I. Война на два фронта: Ленинград, 1934–1985

Неподалеку от национализированного Путиловского завода, в районе наивысшей концентрации памятников ленинградского авангарда раннесоветского периода, находится площадь, ставшая кульминацией модернистских чудес. В ее центре возвышается памятник ленинградскому партийному вождю Сергею Кирову, под чьим началом были построены многие из этих зданий. В развернутой цитате на пьедестале обыгрывается афоризм Архимеда о всемогуществе рычага «Дайте мне точку опоры, и я поверну землю». Ленинград, по мнению Кирова, и был такой точкой опоры.

1 декабря 1934 года Киров был застрелен возле своего кабинета в Смольном, где при царе был институт благородных девиц, в революцию – штаб большевиков, а в советскую эру размещались горсовет и горком партии. Когда новость об убийстве дошла до Кремля, где к тому моменту уже окончательно утвердился Сталин, диктатор и его верные приспешники поспешили в Ленинград на ночном поезде. Для проведения расследования группа заняла весь третий этаж Смольного. Большинство историков полагают, что это был как раз тот случай, когда убийца возвращается на место преступления; широко распространено мнение, что убийство было заказано самим Сталиным. Из колыбели революции Сталин задумал сокрушить своих соперников, поколение петроградских радикалов, совершивших большевистский переворот.

Непосредственный исполнитель, рассерженный коммунист Леонид Николаев, был арестован на месте преступления, лично допрошен Сталиным и казнен. Однако преступников нашли и среди внутрипартийной оппозиции Сталину, участников которой он отодвинул на второстепенные позиции еще в 1920-х годах. Для начала в заговоре с целью убийства Кирова, за которым должна была последовать физическая расправа с другими советскими лидерами вплоть до Сталина, обвинили четырнадцать видных деятелей коммунистической революции. Но вскоре тысячи, а затем и миллионы оказались причастны к тайной террористической организации, которой управляли предатели большевистской идеи в союзе с западными капиталистическими державами и целью которой было свержение советской власти.

Воспользовавшись убийством Кирова, Сталин издал приказ об ускоренном порядке ведения политических расследований. Гарантированные советской конституцией гражданские свободы в условиях создавшегося чрезвычайного положения были неприменимы. По новым правилам обвиняемый по политической статье мог ознакомиться с обвинительным заключением лишь за день до судебного разбирательства; он мог даже не присутствовать на процессе, а прошения о помиловании приговоренных к смертной казни более не рассматривались. Новые правила значительно упростили работу тайной полиции Ленинграда. «Врагов народа» оказалось так много, что тюремные шконки вскоре стали большим дефицитом. Жертвы репрессий, вошедших в историю как Большой террор, регулярно исчезали в ночи в черных фургонах с надписями «Молоко» или «Мясо», которые ленинградцы стали называть «воронками»¹. В скором времени в «Большом доме», громадном здании Ленинградского управления НКВД, всего за пару лет до того построенном в нескольких кварталах от своего эквивалента царской эпохи, казнили по двести человек за ночь. Одного за другим арестованных спускали на лифте в подвал и расстреливали. С фабричной точностью исполнители довели длительность производственного цикла до двух с половиной минут на жертву².

Тщательность чисток была впечатляющей. Из 1 966 делегатов состоявшегося в 1934 году XVII съезда партии, 1 108 были впоследствии расстреляны как враги народа³. Еще поразительнее то, что Большой террор отразился на всех хоть сколько-нибудь политически или интеллектуально активных ленинградцах – и всех, кто был как-то связан с любым из них. Вся интеллектуальная и политическая элита Ленинграда подлежала устранению; люди либо депортировались в трудовые лагеря в Сибири, либо расстреливались на месте. Среди прочих арестовали многих работников Эрмитажа – высокообразованных специалистов с широкими международными связями: кураторов восточного отдела объявили японскими шпионами. Но брали и людей из куда менее заметных учреждений. Так, арестовали библиотекаршу комсомольского клуба, в котором убийца Кирова состоял членом в 1920-е годы. А потом и ее сестру, и зятя, и всех, кто когда-либо давал ей рекомендации при поступлении на работу. В течение нескольких месяцев после убийства Кирова более 30 тысяч ленинградцев были сосланы в Сибирь⁴.

Если убийство Кирова было действительно спланировано Сталиным, то это было вполне гениальное злодейство. Можно себе представить, как в июне 1934 года Сталина восхитила гитлеровская «Ночь длинных ножей», в ходе которой фюрер перебил старейших соратников по нацистской партии, прокладывая себе путь к единоличному правлению. Чтобы избавиться от основателей большевистской партии, охота на ведьм должна была начаться в Ленинграде – отсюда и убийство Кирова как предлог, – поскольку именно тут началась сама революция. Ведь только в этом городе, с его обилием космополитичных интеллектуалов, открытых для всех западных идей, армией образованных чиновников, которых при царском режиме душила система наследственных привилегий, и массой эксплуатируемых промышленных рабочих могла произойти коммунистическая революция. Война с поколением, свершившим эту революцию, обречена была стать войной с Ленинградом.

Большой террор оказался войной с Ленинградом как в буквальном, так и в метафорическом смысле. Чистка среди ленинградских революционеров означала забвение революционных ценностей наиболее европейского города России, которые состояли в любви ко всему новому и иностранному в архитектуре, искусстве, литературе и политике. Захват кремлевской власти грузинским разбойником спровоцировал взрыв той злобы, что копилась на протяжении веков, – это была месть неграмотной империи ее утонченной бывшей столице.

Начав в Смольном расследование и чистку, Сталин уехал из Ленинграда в Москву. Он будет самодержавно править Советским Союзом еще почти два десятилетия, но никогда не вернется во второй по значению город страны⁵. Ленинград для него был мертв; и он сам сделал для этого все.

По замыслу Сталина Ленинград должен был стать заурядным городом. Форсированная индустриализация страны, которая всерьез началась с Первого пятилетнего плана, принятого в 1928 году, имела две задачи. Прежде всего, как и обещал Сталин, она помогла СССР догнать индустриальный Запад по техническим и экономическим показателям – хоть и ценой огромных человеческих жертв. Вторая же, тайная, цель заключалась в том, чтобы лишить Ленинград экономического превосходства. В России XIX века масштабное промышленное производство вроде Путиловского завода можно было встретить только в Петербурге, но к 1930-м такие предприятия появились по всему Советскому Союзу.

С неменьшим рвением Сталин принялся вымарывать из народного сознания представление об этом городе как о символе народного сопротивления самовластию. Стараясь стереть воспоминания о революционном мегаполисе, Сталин отменил большевистский указ о переименовании улиц вокруг Спаса на Крови, где был убит Александр II, в честь его убийц. Диктатор не считал достойными вечной памяти тех, кто восстает против властей. Сталин также приказал построить в Ленинграде новый район административных зданий, чтобы оставить исторический центр, где зародилась революция, разрушаться в запустении.

В 10 километрах к югу от старого имперского центра был проложен новый широкий Международный проспект. Его планировалось застроить неоклассическими зданиями в сталинском стиле, который быстро сменил модернистский авангард в качестве официальной архитектурной манеры советского государства. Но какой смысл менять одну неоклассику на другую? При всей формальной схожести колонн и фронтонов, стиль, определивший облик сталинского Международного проспекта, существенно отличается от классицизма имперского центра. Масштаб исторического города был соразмерен человеку – даже Зимний дворец с его тысячей комнат имеет всего три этажа в высоту и украшен изящной лепниной. Сталинские же здания подавляют прохожего своими размерами. Эта архитектура не только символизирует возвращение к порядку и авторитаризму, напоминающим об эпохе Романовых, но и провозглашает установление бесчеловечного и при этом абсолютно современного бюрократического тоталитаризма. Хотя убийцу Кирова Сталин допрашивал лично, как Николай I декабристов, основу его репрессивной машины составляли взаимозаменяемые чиновники, работавшие в непроницаемой тиши комнат для допроса, и услужливые заседатели в кафкианских лабиринтах судов. Секретной полиции буквально спускались квоты на «врагов народа», и в каждом регионе НКВД арестовывал и привлекал к ответственности заранее намеченное число людей. Один из биографов Сталина назвал его «красным царем»⁶, поскольку в его правлении – и в отражавшей это правление архитектуре – воплотились как самодержавный характер царизма, так и бюрократический характер большевистской диктатуры всеобъемлющего планирования.

Центральное место в проекте Международного проспекта занимал Дом Советов, титанических размеров неоклассическое здание, фасад которого выходит на огромную площадь с гигантской статуей Ленина, у подножия которой люди кажутся насекомыми. Дом Советов, строительство которого началось в 1936 году, воплощает в себе все качества, которые марксистский теоретик архитектуры и градостроительства Михаил Охитович раскритиковал в своем докладе, сделанном через месяц после убийства Кирова. В нем он обвинил зарождающийся сталинский стиль в отказе от провозглашенных конструктивистами принципов равенства и в пестовании «культа иерархии»⁷. Гигантское правительственное здание и соразмерный ему памятник Ленину нависли над советскими гражданами, обозначая конечную цель сталинизма, в котором поклонение правителю стало гражданской религией. Вскоре после этого выступления Охитович был арестован и умер в лагере в 1937 году.

В своей роковой речи бесстрашный Охитович отметил, что нацистские правители Германии разделяют враждебность Сталина к модернизму. В то время гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз были заклятыми врагами, но, подметив их сходство в стремлении к диктаторскому господству, Охитович оказался пророком. В августе 1939 года оба режима ошеломили мир, подписав пакт о ненападении. В секретном протоколе к договору они поделили между собой Восточную Европу. В следующем месяце гитлеровский вермахт и сталинская Красная армия с двух сторон вошли в Польшу, начав тем самым Вторую мировую войну.

Гитлер с самого начала не собирался соблюдать мирный договор и планировал вторгнуться в Советский Союз. Прежде всего он мечтал о такой расправе с Ленинградом, по сравнению с которой сталинские казни в подвалах и депортации в Сибирь показались бы просто цветочками. Для нацистского фюрера, как и для «великого вождя советского народа», город на Неве был не просто городом, но идеей. Если Петр Великий основал Санкт-Петербург как ворота, через которые европейские технологии и культура могли бы проникать в его азиатскую империю, Гитлер рассматривал город как плацдарм низшей азиатской цивилизации на европейском континенте. Гитлер называл его «ядовитым гнездом, из которого в течение стольких лет азиатская зараза проникала в пределы Европы»⁸. В целях очищения европейской культуры в преддверии тысячелетней эры Третьего рейха Ленинград должен был быть уничтожен. В документе немецкого командования, представленном в качестве доказательства на Нюрнбергском процессе, говорилось: «Фюрер принял решение стереть Петербург [sic] с лица земли… Если ситуация в городе станет такой, что будет сделано предложение о его сдаче, оно должно быть отвергнуто… Выживание даже части населения такого крупного города не соответствует германским интересам»⁹.

Когда в июне 1941 года Германия атаковала СССР, вермахт двинулся прямо к Северной Венеции. Пока верхние эшелоны Красной армии еще оставались парализованными эффектом внезапного нападения, ленинградские хранители культуры уже приступили к работе. Не дожидаясь приказа из Москвы, высохший, лысый, белобородый директор Эрмитажа Иосиф Орбели, переживший Большой террор (его уволят уже в послевоенную чистку), собрал своих подчиненных и приказал начать упаковку сокровищ музея для эвакуации на восток, подальше от линии фронта.

Полмиллиона экспонатов были отправлены на оборудованных зенитными орудиями поездах в расположенный на азиатской стороне Урала Свердловск незадолго до того, как немцы прервали железнодорожное сообщение¹⁰. Одной из последних эрмитажные работники упаковали скульптуру Вольтера, созданную Гудоном по заказу Екатерины Великой, а затем отправленную на чердак во время Французской революции, – один из ярчайших символов и возможностей города, и его противоречий.

Пока сотрудники Эрмитажа работали день и ночь, город вокруг них уже начинал рушиться. В сентябре 1941 года немецкие войска замкнули кольцо вокруг Ленинграда, и в загородных дворцах расположились их командные пункты. Пути продовольственного снабжения были отрезаны, а городские склады с мукой и сахаром сгорели после бомбардировок немецкой авиации. Поначалу работники пекарен поднимали полы, чтобы собрать из-под них всю муку, скопившуюся там в сытые времена, но когда кончились и эти крохи, ежемесячно от голода стали умирать десятки тысяч ленинградцев¹¹. Немногие городские интеллектуалы, которые пережили Великий террор, объедали клей с корешков своих книжных собраний. Простые рабочие варили кожаные ремни. Отчаявшиеся ленинградцы отправлялись к спекулянтам на Сенной рынок, чтобы обменять обручальные кольца на кусок хлеба или загадочные мясные пирожки, которые, по слухам, делались из человечины. Более миллиона человек умерли за девятьсот дней блокады¹². Ленинград стал крупнейшим в истории человечества городом, когда-либо полностью блокированным противником¹³.

Когда фашистская блокада отрезала Ленинград от Москвы и остального Советского Союза, ленинградцы стали называть оставшуюся за пределами кольца Россию «материком»¹⁴. Метафорически Ленинград всегда был островом у побережья России, неукротимым городом с независимым образом мысли. Теперь война сделала его островом в буквальном смысле, оторвав от остальной страны. В 1941 году в годовщину Октябрьской революции произошло немыслимое в сталинской России событие: на проспекте Стачек, рядом с национализированным Путиловским заводом, который после убийства партийного вождя был переименован в Кировский, вспыхнули протесты. Собравшиеся там рабочие и студенты изолированного города смело призвали к свержению большевистского режима. Советские войска получили приказ стрелять в демонстрантов, но отказались подчиниться. Ситуация разрешилась, только когда нацистский снаряд упал в непосредственной близости от толпы и она рассеялась сама по себе.

Хотя сталинская тайная полиция никогда полностью не утрачивала контроль над осажденным мегаполисом, второй по величине город советского государства оказался шокирующе близко к состоянию вольной Ленинградской республики. Коммунистическое руководство города вызывало в народе презрение. В то время как норма выдачи хлеба по карточкам сократилась до 125 граммов в день¹⁵, в столовой Смольного соблюдали только одно правило военного времени: добавки мяса не даем. Сам Смольный был немедленно закомуфлирован от налетов немецкой авиации, в то время как прославленные памятники имперского города, в том числе Исаакиевский собор и Адмиралтейство, месяцами стояли без маскировки. Многим казалось, что городские власти совсем не против того, чтобы исторический центр исчез с лица земли.

По сей день масса петербуржцев полагает, что даже в 1943 году, когда в ходе войны наступил очевидный перелом, Сталин не торопился отбрасывать нацистов от Ленинграда, чтобы ненавидимый им город был как можно сильнее обескровлен. Безо всяких догадок можно утверждать, что Ленинград, население которого из-за голода и эвакуации сократилось с трех миллионов до одного¹⁶, был восстановлен последним из всех крупных советских городов, оказавшихся в зоне военных действий. Память о внезапном нападении, массовом голоде и нелояльности к режиму во время блокады не соответствовала официальному сталинскому мифу о «городе-герое», доблестно бросившем вызов фашистам. Неудобной была и правда о том, что отчаянная борьба ленинградцев за выживание была борьбой за их город, а не за страну. Первый директор Музея обороны Ленинграда, открывшегося всего через три месяца после освобождения, чтобы увековечить память о жертвах блокады, был приговорен к расстрелу (позже замененному 25-летним сроком), а сам музей был закрыт вплоть до эпохи Горбачева. Даже официальный Монумент героическим защитникам Ленинграда был сооружен неподалеку от Дома Советов только в 1970-х годах.

После Великой Отечественной войны, правление Сталина стало еще более великодержавным и националистическим, а ранние устремления большевиков к общечеловеческому прогрессу – устремления, зародившиеся в городе на Неве, – были преданы полному забвению. В 1943 году Сталин лишил взывавший к всемирной пролетарской солидарности «Интернационал» статуса государственного гимна СССР, заменив его ура-патриотическим сочинением, в тексте которого звучала его собственная фамилия. После войны Международный проспект, главная артерия альтернативного центра Ленинграда, был переименован в честь великого вождя. А жертвы его последней параноидальной чистки отправлялись в Сибирь или на тот свет заклейменные новым эпитетом – «космополит». Уважение к общемировым ценностям, которое всегда определяло дух города, стало основанием для расправы.

После смерти Сталина в 1953 году советский режим заметно смягчился, однако Ленинград так и остался на вторых ролях. Как во времена царской реакции, величайшие таланты города, вроде композитора Дмитрия Шостаковича и поэта Анны Ахматовой, находили возможности для самовыражения в искусстве, а не в политике, отодвигая границы дозволенного настолько далеко, насколько это было возможно. Одаренные люди часто выбирали самую черную работу, где никого не заставляли вступать в партию и по крайней мере можно было думать о чем хочешь. Одним из самых желанных мест стала несложная работа по наблюдению за общегородской системой парового отопления Ленинграда. Пока система функционировала нормально, человек мог писать музыку или сочинять стихи хоть весь рабочий день. Однако жизнь в условиях экономической стагнации и интеллектуального удушья советской системы была довольно мрачной. Из серых блочных высоток, построенных на окраинах города, люди добирались к своим застывшим в бюрократическом оцепенении рабочим местам на роскошном метро, которое открылось в 1955 году и чьи мраморные станции, «дворцы для народа», предвещали щедрое коммунистическое будущее, в которое уже никто не верил.

Альтернативу этому будущему ленинградцы, как обычно, нашли на Западе. Оправившись от драконовских мер 1949 года, когда в СССР были конфискованы все саксофоны, город стал крупным центром джазовой музыки. Интерес к рок-н-роллу пережил проклятья нового советского лидера Никиты Хрущева, который называл его «дерьмом собачьим»¹⁷. Бум рок-н-ролла подогревался европейскими туристами с финских круизных лайнеров, которые с радостью меняли свежие виниловые пластинки на водку. В ширящейся среде ленинградского художественного андеграунда слово «петербуржец» – то есть светский эстет и интеллектуал – стало одной из форм не-советской идентичности. Знаменательно, что одна из первых панк-групп города еще в начале 1970-х взяла себе в качестве названия первоначальное имя города: «Санкт-Петербург». Озадаченные партийные функционеры обвинили панк-рокеров в монархизме.

Положительным результатом снижения статуса города в советское время стало сохранение его исторического центра. Потрепанный войной и изрядно запущенный, Ленинград остался одним из самых красивых городов в мире. После блокады ленинградцев начали официально превозносить как «героических защитников города», а сами они, пережив нападки и Москвы, и Берлина, стали самыми пламенными в мире защитниками архитектурного наследия. К концу советской эпохи местное отделение Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры было с большим отрывом самым многочисленным во всей стране¹⁸. Оборонительная тактика была для Ленинграда единственным способом выжить. Но пока город занимался сохранением прошлого, а не строительством будущего, его вечная мечта о преображении России по собственному образу и подобию ждала своего часа в глубоком забытьи.