Современное искусство как ценный актив
Современное искусство как ценный актив
Даже самые высшие виды духовного производства получают признание и становятся извинительными в глазах буржуа только благодаря тому, что их изображают прямыми производителями материального богатства и ложно выдают за таковых.
Карл Маркс, философ
Если некоторые самые дорогие произведения современного искусства покупают для спекуляций, надо ли по этой причине считать это хорошим вложением денег? Может ли современное искусство выполнять функции и других финансовых инструментов, например страховать от колебания курсов валют или защитить от инфляции? Денежный успех арт-дилеров Муграби или Саатчи — это правило или исключение?
С 2007 года люксембургское отделение компании Deloitte Touche Tohmatsu Limited (Deloitte), оказывающей аудиторские и консалтинговые услуги, организует ежегодную конференцию по искусству и финансам. Почему в Люксембурге? Там находятся многие фонды по инвестициям в искусство, а причины те же, по которым Великое герцогство является центром по инвестициям и в других областях, — налоги и конфиденциальность.
Основной темой каждой конференции была роль современного искусства в качестве ценного актива наряду с акциями, облигациями и недвижимостью. Большинство участников конференции и большинство финансовых аналитиков отрицательно относятся к мысли об использовании современного искусства в качестве инвестиции или класса активов. Современное искусство называют высокорискованным, неликвидным, непрозрачным, подверженным моде и преходящей популярности. Любые произведения искусства требуют больших затрат на транзакции, хранение и страхование. На рынке искусства хеджирование практически невозможно. И наконец, есть еще и проблема подлинности.
Несмотря на все перечисленные сложности, количество фондов по инвестициям в искусство в последние годы значительно выросло. По оценкам Deloitte, в конце 2012 года работало 47 фондов с активами на 1,6 миллиарда долларов. Большинство находились в США и Великобритании. В Китае (где подобные фонды мало регулируются) их было 63, действовавшие под эгидой банков, трастовых компаний и фирм по управлению активами, и на их долю приходилось около половины связанных с искусством управляемых активов в мире. Еще несколько фондов действовало в России, Дубае, Бразилии, Индии и Южной Корее.
Как оценивает Deloitte, общее количество находящихся в управлении средств составляет 960 миллионов долларов. Сумма кажется подозрительной, потому что некоторые российские и китайские фонды позволяют инвесторам вкладывать предметы искусства, а не капитал, часто без независимой оценки. Некоторые фонды инвестируют в творчество одного растущего художника, это в своем роде рискованная спекуляция на искусстве. Но сколько бы их ни было, искусство, безусловно, используется в качестве класса активов, в которые можно делать финансовые вложения.
Большинство фондов по инвестициям в искусство не регулируются, а в смысле количества предоставляемой ими информации к ним больше всего подходит слово «сдержанные». Две трети фондов, которые я пытался проследить, уже не существуют. Некоторые — Fernwood, Chase, Athena Fund компании Merrill Lynch и Christie’s Fund, среди прочих, — просто не смогли собрать капитал в 75–125 миллионов, на который рассчитывали. Другие, например Castlestone’s и Emotional Assets I Fund, покинули клиенты. По оценкам одной консультационной фирмы в области изобразительных искусств, двадцать из пятидесяти фондов, за которыми она наблюдала, потерпели фиаско или исчезли в течение полугода после краха на рынке искусства в 2008 году.
И все же новые фонды продолжают появляться. В типичном рекламном проспекте такого фонда упор делается на приобретении предметов искусства XX и XXI веков стоимостью в миллион долларов и выше при 15 процентах целевой годовой доходности, плате за управление 2 процента в год и 20-процентной поощрительной премии за доход сверх целевого. Некоторые фонды утверждают, что разрешают крупным инвесторам выставлять предметы искусства в их домах.
Каждый проспект подчеркивает, что инвестиции в искусство более эффективны в смысле налогов, если прибегнуть к услугам фонда. Многие страны облагают налогом прибыль на вложенный капитал и предметы коллекционирования по более высокой ставке, чем другие вложения; в США федеральная ставка на изобразительное искусство составляет 28 процентов и 15 процентов — на акции и облигации. Фонд с головным офисом в Нью-Йорке, но зарегистрированный в офшоре, например на Каймановых островах или в Люксембурге, не платит налогов на прибыль с вложенного капитала. Всю прибыль можно снова вложить в новые предметы искусства или распределить между участниками в качестве дивидендов, которые облагаются налогом по более низкой ставке.
Насколько налоговые ставки влияют на вложения в искусство, стало очевидно на нью-йоркских торгах в ноябре 2012 года, которые пришлись на неделю президентских выборов и представляли собой последнюю возможность вывести активы на крупном аукционе в течение 2012 налогового года. Тобиас Майер из «Сотби» сказал, что крупные консигнации Питера Бранта, Стивена Коэна, Стива Уинна и телепродюсера Дага Крамера отчасти объясняются опасением, что вновь избранный президент и конгресс могут поднять ставку налога на прибыль с вложенного в искусство капитала. Все эти коллекционеры выставили на торги лоты стоимостью свыше 10 миллионов долларов.
Как обычно говорят фонды (и семейство Муграби), их инвестиционная стратегия состоит в том, чтобы купить и держать не меньше пяти лет. Несколько фондов попытались ввести десятилетний запрет на продажу, но мало кто из инвесторов был готов вкладывать средства на такой продолжительный период. У большинства фондов период запрета короче, у других, прежде чем инвестор может изъять свои средства, следует 90-дневный период ожидания.
Самая главная забота любого фонда — требуемый прирост стоимости. Чтобы покрыть оплату управления, расходы на транзакции, когда фонд имеет дело с аукционным домом или дилером, а также расходы на хранение и страхование, весь инвестиционный портфель должен получать не меньше 10, а то и 15 процентов в год, чтобы просто свести концы с концами.
Кроме того, встает вопрос: может ли фонд стремиться к высокой доходности и при этом обеспечить ликвидность, когда инвестору потребуется вернуть деньги? Что будет, если фондовый рынок погрузится в рецессию и рынок искусства придет в упадок? Выплатит ли фонд деньги инвесторам и будет ли вынужден продавать предметы искусства? Смогут ли менеджеры фонда продать оцененные предметы искусства из портфеля и добиться хорошего финансового результата в короткий срок, опираясь на неэффективное искусство и оценивая его по цене приобретения?
Целевая ставка в 15 процентов дохода ежегодно сверх расходов означает, что фонд (и любой портфель инвестиций в искусство) должен как минимум удваивать стоимость каждые пять лет. И удвоиться в цене за это время должны не просто отдельные работы, а весь портфель. Исходя из индексов рынка искусства, лучший долгосрочный результат, которого возможно добиться, — 4 процента увеличения в год; самый высокий долгосрочный результат, который мне доводилось видеть, — это 6 процентов, а самый низкий — около 3,2 процента. Чтобы добиться гораздо более высокого роста, управляющие фондов должны либо обладать незаурядными способностями, либо уметь изумительно рассчитывать время.
Если действует достаточное число фондов по инвестициям в искусство, некоторые из них могут в течение нескольких лет добиваться значительной прибыли. Вспомните карикатуру Скотта Адамса 2009 года из цикла про Дилберта. Директор Догберт предлагает инвестиционную стратегию боссу-всезнайке: «Для начала выберем наугад 10 паевых фондов. А потом разрекламируем те, которым просто повезло. Моя цель — стать главным поставщиком воображаемой компетентности».
Не замечая Дилберта, некоторые докладчики на конференциях Deloitte выступают с, как им кажется, убедительными доводами в пользу современного искусства в качестве инвестиции либо, по крайней мере, в качестве средства хранения капитала в нестабильные периоды. Основной аргумент в пользу роста цены на предмет искусства — это фактор редкости. Говорят, что каждый год появляется больше новых миллиардеров, чем качественных произведений современного искусства. Некоторые из этих миллиардеров откроют собственные музеи, тем самым не выпуская предметы искусства на рынок и создавая спрос на более современные работы.
Далее речь идет о том, что на уровне средней цены спрос на художественные «материальные активы» останется, так как многие сверхбогатые люди потеряли деньги (или не получили достаточной прибыли) на традиционных активах. Любой, кто потерял деньги во время кризиса 2008 года на финансовых продуктах, в которых не разбирался, будет испытывать соблазн вкладываться по страсти, а не расчету, ради эмоционального вознаграждения плюс некоторые перспективы финансового дохода. Однако требуется порядочная вера, чтобы перейти от тезиса, что «спрос останется», к тезису, что цены будут расти со скоростью двух знаков в год.
Иногда искусство представляют как страховку от волатильности[8] валютного курса. Это было верно до недавнего времени, когда доллар колебался и евро был неустойчив. Специалисты аукционных домов делятся историями про то, как искусство использовали в качестве хранения капитала. По их словам, десятки миллионов безналичных долларов приходили с офшорных счетов на Британских Виргинских островах, Каймановых островах и в Панаме; после этого предметы искусства отправлялись в Швейцарию или Люксембург и исчезали на складах в беспошлинной зоне.
Произведения искусства, кроме того, проще оставлять в наследство, не привлекая особого внимания налоговой службы, чем недвижимость и акции. Об этом говорили на парижской ярмарке FIAC в 2012 году. Сверхбогатые посетители ярмарки внезапно осознали, что французские власти в самом деле собираются ввести 75-процентный налог на высокие доходы и, может быть, налог на роскошь на предметы искусства стоимостью свыше 50 тысяч евро. Когда состоятельные семейства стали обдумывать перевод активов в Англию, Бельгию или Швейцарию, вдруг возник спрос на легко транспортируемое искусство (и даже предложения обменять на него дорогие квартиры). Позднее французский суд постановил, что предлагаемый налог не соответствует конституции страны, но правительство уверило, что все равно его введет в каком-нибудь другом виде.
Помимо прочего, искусство может в некоторой степени застраховать владельца от инфляции, что представляет огромный интерес для китайских и бразильских коллекционеров в условиях предполагаемой инфляции 8 процентов и выше. После 2011 года такие возможности искусства также привлекли внимание тех, кто полагал, что американский доллар вошел в период упадка. Если половина госдолга США принадлежит иностранцам, у государства возникает сильное искушение решить проблему за счет печатания денег; в таком случае, по прогнозам, долгосрочным результатом станет ослабление доллара.
И еще один аргумент в пользу искусства как одного из видов актива в диверсифицированном портфеле заключается в том, что в кризис его цена снижается медленнее, чем цена акций. Это объясняется несколькими причинами. Мало кто из коллекционеров берет кредит на приобретение предметов искусства; кредитный кризис, когда банкиры приостанавливают выдачу новых займов, не так влияет на рынок искусства.
Кроме того, цены стабилизирует и так называемое якорение. Это психологический процесс, при котором человек считает вещь ценной, основываясь на том, сколько он за нее заплатил. Коллекционер не расстанется со своим Францем Клайном за два миллиона, если заплатил за него три, следовательно, он столько и «сто?ит». Он будет держаться за эту мысль, даже если никто не захочет выложить больше. Якорение объясняет, почему пузырь на рынке жилья в Америке так медленно сдувался после начала кризиса в середине 2008 года; многие продавцы не соглашались на цену ниже той, по которой приобретали, до тех пор, пока уже не могли закрывать глаза на затянувшийся упадок на рынке. Якорение сильнее влияет на ценные активы; рецессия растягивается на более долгий срок. Это объясняет, почему после первого полугодия 2008 года в топовом сегменте рынка искусства цены все еще снижались медленнее.
Еще одно объяснение замедленного падения цен на арт-объекты — неликвидность, неэффективность и недостаток прозрачности частного рынка искусства. Во время рецессии аукционные дома принимают меньше консигнаций, а принятые предлагают по сниженным ценам. Предметы, которые плохо продаются, конфиденциально перепродают через дилеров и агентов; ни факт продажи, ни цена не разглашаются.
Самым убедительным аргументом в пользу инвестиции в искусство, пожалуй, будут эффектные истории в печати, где рассказывается о картинах, проданных раз в десять дороже, чем были куплены, — возьмем, к примеру, Miss ko2 Мураками или вышеупомянутых Муграби и Саатчи. Именно об этих немногочисленных невероятно выгодных сделках трубят все газеты. Пиар-отдел «Сотби» с большим энтузиазмом сообщил о продаже «Головы» (Head) Жана-Мишеля Баския за 1,9 миллиона долларов в мае 2011 года. В 2002 году ее купили за 158 тысяч, что означает 32-процентный годовой доход за вычетом расходов.
Но ни одна газета не рассказала о перепродаже «Натюрморта с зеркалом» (Still Life With Mirror) Роя Лихтенштейна, купленного в 2008 году за 9,6 миллиона долларов и выставленного на аукционе «Филлипс де Пюри» в мае 2011 года за 6,6 миллиона, то есть с убытком 18 процентов в год. Ни одна рубрика в художественном журнале не кричит о «Мидасе и бесконечности» (Midas and the Infinite) Дэмьена Херста с бабочками и искусственными бриллиантами, вставленными в покрытый эмалью холст. Она была куплена в 2008 году на торгах в «Сотби» в Лондоне за 825 тысяч фунтов (1,48 миллиона долларов) и перепродана с аукциона три года спустя израильскому инвестору Хези Бецалелю за 601 тысячу фунтов (947 тысяч долларов). Продавец понес убытки в размере 20 процентов в год.
И ни одна газета не кричит о наблюдении, которое приписывают Сергею Скатерщикову из Skate’s Research: «Ни одно произведение искусства, купленное дороже 30 миллионов долларов, ни разу не продавалось с прибылью». Я изучил прессу в поисках исключений из этого правила; насколько мне удалось выяснить, Скатерщиков прав, по крайней мере, в том, что касается аукционных продаж, о которых сообщалось в СМИ.
Читать об успешных инвестициях в искусство — это все равно что читать о скважине, где нашли нефть, — одной из сорока. Нигде в газетах вы не прочитаете о 39 скважинах, где ничего не нашли, или о «Мидасе и бесконечности». Вы нигде не узнаете, что «Кристи» и «Сотби» и даже «Филлипс» и «Бонэмс» отказываются принимать четыре из пяти произведений современного искусства, потому что художник уже вышел из моды.
Однако, по всей видимости, есть один фонд, действующий вопреки всем возражениям. Это Fine Art Fund (FAF) Филипа Хофмана. Он был открыт в январе 2003 года и располагается в георгианском здании за отелем «Дорчестер» в лондонском районе Мейфэр. С Хофманом мы встретились и поговорили на ярмарке «Арт-Базель Майами-Бич» в 2011 году.
Хофман так говорит о своих клиентах: «Они вообще не интересуются искусством; для них картины — способ диверсифицировать инвестиции». У FAF типичная для этой сферы деятельности система премиальных выплат «два на двадцать»: компания ежегодно вычитает 2 процента вложенного капитала в качестве платы за управление и на покрытие расходов и берет 20 процентов премии со всех ежегодных доходов свыше минимальной ставки доходности; в их случае это 6 процентов.
Некоторое время назад FAF объявил о 25 процентах прибыли с вложенного капитала, которые принесли его транзакции с искусством. На 2013 год Хофман заявил следующие показатели своего первого фонда, запущенного в 2004-м: «Валовая прибыль 19 процентов, чистая прибыль 6 процентов».
FAF публикует результаты раз в квартал, его активы оценивают специалисты «Кристи» и «Сотби», аудитом занимается компания KPMG. У фонда вложено 100 миллионов долларов инвесторами из 16 стран. На тот момент, когда мы разговаривали с Хофманом, минимальное вложение составляло 200 тысяч долларов с пятилетним обязательством и опцией трех продлений на год. В 2013-м минимальное вложение уже равнялось 1 миллиону. FAF не вкладывает больше 7 процентов фонда в одну «корзину»; он, к примеру, не будет самостоятельно делать покупку на 10 миллионов. Он вступит в синдицированную сделку.
Все инвесторы — физические лица. Пенсионные фонды и инвестиционные банки до сих пор держались в стороне, возможно из-за относительно небольшого вложенного капитала.
Модель работы Fine Art Fund весьма отличается от модели стандартного фонда «купить и держать». Он исходит из того, что рынок искусства непрозрачен; трейдер[9] с внутренней информацией и капиталом имеет удобную возможность воспользоваться несовершенством рынка. И конечно, в мире искусства нет запрета (и вообще концепции) торговли инсайдерской информацией[10].
FAF и аналогичные фонды прибегают к разным стратегиям, используя несовершенство рынка искусства. Первая касается продажи в бедственном положении: покупайте предметы искусства со скидкой у тех, кому срочно требуется ликвидность по причине развода, смерти или банкротства. Вторая — географии: используйте разницу в аукционных ценах на искусство отдельных художников и из разных регионов. Покупайте Пикассо в Лондоне по умеренной цене и перепродавайте в Гонконге (этот и другие примеры — мои, а не фонда).
Третья стратегия — региональная, то есть краткосрочное владение предметами искусства из конкретной страны или конкретного художника. Четвертая — это стратегия новичка: вкладывайтесь в творчество начинающих художников, которым пророчат большое будущее, и придерживайте его.
И наконец, стратегия, которая действительно требует инсайдерской информации, — это демонстрация. Иными словами, это приобретение работ художника, у которого вскоре намечается крупная выставка в музее, либо он договаривается о размещении своих работ в музейной экспозиции.
FAF обнародовал несколько своих успехов: Питер Дойг, купленный на «Сотби» в 2005 году за 880 тысяч долларов и проданный годом позже за 1,8 миллиона, среднегодовая прибыль 86 процентов; и Франк Ауэрбах, купленный в апреле 2005 года за 234 тысячи долларов и проданный в декабре 2008-го за 675 тысяч, среднегодовая прибыль 54 процента.
Очевидно, для модели FAF требуется, чтобы те, кто принимает решения, обладали большим опытом работы в аукционных домах или дилерами. Хофман проработал в «Кристи» двенадцать лет и в возрасте тридцати трех был самым молодым членом Международного совета правления. Председатель наблюдательного совета FAF — лорд Гоури, бывший глава «Сотби».
От какой принципиальной ошибки предостерегает Хофман? «Не покупайте то, что покупают все остальные; вы можете опоздать и прийти на рынок как раз в тот момент, когда знатоки с него уходят». Нью-йоркские аукционы современного искусства в ноябре 2013 года как раз и вызвали такое опасение, что знатоки уходят с рынка. Около тридцати работ, предложенных на торгах «Кристи» и «Сотби», поступили либо от крупных коллекционеров, таких как Стивен Коэн (который предложил около дюжины работ), либо от консорциумов по инвестициям в искусство. Эти тридцать работ составили значительную долю стоимости лотов, выставленных обоими аукционными домами, причем многие из них были куплены недавно. Когда инсайдеры любого рынка начинают продавать, обычные инвесторы начинают сильно нервничать.
В конце концов, идет ли речь о персональном портфеле инвестиций или о фонде, попытки предсказать будущую стоимость произведения искусства, определяемую групповым консенсусом, экономист Джон Мейнард Кейнс назвал конкурсом красоты. Пример Кейнса взят из 1930-х годов, когда газета The New York Times попросила читателей выбрать шесть самых привлекательных женских лиц из сотни фотографий. Тому участнику, чей выбор будет в наибольшей степени соответствовать выбору большинства остальных участников, был обещан новый автомобиль.
Кейнс сказал, что участник должен думать не о том, кто ему лично кажется красивой, а скорее о том, кого сочтут самой красивой остальные судьи. Разумнее всего было бы выбрать шесть лиц, которые, как вам кажется, остальные посчитают самыми хорошенькими.
По словам Кейнса, фондовый рынок — это тот же конкурс красоты. Знающий инвестор должен выбирать не то, что считает самым перспективным, а то, что, по его мнению, сочтут перспективным другие инвесторы.
Покупать современное искусство в качестве средства хранения капитала, может быть, имеет смысл; покупать его в качестве инвестиции — это судить конкурс красоты. Вы должны предугадать, что другие покупатели посчитают ценным в будущем. Владелец галереи или консультант по инвестициям, который вам говорит: «Через пять лет этот художник будет стоить гораздо больше», находится в положении судящего конкурс красоты у Кейнса. Действуйте на свой страх и риск!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.