Скульптура

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Скульптура

Рисунок в скульптуре, с любой стороны, – это воплощение, позволяющее вложить душу в камень. Результат великолепен: вместе с профилями тела это дает и все профили души.

Тот, кто испытал эту систему, не чета другим.

Рисунок – мистическое заклятие линий, улавливающих жизнь!

Эти вещи были известны. Они принадлежат нам, как принадлежали древним, готическим, ренессансным мастерам. Они к нам возвращаются.

Реальность души, которую можно вложить в камень, заключить там на века! Наше желание обладать, укрощать и увековечивать – вот что мы вкладываем в эти глаза, в эти губы, которые вот-вот оживут и заговорят.

Разве не знаем мы географию нашего тела?

Эта грудь навеяна далекими, чуть округлыми склонами. Все опирается на общие формы, которые ссужают друг другу свои линии и вытекают одни из других. Это содружество форм.

Разум наблюдает их соответствие, единство, взвешивает их. Эти соответствия не так далеки, как мы полагаем: ибо мы всё разделили рассудком, не сумев воссоединить.

Эта первейшая форма разума, эта способность к обобщению доступна немногим. Она плохо понятна тому, кто не нашел ее сам.

Нас учат вещам, словно они разделены, и человек оставляет их разделенными. Редки те, кто готов к терпеливому усилию, которое потребно, чтобы собрать их воедино.

Секрет хорошего рисунка – в чувстве этих соответствий: вещи перетекают друг в друга, пронизают друг друга и взаимно проясняются. – Такова жизнь.

Скульптор делает непрерывное описание этих вещей, не теряя чувства их единства.

Пусть не будет швов, пусть все представляется как рисунок, сделанный разом.

Не забывайте, что стиль в рисунке – это единство, достигнутое изучением, а вовсе не каким-то идеальным вдохновением. Одним словом, это терпение, которое и есть скульптура.

Видите эту изливающуюся и все наполняющую своими чарами грацию? Это одухотворенная архитектура XVIII века, чьими украшениями пренебрегают, – несправедливо, ибо этот украшенный стиль сам синтез архитектуры.

Восхитительная приподнятость рельефа словно умножает выпуклости, добиваясь при этом большей простоты. Но эффект был бы иллюзорным, если бы этот «пассаж» не согласовывался со всеми прочими. Рельеф как раз и есть единство, и скульптор всегда будет ошибаться, если не сумеет ограничить этого протея – женщину! Он достигнет единства, вырвет его, лишь делая сумму профилей.

В античном мраморе все выпуклости округляются, углы сглажены. Изгибы подсказаны самими Грациями. Ни у какого другого народа, кроме греков, не было этой жизненной гибкости, этой юности. У Франции были тонкость, остроумие, быть может, ей не хватало этой божественной теплоты, мягкости рельефа. Порой во французской скульптуре случается, что восхитительное бедновато, утонченному не хватает профиля, а невыразимому достоверности; зато чувственное в избытке. – Достоинство формы более строго, более спокойно, оно нормально, как небеса.

Нет жесткости в греческом мраморе, этом образце из образцов. Заполняя пустоты, смягчая лишние, мешающие выступы – поскольку вечная атмосфера в конце концов все равно их обточит, – греческий художник добился такой формы, которая становится частью среды, частью самой этой атмосферы. Он работал с лихорадочным пылом, но трезво и не позволял себе предать природу – скудостью, убогостью, холодностью. Так он осуществил свое бессмертное творение, которое современный художник открывает для себя и постигает с помощью терпеливой учебы, через двадцать лет после того, как увидел впервые, – и тогда он тоже может бросить вызов мрамору и даровать свое творение поэтам.

Лувр. – Форма божественного обнаженного тела! Моя память с чувственным благоговением беспрестанно возвращается к Венере Милосской, кормилице моего разума.

Именно совершенство полированных конечностей приходит мне на ум, когда я думаю об этих просторных залах, украшенных драгоценным мрамором. На всем этом лежит священный отпечаток храма; он сохранился до сих пор. Я узнал ее! Эту величественную нагую фигуру; она очистила меня, наполнила мою жизнь, мою душу и мое искусство, которое будет последним прибежищем моей души, моей последней мыслью.

Рельеф – сила, приобретенная изучением закона солнечных эффектов. Одушевленная таким образом, эта сила становится частью жизни, проникает в произведение, как кровь, чтобы в нем заструилась красота.

Это не мертвое знание, которое можно отбросить и снова взять по собственной воле. Когда традиция – утраченный закон, это надолго: уж мы-то об этом кое-что знаем – мы, кого ужасает современная анархия, кто видит, как рушатся шедевры под кирками идиотов, и кого тиранизирует невежественное большинство.

…Но разве невежды не имеют права на жизнь? Может, они даже полезны во всеобщей жизни? Не им ли поручено создать ночь, куда должен вернуться купол, шпиль?

• Да.

В танагрских статуэтках есть что-то женственное; неброская грация драпированных конечностей, выражающих углубленность души. Оттенок, не выразимый словами.

Египетское искусство притягивает меня больше всего. Оно свободно от примеси. Обольстительная элегантность духа во всех произведениях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.