VII «НЕУКЛЮЖИЙ УЧЕНИК ИНОСТРАНЦЕВ»

VII

«НЕУКЛЮЖИЙ УЧЕНИК ИНОСТРАНЦЕВ»

Художественные критики начала нашего века, открывшие ряд забытых русских художников XVIII — начала XIX века, называли их «неуклюжими учениками иностранцев», в их число попал и крепостной Тропинин. С другой стороны, украинские историки искусства, в те же годы изучавшие творчество Василия Андреевича украинского периода, заявили, что в нем погиб замечательный исторический живописец.

Как мы теперь видим, Тропинин, если и был чьим-либо учеником, то уж, конечно, не «неуклюжим». Изучение приемов и почерков разных европейских мастеров помогло ему выработать свой характер письма. Полотна художника обнаруживают одинаковую виртуозность и во владении лессировочной техникой, то есть постепенным, по мере высыхания, наложением просвечивающих тонких слоев краски, и в работе широким открытым мазком «а la prima».

Обычно искусное применение лессировок, главным образом в передаче тела — лица, рук, сочетается в его картинах со свободной трактовкой и широким мазком в тканях и драпировках, где поверхностные прописи и блики создают полную иллюзию фактуры предметов. Однако приемы легко варьируются в соответствии с художественной задачей. При этом широкий диапазон возможностей, который обнаруживает живописная манера Тропинина, создает определенные трудности для опознания его полотен.

Не правы и украинские исследователи, сетующие на портретные заказы художнику, отвлекающие его от исторической живописи. Москва 1810-х годов не давала почвы для создания значительных исторических полотен. Надобность в них вполне удовлетворялась полукопийными произведениями. И среди многочисленных сюжетов, сохранившихся в альбомах художника, нет ни одного вполне самостоятельного замысла.

В то же время жанровые образы Тропинина не только вполне самостоятельны, они были как бы порождением самой жизни. И, созданные художником, они органично жизнью же и принимались.

В добром десятке современных Тропинину копий и собственных повторений художника разошелся среди любителей и коллекционеров «Смеющийся мальчик». На полотне, принадлежащем сейчас Куйбышевскому художественному музею, есть надпись, свидетельствующая, что изображение является портретом сына Казакова. На картине Узбекского государственного музея имеется дата — «1819 год». «Мальчик с книгой» также известен в ряде копий. Среди подготовительных рисунков находим и голову юноши в повороте, близком к положению головы читающего мальчика. Черты лица юноши настолько идеализированы, что трудно решить, с натуры ли он срисован или с античного слепка. Это свидетельствует о сознательном поиске средств обобщения, типизации образа, выражающего идеалы художника, идеалы его времени.

И все же высшим провидцем Тропинин был в портретном искусстве. Уже в конце раннего периода творчества наряду с известными портретами, вводившими художника в ряд современных ему русских портретистов, среди малоизвестных работ находим те, в которых проявились новые для его времени тенденции, свидетельствующие о потенциальных возможностях крепостного мастера.

Если семейный портрет Морковых 1813 года еще приводит на память застывшие фигуры, прямо смотрящие на зрителя с домотканых холстов, расписанных дворовыми «мазунами», то уже этюды к нему знаменуют наступление новой эпохи.

Сравнивая портрет Ираклия Моркова в виде мальчика со свирелью, написанный до 1812 года, и его же изображение с братом Николаем, считающееся этюдом к семейной группе 1813 года, легко увидеть как близость этих работ, так и их различие. Между этими произведениями проходит граница начального, еще во многом зависимого творчества Тропинина, и раннего, но уже вполне самобытного его этапа. Перед нами как бы два художника. Разумеется, они очень близки между собой, у них много общего, как у кровных братьев. Первый принадлежит прошлому веку с его вниманием к натуре и предметному миру, с изяществом тонкого письма. Второй сосредоточился на внутреннем проявлении жизни и стремится передать душевное состояние моделей.

В портрете Ираклия и Николая Морковых колорит и фактура предметов уже всецело подчиняются настроению юношей. Это первый образец тональной живописи в творчестве Тропинина. Свет мягко лепит задумчивые юные лица. Здесь нет ни одного цветового акцента, гамма полотна монохромна. Оливково-зеленый колорит его как нельзя более соответствует меланхолическому сюжету. Этюд написан свободно, широкой кистью, будто в один присест. Непринужденность, интимность являются здесь самой программой художника. Поэтому форма этюда, фрагментарность изображения, запечатлевшего лишь один момент внутренней жизни, приобретает значение вполне законченной картины. И если обратиться к современной литературе, мы найдем аналогию в поэтических жанрах, таких, как «Послание к другу», «Импровизация», «Тост», получивших тогда широкое распространение. Темой их также была та или иная сокровенная мысль, душевный порыв.

Чаще всего это беседа с другом, беседа, овеянная тихой грустью, раздумьем о жизни, беседа, где звучат слова разочарования, предчувствия близкой разлуки. Братья Морковы в портрете также будто ведут тихую беседу в духе поэта-романтика.

«Скажи: что так задумчив ты?

            Все весело вокруг;

В твоих глазах печали след;

            Ты, верно, плакал, друг?»

(В. Жуковский, Утешение в слезах)

Знаменательно, что при всей самостоятельности портрета братьев Морковых легко обнаруживается его связь с русской традицией. Художник идет по стопам Боровиковского, развивая лирический портрет-диалог, портрет-дуэт.

Второй этюд к той же семейной группе — портрет графини Наталии — также продолжает русскую традицию. Его живописность и прозорливое проникновение в характер натуры сродни рокотовским женским портретам. В отличие от братьев юная графиня не была склонна к меланхолии, выражение лица ее жестко и своенравно.

Тропинин обнаружил в этом небольшом этюде высокую степень артистизма и живописного мастерства. Чарующе красивы сами следы кисти художника, эти аккорды краски, то сгущающиеся, то тающие, как дым, по которым вдруг пробегает трепетный блик — мазок яркого чистого цвета.

Портрет Платона Петровича Бекетова, одного из замечательных людей своего времени — издателя, одержимого идеей воссоздать в гравюрах портретную галерею известных русских исторических личностей, написанный Тропининым в середине 10-х годов XIX века, замечателен глубиной образа, целеустремленностью запечатленной в нем мысли. Он открывает длинную галерею портретов деятелей русской культуры, созданную художником в течение его жизни. Возможно, Бекетову принадлежала какая-то роль в биографии Тропинина — его портрет хранился в доме художника под именем «отца». Бекетов мог ввести крепостного художника в среду литераторов, которые были его близкими родственниками. Так, в 1815 году Тропинин пишет портрет двоюродного брата Бекетова Н. М. Карамзина и повторяет его в 1818 году для С. И. Селивановского. Заказывает ему свой портрет и Иван Иванович Дмитриев, известнейший тогда поэт, автор сентиментальных стихов, торжественных од и сатир, один из реформаторов русского языка. И в наше время еще можно услышать написанную на его слова песню «Стонет сизый голубочек…».

Портрет Карамзина тогда же был гравирован. Он открывал собрание сочинений писателя, изданное в 1815 году. Можно проследить ход работы над портретом. Карандашный набросок головы писателя, сделанный по первому впечатлению, мы обнаруживаем на обороте листа с академической фигурой Геркулеса. По-видимому, Карамзин не позировал, и рисунок был исполнен как бы «из-за угла». Знаем мы и этюд, писанный с натуры, очевидно, очень быстро — в один присест. В нем остро схвачена выразительность беспокойного взгляда и энергия модели. Недавно хранителем фондов Всесоюзного музея А. С. Пушкина А. М. Мухиной среди полотен безымянных художников был обнаружен и самый портрет. Сохраняя живость натурных работ, он представляет Николая Михайловича более успокоенным, но и более значительным. Открытое, с прямым взглядом энергичное лицо писателя четко выделяется на глубоком темном фоне. Живописным ключом образа служит цвет жилета — красивейшего тона золотой охры, светоносность которого усиливается белизной крахмального галстука.

Сравнивая этот и известный ранее вполне ординарный портрет Карамзина, принадлежащий Третьяковской галерее, трудно поверить, что писаны они одним художником и с очень небольшим интервалом времени. Однако это так. И здесь мы встречаемся с характерной чертой тропининского таланта: он прозорливец, темпераментный виртуоз, кисть которого с необычайной чуткостью и свободой решает сложные задачи ракурса, света, фактуры и формы; и он же подчас вялый, допускающий ошибки в рисунке, не знающий перспективы недоучившийся живописец-ремесленник. Натура, способная увлечь художника, вызывала в нем вдохновение, которое давало силы интуитивно преодолевать трудности мастерства. Умение, доводимое профессионализмом до машинальности, у Тропинина являлось как бы «наитием», возникавшим в момент творчества. Недостаточность мастерства обнаруживалась, когда перед художником стояла не увлекавшая его задача повторения созданного однажды образа. Третьяковский портрет Карамзина и есть такое повторение, исполненное для С. И. Селивановского три года спустя после первого.

Автором портретов Бекетова и Карамзина уже не мог быть тот робкий юноша, с которым мы познакомились по миниатюрному портрету 1800-х годов. Странствия по России во главе графского обоза, трудная, но независимая жизнь в разоренной Москве, исполнение важных заказов и общение с выдающимися людьми, интенсивная творческая жизнь и, наконец, завоевание права быть художником изменили облик Тропинина.

Автопортрет его 1810-х годов известен лишь по фотографии, но и она позволяет судить о скромном достоинстве Василия Андреевича в это время — уже отнюдь не приниженного лакея, а прежде всего артиста. Артистизм сказывается и в прямоте понимающего взгляда, и в свободной, непринужденной постановке фигуры, и в изящной небрежности костюма.

В своих «Письмах из Москвы» Свиньин писал о московских художниках: «Их много, и некоторые с большими дарованиями, но, не имея случая усовершенствоваться изучением оригиналов или выставить свои труды на суждение публики, что делается во всех столицах, они остаются в неизвестности… Главною препоною нашим артистам служит здесь более еще, чем в Петербурге, остаток жалкого предубеждения нашего в пользу иностранцев, предубеждения столь сильного, что оно затмевает самое знание живописи. Достаточно быть иностранцем и приехать из Парижа, Вены, Берлина, чтобы обирать по произволу деньги с московских жителей. Он не имеет нужды в отличном таланте, превосходящем таланты отечественных художников. Если портреты его не схожи, то в них находят удивительное искусство в живописи; если же схожи, то ему прощают самые грубые, непростительные ошибки в рисунке и тенях. Надобно, однако, отдать справедливость, что иностранные артисты должны взять верх над русскими в особенности хорошо объясняться — выставлять свои дарования! Русский художник или излишне скромен, или говорит таким языком, что самому соотечественнику трудно понять его. Сие, конечно, происходит оттого, что мало учатся и читают. Обращаясь с ними беспрестанно, я испытывал сие более многих других»[24].

Судя по «Автопортрету», такой «излишней» скромностью Тропинин не страдал — он уже в полной мере осознавал смысл и значение своего искусства. И именно в эти годы им было создано едва ли не лучшее его произведение.

«Голова мальчика», или, как чаще называют это полотно, «Портрет сына», — один из шедевров русской живописи первой половины XIX века.

Казалось бы, это легкий и свободный этюд, построенный на гармонии двух-трех светлых, теплых топов, мастерски передающих щедрое утреннее солнце.

Откуда же такая огромная вместимость образа, олицетворяющего самое понятие детства, свободы?

Попробуем разобраться в этом, проведя аналогию с современной поэзией. Вспомним пушкинские строки из «Евгения Онегина», как бы списанные прямо с натуры:

«Вот бегает дворовый мальчик,

В салазки Жучку посадив,

Себя в коня преобразив;

Шалун уж отморозил пальчик:

Ему и больно и смешно,

А мать грозит ему в окно…»

В следующей строфе Пушкин, иронически предваряя критику, называет эту картину «низкой природой», «изящного не много тут», — говорит он. Однако в каждом звуке его стиха мы ощущаем поэзию, полную гармонии и изящества. Недавний амур принял облик дворового ребенка, а его деревенские игры заменили шалости бога любви. И образ не только не потерял от этого поэзии и изящества, но приобрел еще неотразимую силу живого впечатления.

Так и в картине Тропинина греческий Антиной принял вид русского крепостного мальчика, и этот писанный с натуры мальчик в свою очередь оказался способным вместить широту гуманистических идеалов эпохи. И хотя кистью художника водила мечта о счастье собственного сына, произведение отразило ту общую жажду свободы, которая владела передовыми людьми в канун деятельности декабристов.

Уже в это время в искусстве Тропинина обнаруживается стремление передать социальную характерность изображаемых людей. В карандашном портрете Романа Барабаша, не крепостного, но целиком зависимого от Моркова арендатора, перед нами тип бедного человека с доброй и чистой душой — тип, так хорошо знакомый нам по русской литературе пушкинской поры. А вот портрет неизвестного артиллерийского капитана, он датирован 1819 годом. Лицо молодого офицера, одухотворенное мыслью, представляет уже совершенно новый тип человека по сравнению с романтическим гусарством, молодечеством и удалью, которые были свойственны героическим военным портретам предшествующих лет. Капитана мы скорее можем представить себе на Сенатской площади в декабре 1825 года, чем на параде или гусарской пирушке.

Новые, передовые для времени тенденции творчества Тропинина, ясные нам сегодня в перспективе развития русского искусства, не были понятны современникам, однако и они уже не могли обойти его талант и мастерство живописца. В 1819 году имя Тропинина появилось на страницах «Отечественных записок». Самого художника уже не было в Москве. С 1818 года он опять живет на Украине. После того как из древней столицы уехал царский двор, разъехались по усадьбам и дворяне, чтобы строгой экономией в деревне восстановить бюджет, расстроенный столичными балами и праздниками. Уехал в далекое Подолье и граф Морков, увезя вместе с собой крепостного художника.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.