ШЕДЕВРЫ ИЗ КОЛЛЕКЦИИ ТИССЕН — БОРНЕМИСА

ШЕДЕВРЫ ИЗ КОЛЛЕКЦИИ ТИССЕН — БОРНЕМИСА

Шедевры из коллекции Тиссен-Борнемиса. Это западноевропейская живопись XIV–XIX веков, экспонировавшаяся в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Картина Франсиско Гойи «Асенсио Хулио». Капелла церкви Сан Антонио де л а Флорида.

Свет из стрельчатых окон полосами пробивает тьму.

Серебряные пылинки пляшут в самих солнечных бликах. Леса, стропила, перекрещенные доски. На помосте валяются кисти, краски.

Посреди этого первозданного хаоса — человечек — художник Асенсио Хулио.

Худенький, экспансивный, счастливый.

Ведь он помогает работать самому Гойе.

Шутка ли писать рядом, даже не писать, а иногда таскать ведерками воду, тереть краски, дышать одним воздухом с Франсиско. Слушать его слова. И кропать на бумажке ответ. Увы, строгий мастер глух уже шесть лет.

Сейчас король заказал Гойе эти фрески.

Таких не видела еще родина неподражаемых художников. Это чувствует Асенсио, и душа его ликует. Таким написал его Гойя. С маху, за два сеанса. Начертил в левом нижнем углу:

«Гойя другу своему Асенсио».

Гойя…

Это великий среди великих испанцев. Только он — последний великий испанец в XIX веке. Зато он проложил дорогу всей европейской живописи на столетия вперед.

Ведь недаром говорят, что была живопись до и после Франсиско. И это святая правда.

Могучий Гойя, буквально как Брейгель и Босх, перевернул все представления о фантастическом и реальном.

Но он умел писать так, что на его полотнах не постыдился бы поставить свою подпись сам Диего Веласкес.

Гойя открыл новь. Он сломал барьеры классической испанской школы.

Только, пожалуй. Эль Греко мог так сразить зрителя неожиданным решением холста. Но в отличие от Доменико Теотокопули Гойя писал в основном не библейские темы.

Пафос его творчества — народ, время, в котором он жил.

Это он воскликнул: «О, народ! Если бы ты знал, что ты можешь». А Гойя знал.

Но что он мог сделать?

Он сражался, как лев.

Его серии эстампов «Капричос» и «Бедствия войны» до сих пор непревзойденны как гражданственная публицистика, доведенная до высочайшей степени метафоры обличения.

Сын Арагона Гойя — плоть от плоти народа. И он не изменял себе, когда писал фамильные портреты королей (он был первый, любимый художник двора). Можно удивляться лишь одному: до какой степени кретинизма доходили порфироносные Бурбоны, не понимая и одобряя обличающие, зловещие свои лики на полотнах Гойи. Но такова логика власти. Великолепна кисть Франсиско. Он сохранил навеки эту веселую и жуткую, ароматную и зловонную, божественную и чудовищную жизнь своей эпохи.

Зеркало палитры, острая, как шпага, кисть Гойи, прожившего жизнь, полную звона клинков, поцелуев, вздохов и трагической болезни, глухоты, сроднившей его с другим гением — Людвигом Ван Бетховеном.

Кстати, их лица похожи. Массивные, мужественные.

Гойя, как никто в его время, владел мастерством письма а-ля прима. Он обладал абсолютным чувством тона, цвета, композиции. Поэтому невероятная свежесть его полотен поражает и ныне.

Но в отличие от сырых, ненарисованных этюдов некоторых наших нынешних мастеров «картины-этюды» Гойи совершенны по терпкому, единственному его видению мира, стальной меткости кисти, каждый удар которой ложился в цель.

Готье писал:

«Один эскиз Гойи, четыре точки в темной глубине его акватинты скажут больше о нравах его страны, чем самые длинные ее описания».

Он феноменально раздвинул представление о мире фантазии, мечты, аллегории, метафоры.

Философия его на первый взгляд странных, а порою и жутких грез ныне необычайно актуальна.

Можно только удивляться, как наши современники, живущие в век эпохальных противоречий, борьбы вчера и завтра, пишут иногда статичные, без остроты работы.

Конечно, не все.

Но все-таки боевое, патриотическое искусство Гойи будто призывает нашу молодежь к культуре, к страстности, к гражданственности …

«Человечество околдовано неудержимым движением науки, и только искусство способно вернуть его к реальности» — эти на первый взгляд парадоксальные слова Бернарда Шоу несут в себе глубокий смысл. Не секрет, что с каждым годом все убыстряется пульс бытия. Век научно-технической революции невероятно ускорил динамику, темп некогда размеренного образа жизни.

И люди, завороженные этим круговоротом все нарастающего стремительного ритма XX века, то ли за отсутствием свободного времени, то ли из-за бесконечной доступности средств массовой информации, особенно телевидения, то ли из-за всевозрастающей урбанизации отодвигаются все дальше от природы — теряют ощущение причастности к миру прекрасного.

Они, как белка в колесе, все учащают и учащают свой бег во времени.

Прагматизм, суета в погоне за долларовой или иной фортуной все более разрушают духовный мир Запада.

Вот тут и проясняется скрытое значение слов мудрого английского писателя.

Роль искусства в наше время всеобъемлюща, если оно человечно.

Тогда оно возвращает человеку самого себя.

Восстанавливает утерянные связи с природой. Заставляет объемно и убедительно ощутить цельность, достоинство человеческой личности.

Это бесконечно наглядно, когда прикасаешься к творениям истинных композиторов, поэтов, писателей, художников.

«Красавица», созданная венецианским художником Пальма иль Веккио, — жемчужина итальянского Высокого Ренессанса.

Самое поразительное, что «Красавица» далеко не идеал красоты.

Придирчивый физиономист может заметить, что и нос у нее длинноват, да и черты лица мелки.

Но разве в этом суть шедевра?

Чудо в том, что все кажущиеся недостатки меркнут в общем очаровании совершенства пластики цвета, пропорций, композиции, в гармонии гуманизма, властвующей в картине.

Василий Суриков восторженно воскликнул о живописи Тициана и венецианских мастеров XVI века (к которым принадлежал и Пальма Веккио):

«… Эти старики ближе всех других понимают натуру».

«Красавица». Холст долгое время приписывался Тициану из — за сходства с «Любовью земной», одним из персонажей его знаменитого полотна «Любовь земная и небесная».

Но ныне автор установлен — Пальма Веккио. Из золотой тяжелой рамы, обрамляющей картину, из черной бархатной тьмы на нас, обитателей восьмидесятых годов XX века, спокойно и величаво глядит гордая и своенравная женщина.

Художнику было сорок лет, когда он создал полотно и вложил в это творение все свое мастерство.

То был золотой век венецианского искусства.

Еще недавно творил «чародей из Кастельфранко» Джорджоне, трагически погибший совсем молодым.

В ту пору расцвело дарование могучего Тициана.

В 1500 году Венецию посетил кудесник сфумато, гениальный Леонардо да Винчи.

Вдумайтесь, в сиянии каких солнц писал этот портрет Пальма Веккио.

… На нас взирает сама Венеция.

На картине нет ни пышных палаццо, ни дворца Дожей, ни озаренных морским солнцем великолепных бирюзово-малахитовых каналов с плывущими черными гондолами.

Но посмотрите на роскошный разлет покатых плеч, осененных бронзово-золотыми кудрями.

Вглядитесь в строгий, непреклонный взор патрицианки, и вас посетит не только восторг, но и трепет.

Пальма иль Веккио. Красавица.

Дочь Венеции знала силу и власть своего обаяния.

Неотразима ее чарующая недоступная открытость.

Влияние праматери Евы — в нерешительном жесте руки, поправляющей прическу, в тщательно обдуманных магических сочетаниях складок драгоценных пунцовых, синих, белоснежных тканей, словно обрамляющих лунно-янтарное мерцающее тело молодой женщины. Особая мягкость разлита в прозрачных тенях, ласковых и зовущих. В картине нет и следа сюжета. Все предельно просто. Но зато в ней звучит, пожалуй, самый великий мотив искусства всех времен и народов — Человек.

Значительный.

Цельный и сложный.

«Молодой рыцарь на фоне пейзажа». Эта большая картина принадлежит кисти Витторе Карпаччо.

Он родился в Венеции либо в 1455, либо в 1465 году.

О его жизни и творческой судьбе известно крайне мало.

Хотя полагают, что он умер в Венеции в 1526 году.

Его живописи присуще влияние позднего кватроченто.

Карпаччо. Он обладал редким даром видеть мир увлекательно и свежо. И хотя его циклы жития святых — лишь пересказ древних легенд, в них с достоверностью изображен быт родного говора, с таким тщанием и душевностью, что эти росписи стали символом Венеции его времени.

Словом, представьте себе, что вместо темного фона в полотне «Красавица» вы видите замок, море и молодого кондотьера Франческо Мария делла Ровере, готового вынуть меч и сразиться немедля.

Ведь уже с 1523 года — а «Красавица» написана в 1520 году — он был главнокомандующим венецианских военных сил.

В ту пору ему было тридцать три года.

Сенат подарил ему дворец, и наша героиня могла вполне посещать праздники и приемы, которые устраивал рыцарь неаполитанского ордена Горностая.

На картине Карпаччо Франческо еще молод.

Так же, как природа, которая его окружает.

Поют птицы. Цокают копыта коня. Диковинные звери бродят по берегу морского залива.

Карпаччо. Молодой рыцарь на фоне пейзажа.

В густой траве вы заметите в левом углу белого горностая — символ его рыцарского ордена.

Часами можно разглядывать это полотно: так любовно и с таким добрым чувством выписаны все детали.

Начиная с облика юноши, его сверкающих доспехов и кончая цветами и кроликами, фламинго, оленями, собаками, населяющими этот мажорный полный вешних нерастраченных сил мир.

Но, не забывайте, еще миг — и вся эта идиллия может быть нарушена, ибо пора, в которую жили красавица и кондотьер, была эпохой ожесточенных войн, а Венеция в то время отстояла свою независимость от иноземных захватчиков.

Может, поэтому так горда и неприступна прелестная дочь Венеции, изображенная Пальма Веккио.

Взгляните.

Немедля волшебное искусство переносит вас в Голландию, в другую эпоху.

Как разительно несходство этих двух картин!

Карпаччо весь чеканно четкий, будто страница из атласа, соединяющего историю, ботанику, зоологию, географию и архитектуру, и вдруг Франс Хальс шутливо преподносит полотно — метафору.

Вечную тему — человек и природа.

«Рыбак, играющий на скрипке». Изображен весельчак в нахлобученной длинношерстной голубой шапке, жизнерадостный, пышущий какой-то поистине античной энергией, напоминающий древнего Пана.

Только вместо свирели в руках у него скрипка.

Одна странность: он левша.

Это наводит на мысль, что Хальс писал почти автопортрет.

Хотя музыкант нисколько не похож на истинного автора холста.

Однако не тайна его пристрастие к застолью, любовь к немудреному народному быту (ведь жил он в Харлеме, хотя и родился в Антверпене).

А Харлем — город рыбаков, крепких, смелых парней-зубоскалов и трудяг. И хотя Франс Хальс, ставший знаменитым и достославным мастером, получает заказы из кругов патрициев и бюргеров, он все же сохранил, как и Рембрандт, вечную привязанность к людям из народа.

Хальс. Рыбак, играющий на скрипке.

Хальс — живописец, намного опередивший свое время в смысле раскованности письма.

Его лучшие портреты — «Малле Баббе», «Цыганка» и этого рыбака — могли с успехом быть датированы XIX веком.

Настолько артистично и в то же время зримо звучит в них гармония рисунка, цвета, композиции.

Настолько они поистине импрессионистически реальны.

Естественно, что рассказ о жизни и творчестве Хальса требует и места, и показа ряда работ из его замечательного наследства. Но даже эта картина поражает своей кипучестью, лукавством, полна жизнелюбия и добра.

Искусство Франса Хальса, его картины обладают, как, впрочем, полотна всех крупных мастеров, одним поразительным качеством.

Их холсты чаруют вмиг.

И что необычно важно: Хальса можно заметить за сто шагов, настолько своеобычна и оригинальна манера его письма.

Он, подобно птице, поет, выпевает свои творения.

И этот мажорный, жизнелюбивый тонус передается зрителю.

Около картин Хальса всегда царят улыбка, радость…

Играет скрипка, напевает нехитрую мелодию скрипач. Плещут волны, бегут высоко в небе серебристые тучки. Вечная, неумирающая жизнь.

Однако это не означает, что время, в котором жил и творил Хальс, было столь счастливым. Но это осталось за кадром…

Только что мы дышали свежим морским воздухом, слушали немудреную игру скрипача. Пахло морем, солью, рыбой, потом, но вдруг мы попадаем в будуар светской дамы. В душный мир, благоухающий пудрой, французскими духами.

Уютно потрескивают дрова в камине.

Тепло.

Интерьер забит до предела вещами.

Чего здесь только нет!

Зеркало над роскошным мраморным камином и мехи для раздувания огня. Веер. И горящая почему-то свеча. И резное кресло с изогнутыми опорами, с валяющейся меховой шубкой.

Диковинная пестрая птица из фарфора и столь же затейливые китайские птахи-шинуази на ширме, из-за которой выглядывает живописный портрет хозяйки.

Буше. Туалет.

Сегодня бытует насмешливое и жутковатое слово «вещизм».

Одно из его проявлений — странное и порою бестолковое желание забить жилье антиквариатом.

Вот в этой комнате бездна предметов для любителей «шикарной» старины.

А где же люди? — спросите вы. Погодите…

Познакомимся с автором картины.

Франсуа Буше…

Чародей. Моднейший живописец своей поры. Художник искусства приятного.

Артист, мастер гривуазных пасторалей, мифологических любовных сцен и знаток светских будней.

Полотно «Туалет» весьма типично для его искусства. Человек потонул во множестве аксессуаров, написанных с блеском.

Сюжет предельно прост. Молодая дама занята туалетом. Она мило болтает со служанкой, может быть, обсуждая последние, свежие новости после недавних встреч.

Рисунок фигур, складки одежд, ракурс изящных туфелек — все исполнено безукоризненно.

Словом, в этой картине есть все, что угодно заказчику или заказчице. Хотя, возможно, сам Буше и любуется этим сладким хаосом и пустяковостью чувств, витающих в приторном будуаре, но зритель, любящий большое искусство и только что познакомившийся с величественной «Красавицей», не может не почувствовать перемену в образе человека, который с таким достоинством и так уважительно отражен в картине Пальма Веккио.

Вот зримый пример движения искусства. Так весьма ярко чувствуется разница между стилями — итальянский Ренессанс и рококо во Франции…

В полотне Франсуа Буше скрыта тайная ирония.

В отличие от обличительных бытовых композиций англичанина Хогарта муза Буше мягка и дружелюбна.

Художник поместил у ног хозяйки будуара кошечку, играющую с мячом.

Это метафора.

Символ беззаботности и игривости хозяйки будуара.

Это сказано тонко.

Без нажима.

Хотите — догадайтесь.

Хотите — не замечайте.

Альтдорфер. Портрет молодой женщины.

И вновь контраст.

Вслед за галантным и, по существу, суетным Франсуа Буше — вдумчивый и где-то наивный, но мудрый Альбрехт Альтдорфер.

Его «Портрет молодой женщины», бесхитростный и в то же время бесконечно своеобычный, уникален.

Ведь живописец за свою более чем полувековую жизнь (он родился в Регенсбурге в 1480 году и умер там же в 1538 году) создал много картин, по большей части пейзажей, и славу обрел именно благодаря этому жанру, хотя немецкая школа имеет в его лице «композитора», создавшего немало картин, овеянных романтическим духом древних легенд и библейских сказаний.

Сказочность и фантастика его полотен уходят корнями в народный фольклор.

«Портрет молодой женщины» — почти единственное изображение Человека крупным планом в искусстве Альбрехта. И надо отдать должное, мастер раскрывает перед зрителем глубокое чувство любви и уважения к портретируемой.

Как графически четок силуэт женской головки в своеобразном уборе. Великолепна пластика самой живописи. Альтдорфер, очевидно, работал тончайшей иглоподобной кистью.

Кое-где видны нервные, характерные акценты, подчеркивающие форму либо определяющие границы переходов цвета.

Как тщательно, поистине с бюргерской трезвостью выписана одежда, строгая, носящая оттенок нравственной чистоты и духовной красоты модели.

Поза женщины статична.

Таков порядок, уклад быта. Но вглядитесь в ее руки, унизанные перстнями: как они нервны и подвижны.

Ведь портретируемая еле сдерживает желание что-то сказать, подтвердить слова жестом руки.

Но молчит.

Только черные, как маслины, глаза словно пронизывают зрителя. Особенно заметен ее горящий взгляд на фоне бледного застывшего лица, с тонкой линией поджатых губ.

Крепкие скулы и слегка выдающийся подбородок, вздернутый нос говорят: эта женщина может постоять за себя.

Так, несмотря на внешнюю статичность и некоторый педантизм, живописец все же оставляет невольно образ живой и психологически очень непростой. Есть предположение, что этот единственный его женский портрет — изображение супруги.

Mac. Непослушный барабанщик.

Время стирает подробности биографий художников, как вода шлифует любые острые камни, превращая их в гальку. Счастье в том, что великие художники оставляют по себе знаки — картины. И по этим вехам можно иногда многое понять…

«Непослушный барабанщик».

Николас Мае изобразил в этой картине свой дом. У люльки дочки Иоганны сидит супруга Адриана Брауэрс. Мачеха показывает розги своему пасынку Юстусу, который посмел разбудить малютку, застучав в барабан.

Художник, изобразивший себя в зеркале, висящем на стене, запечатлел эту нехитрую сценку. Картина написана явно под влиянием Вермера и его школы, ибо Мае жил в Делфте, откуда вернулся в родной Дордрехт. Он родился там в 1634 году и умер в Амстердаме около 1693 года.

Надо заметить, что в 1648 году Мае работал в мастерской Рембрандта в Амстердаме, но, думается, искать влияния мудрого ван Рейна в искусстве этого плодовитого и преуспевающего художника не следует.

Слишком взвешенно и расчетливо расставлено все в картине.

Поэтому и влияние гениального Вермера Делфтского тоже скорее чисто внешнее.

Похож интерьер.

Висящая на стене карта. Разработана тема окна.

Соблюдена неукоснительная геометрия перспективы.

Взгляните на это полотно.

И вас, наверно, посетит некое ощущение уюта, обжитости — непреложной константы бюргерского бытия.

Достигнутого благополучия. Картины чем-то схожи, хотя принадлежат разному времени и странам.

Микеланджело Караваджо. «Святая Екатерина Александрийская».

При первом взгляде на картину трудно себе представить, что она означает. Беззаботно облокотясь на колесо, похожее на колесо телеги, сидит милая серьезная девушка в строгом бело — коричневом одеянии. Она спокойно взирает на зрителя, ее правая рука покоится на блестящем мече. В ногах парчовая алая подушка, на которую брошен пучок хворостин.

Караваджо. Св. Екатерина Александрийская.

Никогда никто не может себе представить, что гордую и предельно сдержанную молодую женщину буквально через миг подвергнут жесточайшим пыткам. Что вскоре ее распнут на этом колесе и будут четвертовать именно этим мечом и избивать розгами, возлежащими на подушке.

Художник счел нужным изобразить Екатерину как символ полной отрешенности от грядущих пыток. Ее фанатизм передал Караваджо с суровой монументальностью.

Живописец-новатор прожил всего тридцать семь лет.

Но вклад его в историю живописи огромен.

Он, по существу, был одним из первых представителей «живописцев реального», повлиявших позже на такого крупного художника-реалиста XIX века, как Курбе.

Сила Караваджо была в редком умении придавать мифологическим и библейским персонажам вполне осязаемую, реальную форму; кроме того, его отличала необычно скульптурная, весомая лепка формы, построенная на сильных контрастах света и тени. Мастер противопоставил свое творчество маньеризму и успешно преодолел это влияние.

Герои его холстов — люди, мужественные, темпераментные, обладающие недюжинным характером.

В таком направлении творчества живописца немалую роль сыграла его судьба, полная драматических, а порою трагических ситуаций. Он был непомерно вспыльчив, дрался на дуэлях. А в 1606 году убил в ссоре соперника и вьшужден был бежать из Рима в Неаполь. Художник умер в расцвете творческих сил, изнуренный тяжкой болезнью, в 1610 году.

«Екатерина Александрийская» была написана в 1597 году по заказу мецената кардинала Дель Монто, одновременно с росписями в церкви Сан Луиджи деи Франчези. Холст знаменует уже зрелый стиль мастера и отличается монументальностью в решении формы. Особо следует отметить превосходное светотеневое решение, которое, несмотря на некоторую черноту, подкупает благородством и обобщенностью.

Это, несомненно, одна из жемчужин собрания.

В истории искусств бывают порою любопытные встречи во времени.

Микеланджело Караваджо (1573–1610) родился через век после Микеланджело Буонарроти (1475–1564). Нет нужды сравнивать масштаб их дарований. Ибо Буонарроти поистине первый из первых. Но и Караваджо обладал блистательным талантом и огненным темпераментом. Однако роковая судьба этого мастера обрекла его умереть в 37 лет, вовсе не высказав до конца всего того, чем полна была его пылкая душа.

Но что-то таинственно схожее было в их мятежных характерах — неудержимость в гневе, преданность искусству. И, конечно, главное, то безмерное влияние, которое оказало творчество и Микеланджело Буонарроти, и Микеланджело Караваджо на последующие поколения.

Каждый из них как бы переступил порог века. И вот здесь, на переломе столетия, на стыке времен, они сумели открыть и внести, каждый свое, неповторимо реформаторское новое, в казалось бы, все знающий и все изведавший мир художества.

Грядет третье тысячелетие нашей эры. До него осталось меньше пятнадцати лет. Я предчувствую, что где-то, возможно, в глубине необъятной Родины, растет юноша, который скажет новое, свое, никем еще не виданное слово в живописи.

Верю.

Кора. Акрополь