Глава семнадцатая Черный лак

Летом 1990 года я спродюсировал медленный ритм-энд-блюзовый сингл под названием Time’s Up для певца Джимми Мэка. Он разошелся тиражом менее 250 копий. Когда я выпустил свой первый сольный сингл, Mobility, его продажи составили 1500 копий – по сравнению с Time’s Up это казалось огромным успехом.

На обратной стороне Mobility вышел минималистичный техно-трек под названием Go. Он был плохо сведен, и его не ставил ни один диджей. Даже я сам не ставил его, когда работал диджеем. Он был слишком мягким и слишком плохо сведенным, чтобы ставить его вместе с любыми другими треками в жанрах техно или хаус.

Джаред вел переговоры с Outer Rhythm, британским лейблом; главе репертуарного отдела почему-то понравилась Go, и он хотел ее выпустить. Джаред предупредил меня:

– Они выпустят песню, только если ты сделаешь какие-нибудь новые миксы, чтобы запись не была похожа на старую.

Подписав контракт с Instinct, я перенес студию к Джареду. У него была большая однокомнатная квартира; в гостиной располагались офис Instinct Records и моя студия. Стены были покрашены в розовый и увешаны черно-белыми фотографиями бостонских инди-рок-групп, которые он снимал в начале восьмидесятых.

Оборудовать студию в его большой гостиной было более логичным шагом, чем пытаться сочинять музыку в кладовке моей маленькой спальни на Мотт-стрит. Джаред работал полный день оператором ввода данных в Citibank и зарабатывал 80 000 долларов в год. Так что с девяти утра до шести вечера по будням, пока он был на работе, я шел к нему на квартиру, где писал музыку, занимался офисными делами или убирался на кухне.

Утром в понедельник я пошел домой к Джареду и приготовил себе овсянку с изюмом в его микроволновке. Сев за его черный лакированный обеденный стол, я задумался, какой бы ремикс Go сделать для Outer Space. Доев овсянку, я поставил тарелку в раковину, прошел мимо черного кожаного дивана Джареда к своей аппаратуре и загрузил в нее сэмплы Go, все еще не представляя, что же делать.

Сначала я попробовал еще более минималистичный подход, убрав все, что еще можно было убрать, и добавив реверберации на бас.

Звучало интересно, но кто такое поставит? Станет ли Тони Хамфриз это играть? Я решил, что нет, так что после пары часов работы отказался от этой версии.

Потом я попробовал сочинить трайбл-хаус версию, добавив кучу бонго и конгас и сделав трек еще более однообразным. Я сел в черное офисное кресло Джареда и добавил на перкуссию немного цифрового дилея. Звучало почти хорошо – такое, возможно, даже поставит какой-нибудь диджей. Но нужно было что-то еще. Может быть, брейкбит? Я прошел к вертушке и стал играть на ней компиляционные брейкбитовые альбомы, одновременно переслушивая трайбл-версию Go. Ничего подходящего долго не находилось… но в конце концов нашлось.

Этот брейкбит был слишком медленным, но я засэмплировал его, ускорил, и он каким-то образом вписался в музыку. Басовый барабан для нового ремикса отбивал традиционный ритм 4/4. В басовой линии было очень мало низких частот, и она больше напоминала перкуссивный бас, сыгранный на аналоговом синтезаторе. Этот новый брейкбит тащил песню. Она была еще не закончена, но я записал ее на кассету, чтобы отнести домой и послушать на свежую голову.

Но я был счастлив: я жил в Нью-Йорке и зарабатывал 8000 долларов в год диджейством, так что жаловаться мне было не на что.

Я посидел над ремиксом, а теперь пора было заниматься офисной работой. Я вставлял конверты в франкировальную машину, надписывал картонные коробки для промопластинок и наклеивал на них марки, разбирал факсы и раскладывал их по папкам «входящие» на столе Джареда. Потом я проверил автоответчик, чтобы посмотреть, нет ли сообщений, на которые надо ответить мне. После этого – помыл тарелку из-под овсянки и поставил ее сушиться. По сути, я был офис-менеджером Instinct Records пять дней в неделю и записывал для него музыку, несмотря на то, что за год, прошедший с момента заключения контракта, мне не заплатили ничего. Но я был счастлив: я жил в Нью-Йорке и зарабатывал 8000 долларов в год диджейством, так что жаловаться мне было не на что.

Было уже три часа, и я хотел добраться до UPS, FedEx и почтового отделения до того, как они закроются. Я сложил в две почтовые сумки рекламный винил, который отправят диджеям, дистрибьюторам и на радиостанции. Я вышел из здания и повернул за угол возле станции линии L на пересечении Четырнадцатой улицы и Восьмой авеню. Я поднял голову, и тут прямо в меня вошел великан. Он был ростом около двух метров, в грязной рабочей одежде. Раздался звон. Я посмотрел на землю: он уронил свою литровую бутылку солодового ликера «Олд-Инглиш», и в его глазах горело красное пламя ярости. С ним был мелкий приятель, похожий на Рэтсо Риццо, и он тут же накинулся на меня:

– Эй, ты попал, чувак! Ты разбил его пиво!

Я стал извиняться.

– Простите, простите.

– Какого хрена? – низким голосом сказал великан. – Ты разбил мою бутылку.

– Мне очень жаль, – ответил я. – Это вышло случайно.

– Эй, – сказал его приятель, – купи ему новую бутылку.

– Ладно, – сказал я. – Пойду в магазин и куплю вам бутылку «Олд-Инглиш».

– Да ну на хрен, – пророкотал великан. – Просто дай мне пять баксов.

– Хорошо. Вот, – я достал кошелек и отдал ему пять долларов. Он взял деньги и гневно затопал прочь.

– Смотри, где ходишь, чмошник, – сказал его дружок и тоже удалился. Мое сердце колотилось; я посмотрел на разбитую бутылку на тротуаре и понял, что ее содержимое не похоже на пиво. Ни пузырьков, ни пены. Обычная вода. Меня обманули.

Я был довольно-таки уверен, что все жители Нью-Йорка больны синдромом Туретта. Я хотел крикнуть ему в ответ что-нибудь в таком же туреттовском стиле, но мне надо было отправить пластинки, а почтовое отделение скоро закрывалось…

Я улыбнулся. Они купили бутылку «Олд-Инглиш», выпили ее, наполнили водой, а потом специально врезались в хилого парня, который шел по улице. Уронили бутылку, запугали меня и заставили отдать пять долларов – и, скорее всего, пошли и купили себе еще «Олд-Инглиш». Мне даже захотелось их догнать и поздравить с удачной аферой. Молодцы, мелкие жулики – на какое-то мгновение мне в самом деле показалось, что вы сейчас мне руки оторвете.

Владелец магазина вышел на улицу и злобно посмотрел на меня.

– Ты уберешь эту бутылку? – спросил он. Блин, ты шутишь, что ли?

– Нет, ее разбил не я, а они, – ответил я.

– Я все видел! Ты разбил бутылку, убирай стекло! – закричал он.

– Нет, мне надо идти, – сказал я и перешел на другую сторону Восьмой авеню.

Он стал орать мне вслед:

– Эй, мать твою! Убери бутылку! Иди на х*й, урод! Сука!

Его голос постепенно исчез вдали.

Когда мне было семь лет, я часто ходил с бабушкой в ее кабинет в пресвитерианской церкви в Норотон-Хайтс, где она на волонтерских началах составляла еженедельный циркуляр церковных новостей. Я сидел в шкафу с канцелярскими принадлежностями и играл с ручкой и бумагой, а она печатала на машинке еженедельную церковную информацию и загружала ее в мимеограф. Мягкий запах картона и старого камня в почтовых отделениях служил мне «мадленкой Пруста», заставляя вспоминать о шкафе с канцелярскими принадлежностями в бабушкином кабинете в церкви. Я зашел в почтовое отделение на перекрестке Четырнадцатой улицы и Восьмой авеню и встал в очередь. Через двадцать минут очередь дошла до меня, и я отдал свои сумки женщине за прилавком.

– Знаете, вам не обязательно было стоять в очереди, чтобы отправить это, – сказала она.

Знал ли я об этом? Или, может быть, просто решил об этом позабыть, чтобы постоять в очереди и насладиться запахом почтового отделения?

– Ладно, хорошо! – сказал я.

Ну а в самом низу был я, шестнадцатилетний белый парень, который мыл посуду, шесть часов в день обжигался кипящей застоявшейся водой и после этого вонял как пакет протухших омаров.

Когда мне было пятнадцать, я хотел пойти на работу в химчистку в Дариене, потому что мне очень нравилось, как там пахнет. Однажды я зашел туда и спросил, нет ли вакансий. Старый итальянец за прилавком был озадачен.

– Ты хочешь тут работать?

– Да, я всегда хотел тут работать, – искренне сказал я (впрочем, не добавив «…потому что тут приятно пахнет»).

– Хорошо, приходи в субботу.

Я был так рад: я буду работать в месте, где мне очень нравится запах – в химчистке возле станции Норотон-Хайтс. Я пришел в субботу, готовый работать, и тут он спросил:

– О, а лет-то тебе сколько?

– Пятнадцать, – сказал я. Он печально покачал головой.

– У нас можно работать только с шестнадцати. Возвращайся через год.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я снова пошел туда, но вакансий уже не было, так что моя первая настоящая работа стала другой: я мыл посуду в ресторане торгового центра. Я был в самом низу ресторанной иерархии. На вершине находился менеджер-афро-американец, чуть ниже – белые официанты, еще ниже латиноамериканцы – помощники официантов и повара. Ну а в самом низу был я, шестнадцатилетний белый парень, который мыл посуду, шесть часов в день обжигался кипящей застоявшейся водой и после этого вонял как пакет протухших омаров.

Выйдя с почты, я отправил несколько посылок по FedEx и направился обратно к Джареду. Когда я зашел в квартиру, зазвонил телефон. Я взял трубку.

– Instinct Records, чем могу помочь?

– Привет, Моби, это Джаред.

– Привет, Джаред, как дела?

– Хорошо. Есть сообщения?

– Парень из Outer Rhythm прислал факс, звонила твоя мама, еще звонил кто-то из Mixmag, Дейв прислал факс, а еще есть факс от какого-то дистрибьютора в Калифорнии.

– Круто, спасибо. Кстати, ты вчера смотрел «Твин Пикс»?

– Нет, меня не было дома, а у нас с Ли нету видеомагнитофона. Надеюсь, Пол записал серию – я пойду к нему в общежитие и посмотрю.

– О. Я записал серию, так что можешь ее посмотреть сейчас.

– Правда? Спасибо! Когда ты возвращаешься?

– Часов в семь, наверное. Потом поговорим.

Он повесил трубку.

Я побежал к телевизору. «Твин Пикс» был моей религией. Ну, «Твин Пикс» и христианство. Но сейчас «Твин Пикс» побеждал. Я любил Бога, но на тот момент я был больше одержим Бобби, Дейлом Купером и Одри Хорн. Я перемотал кассету Джареда, сел на его черный диван и нажал «Пуск». В комнате зазвучала музыка Анджело Бадаламенти, и я был счастлив. Следующий час я готов был провести в голове Дэвида Линча.

Птица сидела на дереве. Кто-то точил пилу. Над гостиницей «Грейт-Нортерн» виднелись каскады водопадов. Камера дала план темной, неподвижной воды. Когда действие перешло в дом Леланда Палмера, заиграла тема Лоры Палмер – самая лучшая и мрачная музыка во всем сериале «Твин Пикс». Мне нужно было что-то добавить в ремикс Go, над которым я работал, и я всерьез задумался, не получится ли засэмплировать тему Лоры Палмер и использовать ее.

Когда серия закончилась, я пошел к коробке с дисками Джареда и достал оттуда саундтрек к «Твин Пикс». Тема была слишком медленной и длинной, потому что мой сэмплер Akai S950 не мог записывать сэмплы дольше восьми секунд. Но, может быть, я сам смогу это сыграть? Вроде бы все просто: три ноты модулирующегося ми-минорного аккорда и низкая «ми» на фортепиано.

Мама воспитала меня так, что я был готов делать любую необходимую работу. Когда я сидел на матрасе и заигрывался в «Нинтендо», я чувствовал себя бесполезным слизняком-веганом. Работать было весело, к тому же я ощущал прилив сил и мог считать себя добродетельным.

Я начал изучать теорию музыки в десять лет и продолжал до четырнадцати, когда впервые услышал The Clash. Влюбившись в панк-рок, я решил забыть о дорийских и миксолидийских ладах и вместо этого научиться играть трехаккордовые песни The Damned и Sex Pistols. Кое-что из музыкальной грамоты, впрочем, у меня в голове сохранилось, и я разбирался в голосоведении аккордов и транспонировании.

Я включил синтезатор Yamaha SY22 и нашел звук струнных, который мне понравился. Я сыграл три ноты темы Лоры Палмер, и они прозвучали практически так же, как на записи Анджело Бадаламенти. Запустив трайбл-ремикс Go, над которым я работал, я начал играть поверх него тему Лоры Палмер. И все хорошо сработало. Аккорды были длинными и томными, но они хорошо сочетались с игривой басовой линией и барабанным лупом.

Впрочем, кое-чего не хватало: низкого, гулкого фортепиано, как у Бадаламенти. Я добавил эту партию с помощью фортепианного модуля Oberheim, и ремикс внезапно собрался. Теперь ему требовалась аранжировка. Так, я начну ремикс со струнных и пианино из «Твин Пикс». Потом поставлю басовый барабан. Потом – перкуссию и остальные ударные. Потом струнные замолкают, и звучат странные синтезаторные звуки. И вот, все готово.

Или нужно еще что-нибудь. В конце восьмидесятых случился недолгий период популярности итальянского хауса, где ведущим инструментом было громкое, упругое диско-фортепиано. Особенно хорошо эти записи шли на британской рейв-сцене; практически во всех британских рейв-треках было это пианино. Я открыл середину ремикса, заглушил струнные и наимпровизировал несколько ми-минорных септаккордов на фортепиано.

Ремиксу Go ничего особенного больше не требовалось. Я добавил высоких частот на струнных, немного реверберации на вокальных сэмплах, чуть-чуть низких на басовый барабан. С долгими, медленными аккордами на струнных ремикс звучал странно, но мне показалось, что он неплох. Я нажал «Пуск» и записал его на DAT-кассету, которую оставил на столе Джареда, прикрепив к ней записку: «Я сегодня записал ремикс Go, что думаешь?»

Я посмотрел на часы. Уже почти семь. Джареду очень не нравилось, когда он, приходя с работы, заставал в квартире меня. Я знал, что музыканты, подписанные на лейблы, обычно не работают бесплатно, не убираются на кухне, не ходят на почту и не отправляют факсы, но я все же уважал его желание не видеть меня, приходя домой.

Я работал бесплатно, но, с другой стороны, я был единственным артистом лейбла Instinct. Когда я ходил в FedEx и на почту, чтобы разослать по адресам винил, обычно это были мои собственные пластинки. А еще мне нравилось трудиться. Мама воспитала меня так, что я был готов делать любую необходимую работу. Когда я сидел на матрасе и заигрывался в «Нинтендо», я чувствовал себя бесполезным слизняком-веганом. Работать было весело, к тому же я ощущал прилив сил и мог считать себя добродетельным.

Я выключил студийное оборудование, убрал тарелку из-под овсянки в шкаф, выключил свет и ушел домой.

В восемь часов мой телефон зазвонил.

– Моби? Это Джаред.

Он немного помолчал.

– Этот ремикс Go очень сильный.

– Правда? Я его сделал после того, как посмотрел «Твин Пикс».

– Он готов? Могу я отослать его Гаю?

– Ну, если тебе кажется, что он хорошо звучит, – конечно. Думаешь, ему понравится?

– Посмотрим. О, а как нам его назвать?

– Может быть, Woodtick Mix?

Джаред, похоже, опешил и ответил не сразу.

– Woodtick Mix? – наконец переспросил он.

– Когда Дейла Купера подстрелили, он задрал бронежилет, потому что искал древесного клеща. Поэтому Woodtick Mix, – объяснил я.

– Хорошо. Слушай, повторюсь еще раз: этот ремикс очень сильный.

– Спасибо, Джаред. О, ты получил все сообщения и факсы?

– Да, спасибо. Завтра придешь?

– Часов в десять. Мне надо будет сходить на почту?

– Нет, весь винил уже разослали. Пожалуй, до четверга или пятницы ничего отсылать не буду.

– Ладно, хорошего вечера.

– И тебе. Послушаю еще разок.

Джаред впервые говорил таким возбужденным тоном и впервые позвонил, чтобы сказать, что ему нравится какая-то моя песня. Я сомневался, что хоть один диджей захочет поставить этот ремикс Go, но, по крайней мере, он понравился Джареду.