый выбрал для своей дочери имя Елизавета.

Вот так у Ломоносова выглядит 42-я строфа в «Оде на прибытие Ея Величества великия Государыни Императрицы Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации»

Когда бы древни веки знали

Твою щедроту с красотой,

Тогда бы жертвой почитали

Прекрасный в храме образ Твой.

Что ж будущие скажут роды?

Покрыты кораблями воды

И грады, где был прежде лес,

Возвысят глас свой до небес:

«Великий Петр нам дал блаженство,

Елисавета — совершенство».

Многие знают и любят стихотворение Лермонтова «Горные вершины».

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

Эти строки написаны в качестве перевода стихотворения Иоганна Вольфганга фон Гёте «Ночная песня странника». Почти все стихотворения Гёте написаны строгими классическими размерами. Чуть ли не единственное исключение — «Ночная песня странника». Эти строки описывают очень тонкие ощущения. И для того, чтобы передать их, классик немецкой поэзии использует уникальный ритмический рисунок.

Иоганн Вольфганг фон Гёте

Ночная песня странника

Над любой вершиной

Покой,

Меж крон единый

Вздох такой,

Что еле внемлешь;

И птахи умолкли средь бора.

Жди лишь и скоро

Тоже задремлешь.

(перевод Александра Шапиро)

Johann Wolfgang von Goethe

Wanderers Nachtlied

?ber allen Gipfeln

Ist Ruh,

In allen Wipfeln

Sp?rest du

Kaum einen Hauch;

Die V?gelein schweigen im Walde.

Warte nur, balde

Ruhest du auch.

У британцев есть поговорка: «The devil is in the details». Дословно она означает «Дьявол — в деталях». А смысл её в том, что мелочи крайне важны. Важны они и для переводчика.

Откуда взялось имя Воланд? Это одно из средневековых немецких имен дьявола и Гёте упоминает это имя в «Фаусте». Но если мы откроем любой из основных переводов «Фауста», то не увидим там этого имени. Откуда же Булгаков узнал о нем? Скорее всего, Булгаков увидел его в прозаическом пересказе «Фауста», сделанном Александром Лукичом Соколовским в 1902 году. К сожалению, это единственный перевод «Фауста» на русский язык, в котором имя Воланд не было выброшено из текста. А причина такой невнимательности со стороны переводчиков состоит в том, что у диалога, в котором встречается имя Воланд, сложный напряжённый ритм. Поэтому переводчики просто халтурили и упрощали текст. А вот другое имя дьявола — Уриэль — встречается в очень простом месте, поэтому оно есть во всех переводах без исключения. Перевести этот диалог можно, причём, и в рифму, и с сохранением ритма оригинала. Итак, вальпургиева ночь. Мефистофель и Фауст поднимаются на гору Брокен сквозь толпу ведьм.

        Мефистофель

Толкая, бьют; шепча, гогочут!

Шипя, метут; таща, бормочут!

Дурачат, светятся, смердят!

Исконный ведьминский уклад!

За мной пролезь! А то нас разлучат.

Ну, где ты?

        Фауст (издали)

                      Здесь!

        Мефистофель

                                   Уже заинтригован?

Вступлю в права владельца снова:

Вельможный Воланд здесь! Дорогу, милый сброд!

Хватайся, доктор! Тотчас без хлопот

Покинем мы столпотворенье;

Здесь даже мне в избытке исступленья.

Вон, что-то вспыхнуло особенным огнём,

И в те кусты зовёт свеченьем.

Мы проскользнём туда. Идём!

(перевод Александра Шапиро)

        Mephistopheles

Das dr?ngt und st??t, das ruscht und klappert!

Das zischt und quirlt, das zieht und plappert!

Das leuchtet, spr?ht und stinkt und brennt!

Ein wahres Hexenelement!

Nur fest an mir! sonst sind wir gleich getrennt.

Wo bist du?

       Faust (in der Ferne)

                     Hier!

       Mephistopheles

                             Was! dort schon hingerissen?

Da werd ich Hausrecht brauchen m?ssen.

Platz! Junker Voland kommt. Platz! s??er P?bel, Platz!

Hier, Doktor, fasse mich! und nun, in einem Satz,

La? uns aus dem Gedr?ng entweichen;

Es ist zu toll, sogar f?r meinesgleichen.

Dortneben leuchtet was mit ganz besondrem Schein,

Es zieht mich was nach jenen Str?uchen.

Komm, komm! wir schlupfen da hinein.

В опере Римского-Корсакова «Садко» одна часть начинается словами «Уж ты Сад-Садко, пригожий молодец». Эта часть написана довольно экзотическим музыкальным размером — одиннадцать четвертей. Во время первых репетиций оперы хор никак не мог спеть это сложное место. Смекалистый дирижёр на время репетиций поменял первые слова на фразу «Римский-Корсаков совсем с ума сошёл». Дирижёр этим облегчил жизнь не только своему хору, но и многим поколениям российских певцов и музыкантов, которые с тех пор разучивают произведения размера одиннадцать четвертей с помощью этой фразы.

В поэзии тоже иногда встречается необычный ритм. Среди английских поэтов одним из выдающихся мастеров ритмического рисунка был Уистан Хью Оден.

Стихотворение Одена «На закате Рима» довольно динамичное. Оно похоже на движение кинокамеры, которое начинается в провинции — движется к Вечному Городу — показывает его — поднимается над ним — и уносится вдаль. При этом начало и середина стихотворения написаны рваным ритмом, но в конце размер становится строгим и классическим. К тому же, каждая из первых пяти строф состоит из двух контрастирующих частей, а две последние строфы — цельны. С помощью этих приёмов Оден исключительно тонко передаёт, что первой части свойственен разлад, а второй — гармония.

Уистан Хью Оден

На закате Рима

Волна по сходням сильно бьёт,

Хлещет дождь вагонный хлам.

Есть в горах пещеры, там

Соберётся всякий сброд.

Наряды множатся, безвкусны;

Тех преследует фискал,

Кто всех налогов не отдал,

По катакомбам захолустным.

Вгонит таинства обет

Всех проституток храма в сон;

Кто пограмотнее, он

Друга выдумал себе.

Катон в затейливых словах

Пусть хвалит древние труды,

Но для платы и еды

Поднят бунт на кораблях.

В ложе Цезаря тепло.

Мелкий клерк запишет так

В розовый конторский бланк:

«К чёрту это ремесло!»

Ни богатства, ни укора

Нет у красноногих птиц,

Гревших крапинки яиц,

На гриппозный глядя город.

А в совсем другой стране

Мчит оленьих стад река,

Золотые мили мха

Пробегая в тишине.

(перевод Александра Шапиро)

Wystan Hugh Auden

The Fall of Rome

The piers are pummeled by the waves;

In a lonely field the rain

Lashes an abandoned train;

Outlaws fill the mountain caves.

Fantastic grow the evening gowns;

Agents of the Fisc pursue

Absconding tax-defaulters through

The sewers of provincial towns.

Private rites of magic send

The temple prostitutes to sleep;

All the literati keep

An imaginary friend.

Cerebrotonic Cato may

Extol the Ancient Disciplines,

But the muscle-bound Marines

Mutiny for food and pay.

Caesar’s double-bed is warm

As an unimportant clerk

Writes I DO NOT LIKE MY WORK

On a pink official form.

Unendowed with wealth or pity

Little birds with scarlet legs,

Sitting on their speckled eggs,

Eye each flu-infected city.

Altogether elsewhere, vast

Herds of reindeer move across

Miles and miles of golden moss,

Silently and very fast.