ГЛАВА 3 «В реальность мир иллюзий воплотить…»
ГЛАВА 3
«В реальность мир иллюзий воплотить…»
Главным и единственным объектом изображения в греческом искусстве является изображение человека. Греческое искусство родилось как антропоморфическое искусство. Именно антропоморфическое изображение человека определило всё европейское сознание и определяет до сих пор. Момент изображения природы очень медленно и опосредованно входит в европейское искусство, по сути — только в XVII веке, когда появляется жанр под названием «пейзаж». До этого если природа и изображалась, то только в форме фона.
Для древних египтян природа была символом победы над смертью. Своих богов они часто представляли в фантастическом полузверином обличье: бог мертвых и бальзамирования Анубис — с головой шакала, Себек, бог воды и разлива Нила, изображался с головой крокодила, Сохмет, богиня материнства и разрушительной силы солнца — с головой льва. Птица Бенну, по легенде — душа Ра, изображалась в виде птицы или человека с головой цапли. Интересно, что в славянской мифологии птице Бенну соответствует птица Феникс.
В свирепых божествах воплотился страх древних египтян перед грозными силами природы. Как мы сегодня на бытовом уровне воспринимаем эти верования? Вспомните авторский сборник стихов для детей младшего школьного возраста О. Тарутина «Что я видел в Эрмитаже»:
…Стоим перед богом по имени Гор.
С большим удивлением смотрим в упор:
при всем человечьем обличье
имеет он голову птичью!
Он рядом с богиней стоит львинолицей.
А рядом богиня-корова теснится,
И только богиня Исида
похожа на женщину видом.
О. Тарутин. Что я видел в Эрмитаже. 1989
Мы с вами знаем, что многие животные в Древнем Египте были признаны священными, и это давало им такие привилегии, о которых рядовой древний египтянин мог только мечтать.
Тотемизм присутствовал и в религиозных верованиях народов Междуречья. Шумерские-аккадские боги изображались в обличье человека, но еще существовали духи-демоны и духи-хранители.
Божественная птица Анзуд
Посредником между богами и людьми выступала божественная птица Анзуд — орел с львиной головой. Анзуд являлась воплощением доброго и злого начала и символизировала голос судьбы — извечной борьбы жизни и смерти. В мифологии Междуречья птица Анзуд упоминается и в связи с Всемирным потопом. Когда боги в наказание людям решили устроить Всемирный потоп, Анзуд помогала инициатору потопа Энлилю (богу земли и воздуха, одному из трех главных богов):
Идёт Нинурта, открывает плотины,
Эррагаль якоря и столбы вырывает.
Анзуд разрывает когтями небо.
Разум страны [Иштар], как горшок, расколот.
Поднялись воды, и Потоп вышел.
Миф об Атрахасисе. Перевод В. К. Афанасьевой
Львиноголовая женщина-демон Ламашту — хтоническое божество, насылало болезни на детей и уносило их в царство мертвых. Огненно-красный дракон верховного бога Междуречья Мардука Мушхуш сочетал в себе черты льва, орла, змеи и скорпиона. Увидеть изображение этого необычного существа можно на знаменитых воротах богини Иштар в Пергамском музее (Берлин). Многие археологи, в том числе немецкий археолог Роберт Колдевей, нашедший ворота Иштар, уверены, что Мушхуш существовал на самом деле. Упоминание о вавилонском драконе встречается и в Библии.
Женщина-демон Ламашту
Реконструкция ворот Иштар. Первоначальный вид после завершения строительства в 575 г. до н. э.
Дракон Мушхуш на воротах Иштар
В аккадской мифологии дракона Мушхуш создала Тиамат. Божественная Тиамат — мировой океан соленых вод, олицетворение первозданного Хаоса, мать всех драконов, изображалась как четвероногое чудовище с крыльями. В соответствии с месопотамским космогоническим эпосом Тиамат, соединив свои воды с мировым океаном подземных пресных вод, дала начало всему миру. В незапамятные времена, когда еще не было ни земли, ни небес и в бесконечном океане, заполнявшем всю Вселенную, не появилось еще ни одного островка, между богами разразилась битва за власть. Чтобы одержать победу над собственным сыном Мардуком, Тиамат создала одиннадцать свирепых чудовищ: многоголовых змей, гигантских псов, крылатых драконов, полулюдей-полускорпионов и прочих химер. Среди прочих чудовищ был создан ею и дракон Мушхуш. Но даже он не помог Тиамат в битве с мудрым Мардуком, богом света: она потерпела поражение. Мардук создал из тела Тиамат землю и небо, а из глаз — реки Тигр и Евфрат.
Необычные фантастические существа месопотамского эпоса представляли силу, неподвластную даже богам: это были неумолимые силы судьбы и рока.
* * *
Мифы народов мира знают многих миксантропичных созданий, например:
киннары — обитающие в «небе» полубожественные крылатые существа с туловищем человека и головой лошади;
кимнары — птицы с головами людей;
кимпуруши — существа с головой человека и туловищем льва или с головой человека и туловищем лошади;
Гаруда — птицечеловек, умеющий говорить;
гухьяки — духи горных лесов с лицом человека и телом полуконей-полуптиц;
тифон — бородатое и волосатое чудовище, имеющее 100 драконовых голов;
ехидна — исполинская полудева-полузмея;
эринии — богини мести в образе женщин, в волосах которых вьются ядовитые змеи, а из глаз течет кровь;
кентавр — получеловек-полуконь;
гидра — полуженщина-полузмея;
гарпии — полуженщины-полуптицы, распространяющие отвратительный запах;
Сцилла — морское чудовище с женским лицом и телом, опоясанным собачьими головами;
Эмпуса — трехликая змееволосая женщина-демон с факелами в руках.
Такие существа есть и в славянской мифологии. Например, полуптицы-полуженщины — вещие птицы из древнегреческих мифов, славянских преданий, христианских — русских и византийских легенд и апокрифов; Сирин, Алконост, Гамаюн.
Райская птица Сирин
Райская птица Алконост
Виктор Васнецов. Гамаюн, птица вещая. 1895 г.
Интересно, что мифические птицы, изначально востребованные в народном творчестве, стали неотъемлемыми символами Серебряного века. Символы вечности, пророчества, неизбежности судьбы, единства добра и зла, радости и печали — Сирин, Алконост и Гамаюн встречаются в творчестве поэтов Анны Ахматовой, Александра Блока, Николая Клюева, художников Виктора Михайловича Васнецова, Ивана Яковлевича Билибина. Ну и конечно, все мы с детства любим Жар-птицу и Царевну-Лебедь.
Гамаюн — вещая птица, знающая о настоящем, прошлом и будущем, — изображалась как птица с головой женщины. По звучанию слово «гамаюн» очень близко к словам «баюкать, убаюкивать». Но есть и другое толкование — скорее всего, прообраз птицы Гамаюн пришел к славянам из Ирана.
Древняя форма слова «гамаюн», младоавестийское humaiia — «искусный, хитроумный, чудодейственный», связана с древнеиранским «Humaya». В древнеиранской мифологии птица Хумай приносила счастье. Но в славянской мифологии, а затем и в русских преданиях птицедева приобрела пророческие качества и далеко не всегда была благосклонна к человеку. По древнему поверью, если Гамаюн летела с востока, то начиналась страшная буря. А вот крик птицы-вещуньи предвещал человеку счастье.
В творчестве поэта-символиста, «трагического тенора эпохи» Александра Блока птица Гамаюн выступает как символ неизбежности грядущих несчастий:
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..
Александр Блок. Гамаюн, птица вещая, 1899
Печальный образ птицы Гамаюн рисует нам Анна Ахматова. Очень проникновенные строки читаем мы в ее любовной лирике:
«Я смертельна для тех, кто нежен и юн.
Я птица печали. Я — Гамаюн.
Но тебя, сероглазый, не трону, иди.
Глаза я закрою, я крылья сложу на груди,
Чтоб, меня не заметив, ты верной дорогой пошел…» —
Так пел Гамаюн среди черных осенних ветвей,
Но путник свернул с осиянной дороги своей.
7 декабря 1910 Царское Село
Часто в русском искусстве наряду с вещуньей Гамаюн упоминаются и райские птицы Сирин и Алконост — птицедевы с человеческой головой и телом птицы.
Вполне возможно, что мифологический образ птицы Сирин, полуженщины-полуптицы пришел в славянскую мифологию из древнегреческой: сирены, полуженщины-полуптицы (а иногда полуженщины-полурыбы) звуками своих песен усыпляли мореплавателей, а затем пожирали их. Хотя сирены, если их воспринимать как полуженщин-полурыб, больше ассоциируются в нашем восприятии с русалками.
Образ птицы Алконост очень близок греческому — девушке Алкионе, которая не смогла смириться с потерей своего любимого мужа Кеика, погибшего в море. Миф рассказывает о том, что, увидев сон о смерти Кеика, Алкиона вышла на море, на то самое место, где уговаривала своего супруга не отправляться в плавание, и увидела плывущего по волнам мертвеца. Алкиона признала в нем своего Кеика, взбежала на высокий утес и бросилась в пучину вод. Но боги не дали девушке погибнуть и превратили ее в зимородка. Алкиона силой своей любви оживила Кеика, который с помощью богов тоже превратился в зимородка. Теперь влюбленные неразлучны и нежно любят друг друга.
По легенде, полуптица-полуженщина Алконост несет свои яйца на Коляду (зимнее солнцестояние), но не высиживает их, а опускает в морскую глубину. И в течение семи дней, пока птенцы не появились, на водной поверхности стоит совершенно безветренная погода, что очень ценится моряками.
Образы обеих птицедев связаны с Мировым деревом.
Алконост — птица радости, зоревая птица, с восточных ветвей Мирового дерева — первой встречает рассвет. Изображается с головой и руками юной, очень красивой девы и телом птицы. У Алконоста есть и крылья, а в руке птицедева держит цветок. Обязательными в этом образе являются корона на голове девы и наличие женской груди. Алконосту в славянском пантеоне покровительствовал бог Хорс. Птицедева Алконост приносит счастье, обладает голосом неземной красоты, но любой услышавший этот голос забывает обо всем на свете. Существовало поверье, что, если поймать чудесную птицу, она исполнит любое желание. Именно поэтому охотников за птенцами Алконоста было немало. В апокрифах и сказаниях Алконост упоминается и как птица светлой грусти и печали.
Сирин — птица печали, с западных ветвей Мирового дерева, льет слезы в закат. Над головой птицы Сирин изображают светящийся нимб. В славянской мифологии птица Сирин, напротив, изображалась как символ радости. Птица Сирин напрямую не причиняла вреда человеку, но своим удивительно красивым пением тоже могла заставить его забыть обо всем. И еще птица-дева Сирин знала ответ на любой вопрос и обладала чудесным даром исполнять любое желание, только вот загадывать такие желания было делом очень опасным.
Согласно поверью, обе мифические птицы-девы связаны с христианским праздником Преображения Господня (19 августа). Речь идет о чуде на горе Фавор:
1По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, 2и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет.
3И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие.
4При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии.
5Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте.
6И, услышав, ученики пали на лица свои и очень испугались.
7Но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь.
8Возведя же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса.
9И когда сходили они с горы, Иисус запретил им, говоря: никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (Мф. 17 1:9).
В народной традиции этот праздник именуют Яблочным Спасом. По старинному поверью, обе птицы прилетают к яблоне из райского сада и приносят оттуда райские яблоки. Только птица Сирин, напоминая о бренности мирского существования, прилетает до наступления праздника и смахивает с крыльев на плоды «мертвую» росу. Любого вкусившего яблоки в это время ждет болезнь или даже смерть, как наказание за нетерпеливость и жадность. Именно поэтому считается, что ни яблоки, ни блюда из них до Яблочного Спаса есть нельзя. Птица Алконост прилетает с началом праздника и приносит людям веру, надежду, любовь, орошая яблоки «живой» росой. В плодах появляется целительная сила, способная не только избавить человека от болезней, но и исполнить заветное желание.
В Средние века образ птицы Сирин значительно трансформировался и под влиянием христианских и языческих верований стал олицетворять счастье, красоту, радость бытия. В XVII–XVIII веках Сирин и Алконост были причислены к числу райских птиц. Традиционные славянские символы часто изображаются вместе. Именно такое соединение противоположностей, единение радости и печали, мы можем увидеть на картине любителя русской старины Виктора Михайловича Васнецова «Сирин и Алконост. Песнь радости и печали» (1896 г.). Художник пользуется славянской символикой, где птица Сирин выступает в качестве птицы радости. Алконост же у Васнецова, как противопоставление — символ печали. Некоторые исследователи считают, что устойчивое представление «в народном искусстве Сирин — птица радости, а Алконост — птица печали» связано именно с картиной В. М. Васнецова и пошло не от народного, а от профессионального искусства. Поэты Серебряного века поддерживают эту традицию. Так, у молодого Александра Блока в стихотворении «Сирин и Алконост» именно Сирин «бросает… счастья полный» взгляд, а птица Алконост — «вся печалью мощной / Истощена, изнурена…»
Густых кудрей откинув волны,
Закинув голову назад,
Бросает Сирин счастья полный,
Блаженств нездешних полный взгляд.
И, затаив в груди дыханье,
Перистый стан лучам открыв,
Вдыхает всё благоуханье,
Весны неведомой прилив…
И нега мощного усилья
Слезой туманит блеск очей…
Вот, вот, сейчас распустит крылья
И улетит в снопах лучей!
Другая — вся печалью мощной
Истощена, изнурена…
Тоской вседневной и всенощной
Вся грудь высокая полна…
Напев звучит глубоким стоном,
В груди рыданье залегло,
И над ее ветвистым троном
Нависло черное крыло…
Вдали — багровые зарницы,
Небес померкла бирюза…
И с окровавленной ресницы
Катится тяжкая слеза…
Александр Блок. Сирин и Алконост, 23–25 февраля 1899
Константин Бальмонт тоже создает образ фантастической птицы Сирин как птицы счастья:
На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят Смерть и Страх
И не доходят великаны, —
На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.
Там камни ценные цветут,
Там всё в цветеньи вечно юном,
Там птицы райские живут,
Волшебный Сирин с Гамаюном.
И если слышим мы во сне
Напев, который многолирен,
В тот час, в блаженной той стране,
Поёт о счастье светлый Сирин.
И если звоном нежных струн
Ты убаюкан, засыпая,
Так это птица Гамаюн
Поёт в безвестном, голубая.
К. Бальмонт. Райские птицы, 1906
Стоит заметить, что не все поэты того периода придерживались такой позиции в определении Сирина и Алконоста. Образы мифических птиц мы часто встречаем в творчестве Николая Клюева. Глубокая философская интерпретация этих символов в стихах поэта требует особого отношения и отдельного разговора. Птицы Сирин и Алконост, согласно сформировавшимся в XVII–XVIII веках традициям, трактуются Николаем Клюевым как символы радости, счастья, связанные со светлой печалью и светлыми слезами. Сирин выступает и как райская птицедева, знак истинного божественного Слова, и как элемент крестьянского быта, изображенный для защиты, и как вестник, и как сказочный персонаж.
Пир мужицкий свят и мирен
В хлебном Спасовом раю,
Запоет на ели Сирин:
Баю-баюшки-баю.
Николай Клюев. Из стихотворения «Поддонный псалом», 1916
Поет мне Сирин издалеча:
«Люби, и звезды над тобой
Заполыхают красным вечем,
Где сердце — колокол живой».
Николай Клюев. Из стихотворения «Где рай финифтяный и Сирин…», 1913
К кудрям пытливым склонюсь,
Тайной дохну на ресницы,
Та же бездонная Русь
Глянет с упорной страницы.
Светлому внуку незрим,
Дух мой в чернильницу канет,
И через тысячу зим
Буквенным сирином станет.
Николай Клюев. И из стихотворения «Шепчутся тени-слепцы», 1917
Горыныч, Сирин, Царь Кащей —
Всё явь родимая, простая,
И в онемелости вещей
Гнездится птица золотая.
Николай Клюев. Из стихотворения «Мужицкий лапоть свят, свят, свят», 1917
Алконост в творчестве Николая Клюева выступает как символ души, как птица светлая, как знак Руси — «Алконостовая Русь».
Взгляни на Радонеж крылатый.
Давно ли — светлый Алконост,
Теперь ослицею сохатой
Он множит тленье и навоз!
Николай Клюев. Из стихотворения «Каин», 1929
В 1975 году Владимир Высоцкий, творчество которого всегда отличалось предощущением, зачастую притчевой, иносказательной формой, сомнениями, личной причастностью, трагической иронией и лиричностью, тоже обращается к мифическим символам. В творчестве Высоцкого поддерживается принятая символистами трактовка образов Сирина и Алконоста, Гамаюн же, напротив, выступает как символ надежды. Есть в этом какая-то пространственно-временная распахнутость.
Как засмотрится мне нынче, как задышится?
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.
Птица Сирин мне радостно скалится —
Веселит, зазывает из гнезд,
А напротив — тоскует-печалится,
Травит душу чудной Алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черед —
Это птица Гамаюн
Надежду подает!
В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно — да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моем встает —
То птица Гамаюн Надежду подает!
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами,
Если до крови лоскут истончал,
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал!
Владимир Высоцкий. Купола, 1975
Неразделимым целым, как сама жизнь, предстают мифические птицы в песне «Сирин, Алконост, Гамаюн» известного рок-певца, солиста группы «Аквариум» Бориса Гребенщикова. Но прочтение этих символов несколько иное: «все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн» — рубеж, невозвратность, необходимость, неизбежность движения, но это движение может быть обречено. Здесь можно услышать и возвышенную интонацию Александра Блока, и душевную боль Владимира Высоцкого.
В жилищных конторах лесной полумрак;
На крышах домов фонари с египетской тьмой:
Тронулся лед — так часто бывает весной:
Живущим на льдинах никто не сказал,
Что может быть так…
Откуда нам знать, что такое волна?
Полуденный фавн, трепет русалок во тьме…
Наступает ночь — начнем подготовку к зиме;
И может быть, следующим, кто постучит
К нам в дверь,
Будет война…
Я возьму на себя зеркала,
Кто-то другой — хмель и трепетный вьюн…
Все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн;
Как мы условились, я буду ждать по ту
Сторону стекла.
Борис Гребенщиков. «Сирин, Алконост, Гамаюн»// «Русский альбом»,1991
Тема образа птицы в мифологии, сакрального значения этого образа просто бесконечна, но, коль скоро мы коснулись темы фантастических птиц в славянской мифологии, необходимо упомянуть и еще один образ, гораздо менее распространенный в современном искусстве, а потому менее известный. Птица Стратим — светлая птица бога ветров Стрибога. В словаре Владимира Ивановича Даля записано: «Стратим (строфокамил, строус?) — сказочная птица. Стратим птица всем птицам мати, стихер» (В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, 2006. Т. 4). Птица Стратим очень редко изображалась с женским лицом, но, подобно Алконосту, была связана с морской стихией и владела человеческой речью. В легендах рассказывалось, что Стратим-птица была гигантской, вызывала страшные бури на море-океане, но могла помочь человеку.
Есть много птиц, красивых, сильных,
Проворных, злых, любвеобильных,
Не умеряющих свой пыл,
Цветистых в ярком опереньи,
Прекрасных в беге, в лёте, в пеньи,
В двойном размахе вольных крыл.
Есть много птиц, и плещет слава
Орла, и финикса, ксалава,
Молва о них — как светлый дым,
И древен ворон в снах богатых,
Но всех прекрасней меж крылатых
Всемирно-грезящий Стратим.
Он неземной, он вечно в Море,
От края к краю, на просторе,
Простёр он в мире два крыла,
И чуть он в полночь встрепенётся,
Весь Океан восколыхнётся,
Познав, что вновь Заря светла.
К. Бальмонт. Птица Стратим, 1906
* * *
У многих народов природа выступает в качестве воплощения идеи сотворения Вселенной, универсальной концепции мира (Мировое древо). Для Крита природа — основное, совершенное, человек в этом мире природы лишь гость. Для критян природа священна, окружена ореолом неприкосновенного, тайного, божественного.
Для Греции природа — фон: человек — на фоне, а не человек — внутри. В древнегреческой мифологии эллинского периода и природа, и животные, и растения, и боги обретали вид человека. Изображение человека было главным. А кто был этот человек? Икона тоже изображение. Бог не изображается в виде цветка. Он изображается как Панктократор или на Кресте. В иконе любой святой всегда имеет биографию. Икона — это часто портрет, только человек здесь другой, совершенно потерявший бытовые черты и наполненный чертами духовной святости.
Скульптор Поликлет создал гармоничный канон пропорций человеческой фигуры. Диадемен. 430 г. до н. э.
Эфеб с Антикитеры
В античности между изображением бога и изображением человека разницы нет. Посмотрите на античные скульптуры: мы никогда толком не знаем, кто перед нами, античный бог или человек? «Греческая мифология знаменует конец Зверя, грозной и давящей силы, олицетворяющей злые стихии, беспощадную власть природы над человеком; Зверя, чей образ так часто служил человеку выражением неотвратимой судьбы. Зверь фигурирует и в древнейшем греческом эпосе, но всего лишь как составная часть природы, а не как ее олицетворение и властелин. Ярость Зверя, конечно, страшна, как страшна и разбушевавшаяся стихия, однако человек уже не склонен испытывать священный ужас ни перед львиным рыком, ни перед громом или водопадом. Он, человек, принимает природу, какой она есть, — с ее тайнами и опасностями, которые уже не принижают его. Он борется с ними как умеет, но не мнит восторжествовать над природой заклинаниями, колдовством да рабским поклонением обожествляемым идолам… «Человек — мера всех вещей» — так говорил греческий философ Протагор. И потому судьбу и силы природы древний эллин рисовал себе в образе не каких-то гигантских зверей, не каких-то жутких чудовищ, а богов, то суровых, то милостивых, но, главное, прекрасных и со всеми чертами, присущими человеку, однако еще могущественнее, совершеннее, чем человек. Не звероподобные, а человекоподобные, очеловеченные боги!» (Любимов Л. Д. Искусство древнего мира, 1971. Греция и эллинистический мир).
Античные боги эллинского периода были подобны людям во всем, в том числе и скверной! Им не было чуждо ничто человеческое. Они не требовали от приносящих им жертвы ни верности, ни веры. Впоследствии олимпийцев не уставало обличать христианство, потому что в античной религии не было твердых нравственных императивов, античные боги ничему не учили и никого не наставляли. Религиозная мысль древних греков не выдвигала четких этических принципов. Мифы далеко не всегда учили морали. Многие поступки олимпийских богов весьма сомнительны с точки зрения современных нравственных позиций. В борьбе за собственную власть и удовлетворение своих прихотей и потребностей Олимпийцы шли на всё: вот уж где «цель оправдывала средства»! И, как ни старались «причесать» поведение богов философы, начиная с Платона, оно было яркой иллюстрацией «семи смертных грехов». Тем не менее боги античного мира, пусть и не мирно, но сосуществовали в греческом пантеоне, к тому же пантеон постоянно пополнялся новыми богами. Со временем олимпийских богов забывали, и они уходили, не обещая второго пришествия, но всегда оставляя память о себе.
А герои были подобны богам. Победители Олимпиад становились богами-героями. А героям полагался памятник, потому что пришло бессмертие. И они торжественно входили в это бессмертие. Они — герои остановившегося времени. Они герои не текущего, а остановленного времени, а это — божественное время. Поэтому всё, что изображено античной греческой мыслью в искусстве, — это герои и бессмертие.
Греческая культура есть некая абсолютно феноменальная идея виртуальности. Герой Игр или бог — они вне времени. А поскольку и то, и другое — вне времени, то они должны быть совершенны. Греческое искусство стремилось к созданию образа «совершенного героя». Им нужен был не идеальный образ (это неправильное выражение), а объективно совершенный. Изображение обнаженного человеческого тела было объективно совершенно. В разные периоды существовали и существуют по сей день понятия этого совершенства. Такая цельность единообразия напитывает культуру в высшей степени.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.