ГЛАВА 24. More ferarum

ГЛАВА 24. More ferarum

«Моя сладкая маленькая потаскушка Нора, я сделал, как ты велела, моя грязная малышка, и кончил два раза, когда читал твое письмо. Я счастлив, что ты любишь, когда тебя трахают в зад. Я вспоминаю ту ночь, когда я так долго любил тебя сзади. Моя штука часами оставалась в тебе, я снова и снова входил в тебя снизу, я чувствовал твои огромные жирные вспотевшие ягодицы на моем животе, видел твое разгоряченное лицо и обезумевшие глаза» (Джеймс Джойс, письмо к Норе, 8 декабря 1909 года).

Фетишисты, поклоняющиеся заднице, очень ценят то, что духовники на исповедях называют любовью more ferarum, «на манер диких зверей». Соитие a retro, якобы извращающее мудрый замысел Природы, в действительности, как писал Аполлинер («Подвиги юного Дон Жуана»), дает попе возможность «покрасоваться». Лукреций замечает («О природе вещей», IV), что стоящие на четвереньках женщины легче зачинают: «Они лучше воспринимают семя благодаря согнутому туловищу и поднятому заду». Церковь, как извести но, во все времена признавала один-единственный «естественный способ совокупления». «Женщина пусть лежит на спине, а мужчина сверху на животе и следит, чтобы его семя извергалось в предназначенный для того сосуд», — советовал отец Томас Санчес (1602). Любая другая позиция считалась скотской. В действительности Церковь не хотела, чтобы люди получали удовольствие и наслаждались сексом.

Даже если при соитии a retro извержение совершалось в законный сосуд, вид задницы мог разжечь в человеке сладострастие и побудить его к «удовлетворению похоти сластолюбивыми ласками, толкающими его на путь разврата». Послабление допускалось лишь в том случае, если муж был слишком тучен или жена беременна. Тут Альберт Великий дозволял овладевать женой в положении на боку — это называлось «как две ложки», в позиции сидя или даже крыть ее со спины, «как кобылу» (способы перечислены в порядке возрастания греховности). Способ more ferarum был не только скотским, он опаснейшим образом извращал перспективу: женщина поворачивается к вам спиной, и, даже если вы, как Джойс, видите ее обезумевшие глаза, она-то вас не видит. Взгляды не встречаются, перед вами лишь попа партнерши, слепое соитие словно бы поощряет общение с телом без лица и истории, а это, согласитесь, дело скверное.

Что такое зад, как не предмет порицания? Слово derriere, появившееся в 1080 году, происходит от deretro на вульгарной латыни (в классической латыни — retro). Чаще всего оно встречалось в лексиконе военных: так называли армейские тылы.

Начиная с 1230 года так стали называть зад животных и — очень фамильярно — зад человека. Слово оставалось чуть более приличным, чем слово «жопа», но эвфемизация не исключала грубости, и Жюль Ренар[97] в своем «Дневнике» без всяких экивоков описывает удивительных женщин с вызывающими отвращение задами, висящими, как у гамадрилов, которые они поддерживают при ходьбе руками. Гамадрилы — обезьяны из семейства мартышкообразных — были священными животными в Древнем Египте, что не уберегло их от обидных сравнений. В разговорном языке появилась масса забавных выражений, обыгрывающих расположение зада: черный ход, задняя дверь, корма, задний фасад и так далее. Эстеты же говорили о рощах Пафоса Древний кипрский город Пафос был посвящен Афродите, и упоминание об этих рощах всегда намекало на противоестественную любовь.

Негативное отношение к заду нашло свое выражение и в языке: задняя мысль подразумевает обман, надувательство. Зад — ужасная штука, в нем соединяются тыльная сторона и низ. Роже Кайуа[98] замечает в «Асимметрии», что человек готов воспринимать только симметрию левой и правой частей предмета (сагиттальную, или зеркальную), ее отсутствие ощущается как нечто подозрительное. Любая конструкция, в которой отсутствует сагиттальная симметрия, кажется нам ущербной и неполной. К зеркальной симметрии часто добавляют симметрию по оси «перед-зад», но за этим всегда стоят какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства: например, защитникам башни или крепости необходимы одинаковые со всех сторон стены с узкими бойницами. Зато в обычных зданиях парадный фасад со множеством больших окон, как правило, контрастирует с глухой задней стеной — своего рода аналогом человеческой спины.

Противопоставление переда и зада, будущего и прошлого, зрелости и отсталости, прогресса и регресса подтверждает превосходство передней стороны (взгляд, движение, инициатива, смелость) над презираемой и смущающей душу тыльной стороной — слепой, всеми покинутой и забытой, как лежалый товар на полке.

Что до поперечной симметрии (по оси «верх — низ»), она противоречит законам природы: сила тяжести исключает саму возможность ее существования. De facto подтверждается главенство верха над низом, возвышенного — над земным, духа — над материей, высоких чувств — над низкими инстинктами, легкости — над тяжеловесностью, полета души — над вырождением.

Наполовину как бы божьи твари,

Наполовину же — потемки, ад[99], —

говаривал король Лир. Сублимация становится антиподом анального очищения, идеал несовместим с грязью. По инерции противопоставления корней и листвы, головы, которая думает, — и внутренностей, которые переваривают и извергают; рта — чувственного, выразительного, питающего и поющего, — и сфинктера, вызывающего лишь отвращение и презрение, — низ тела был окончательно опорочен.

Подобное пессимистическое видение зада, унаследованное нами от Средневековья, яростно высмеивал Рабле. Он вволю поиздевался над однобокой вертикальной моделью мира. Многие и по сей день задаются вопросом, справедливо ли, что мы отдаем предпочтение верху и переду.

Фотограф Жан-Лу Сифф замечает, что, заказывая портрет, клиенты почти всегда имеют в виду снимок лица крупным планом или поясной портрет. Лицо — самая заметная и социально активная часть человеческого тела: лицо превратилось в лживую маску, способную выразить что угодно. Это одна из причин, по которой Сифф начал интересоваться, так сказать, тылами. По его мнению, попа — «самая драгоценная и сокровенная часть тела, сохраняющая ту детскую невинность, которую взгляд и руки давно утратили. Это и самая волнующая с точки зрения пластики часть тела, состоящая из округлостей и обещаний. Она хранит воспоминания, она смотрит в прошлое, а мы неуклонно стремимся вперед, она же оглядывается на пройденный путь, как ребенок, стоящий коленками на сиденье и смотрящий в заднее стекло машины».

Лицо человека — это обман и притворство, а попа искрения — ведь ее нельзя контролировать. Попа всегда будет нашей бессознательной, животной частью, она не сможет нас обмануть, как не сумеет и скрыть свою истинную природу, порывы и терзания. Попа — это невидимая сторона, изнанка нашей личности, дома, города.

В Роанне, пишет Мишель Турнье в «Метеорах», существует ужасная свалка, которую называют Дырой Дьявола. Туда «Роанн ежедневно вывозит на пяти грузовиках все свои самые интимные тайны». Александр, один из персонажей романа, поддавшись жгучему любопытству, отправляется в Дыру. «Вот что нас разделяет, — говорит он. — Муниципальные советники, сросшиеся с обществом в единое целое, воспринимают свалку как ад, как небытие, ничто не заставит их пойти туда. Я же воспринимаю это кладбище мерзких отходов как параллельный мир, как кривое зеркало, как истинную суть общества. Любая грязь имеет свою цену — она всегда реальна, хоть и меняется в зависимости от обстоятельств».