ГЛАВА 8. Изгибы

ГЛАВА 8. Изгибы

Матисс говорил Дюбрейю, одному из своих учеников: «В человеческом теле есть только выпуклости, ты не найдешь в нем ни одной вогнутой линии». Жильбер Ласко («Кольца и узлы») замечает по этому поводу: а как же впадины подмышек, ямочки на щеках, ушные раковины, щель влагалища, изгиб стана? Да без этого изгиба невозможны идеальные ягодицы.

Представьте себе две дуги, выгнутые в разные стороны: чем сильнее изгибается позвоночник, тем больше округляется зад. Как писал Корнель, «тем больше пыл, чем дальше наша цель». Попросту говоря, человек поклоняется выпуклой линии, вот и ищет ее повсюду, хотя в действительности ищет он женщину.

По этой самой причине необходим истинный математический гений, чтобы отыскать в ягодицах подобие картины Мондриана[26]. Вот парадоксальное определение ягодиц через прямую линию: «Часть задней стороны тела человека, ограниченная двумя воображаемыми линиями (параллельными земле, когда человек стоит), — первая из этих линий, верхняя, проходит через высшую точку разделения мышечных масс (а именно утолщений, образуемых мышцами, идущими по задней поверхности бедра к задней поверхности голени); вторая, нижняя, линия проходит под самой нижней видимой точкой мышечных утолщений, — а также двумя другими воображаемыми линиями, расположенными по обе стороны тела и перпендикулярными как земле, так и вышеописанным горизонтальным линиям. Перпендикулярные линии проведены через точку на бедре, в которой упомянутые мышечные утолщения соединяются с мышцами, лежащими на передней поверхности бедра». Некоторые насмешники даже позволили себе, опираясь на это невнятное определение, составить классификацию попок киноактрис, базирующуюся на трех элементах — квадрате, «горизонтальном треугольнике» и «вертикальном треугольнике». Квадрат, куда вписывается идеально круглая попа, объявили привилегией классических ягодиц (Луиза Брукс, Мэрилин Монро); «вертикальный треугольник» мог вместить тыквообразные или грушевидные ягодицы: они великолепны, но с возрастом быстро тяжелеют (Мей Уэст, Джейн Мэнсфилд, Жанна Моро, Беатрис Даль); наконец, «горизонтальный треугольник» символизировал мальчишескую попку спортсменки или очень юной девушки — этот тип (Брижит Бардо, Жюльет Бинош) встречается реже прочих.

Мир предпочел весьма старомодный, но куда более доступный способ описания ягодиц в терминах кривых линий: «...они то напряжены, то расслаблены, подобно лире или луку», как говорил еще Гераклит. Пытаясь дать определение ягодицам, мы в первую очередь упоминаем изгиб, и тут, конечно, не обходится без эстетики барокко. Стиль барокко — это облака, гирлянды, ракушки, своды, купола и завитки. Статуи святых в алтарях некоторых швабских церквей как будто искрятся весельем, они охвачены трепетным ликованием и очень похожи на колышущиеся ягодицы. Со времен «Суда Париса» Рафаэля художники изображали женскую наготу по одной-единственной причине: она позволяла им использовать эллиптическую, извилистую, волнообразную линию (ну и еще, разумеется, потому что женщины им просто нравились). И разве ягодицы не олицетворяют собой все завитое и круглое в женском теле: локон, щеку, вульву, глаз или ноготь? Возможно, они — идеальная метафора тела, заключенного, подобно моллюску, в раковину, гипербола, вмещающая его во всей своей полноте?

...Е — белизна шатров и в хлопьях снежной ваты

Вершина, дрожь цветка, сверкание короны...[27]

Сонет Рембо «Гласные» с трудом поддавался толкованию, что позволило Роберу Фориссону[28], больше известному широкой публике своими ревизионистскими идеями, предложить в 1961 году в журнале «Бизарр» его эротическую интерпретацию. По мнению Фориссона, Рембо описал в сонете женское тело, а потому следует всего-навсего положить букву «Е» на бок и написать ее округло, как греческую ? (эпсилон). «Белые полные груди, которые медленно набухают, потом гордо устремляются вперед, величественно красуются, а соски трепещут от удовольствия». Этому более чем смелому толкованию — в конце концов, познания Рембо в области красоты женского тела ограничивались книгами! — один из читателей «Монда» противопоставил гомосексуальную версию сонета, блазон о мужском теле, усмотрев в «Е» и контурах греческой ? — ни больше ни меньше — «веселую задницу», о которой писал Верлен.

Чтобы найти подтверждение этим не таким уж идиотским интерпретациям, достаточно взглянуть на рисунок Матисса «Изгиб», выполненный в 1933 году. Женские ягодицы сведены художником к одной линии, к легкому колебанию, к следу, оставленному ими в воздухе. Десмонд Моррис ошибается, утверждая, что универсальный символ любви — стилизованное сердце — навеян формой женских ягодиц: на жаргоне сутенеров XIX века символом зада действительно был туз — но не червовый, а пиковый или даже трефовый («В Риме были нередки шалости с «трефовым тузом» молоденьких аббатов», — изящно шутил Теофиль Готье в «Письмах к Президентше», 1850). Возвращаясь к заду в форме буквы «эпсилон», вспомним столь любимую современными художниками позу: женщина лежит на боку, подтянув колени к груди, и мы видим ее ягодицы — одну на другой, и меж ними — щель вагины. Как на полотне Пикассо «Фавн, срывающий покров с нимфы» (1930-1936). Поза, безусловно, радует глаз зрителя, открывающего для себя женщину во всей ее полноте: лицо, груди, вульву, гигантские шаровидные ягодицы и ноги. Иногда, как на картине Курбе «Сон» (1866), даже удается увидеть крестец. Это, конечно, явное излишество, но плоти, как известно, много не бывает.

И все-таки настоящий смысл изгиб ягодиц обретает только в движении. Попа вальсирует, волнуется, переливается, скользя по причудливой синусоиде. Альфред Дельво[29] в «Эротическом словаре» (1864) заявляет прямо, что женщина «крутит задом» перед мужчинами, чтобы воспламенить их. Бальзак пишет о «чувственном вращении» женского зада, а Лео Ферре[30] восторженно восклицает: «Твой стиль — это твой зад!» Богатство нашего словаря позволяет увидеть в выразительном действии одну из главных характеристик женственности. Она вертит задницей, крутит жопой, виляет кормой, отклячивает попу... все варианты перечислить просто немыслимо. Как заключает Марсель Эме[31], «ее как будто все время заносит на ходу, но это очень мило». Во французском языке для обозначения такого движения даже появились специальные глаголы. Когда Рембо пишет о женском теле, он не забывает упомянуть бешеную страстность зада. В этом смысле у задницы Рембо куда более дерзкий характер, чем у задницы Верлена: она подпрыгивает, она порхает. Вот что он пишет в 1870 году в рассказе «Сердце под сутаной» о ягодицах Тимотины Лабинетт: «...я увидел выступающие под платьем лопатки, и сердце мое переполнилось любовью при взгляде на твои грациозно раскачивающиеся крутые бедра!»

Так какова же природа этого движения? Оно, несомненно, не имеет ничего общего с подпрыгиванием грудей. Ягодицы плавно перемещаются слева направо и справа налево, как глаза или яички в мошонке. Последние, кстати, напоминают маленькую сморщенную задницу, когда тесно прижаты друг к другу, и тем более удивительно (особенно если видишь их впервые) смотреть, как они движутся туда-сюда. Покачивание ягодиц передается всему телу, так что женщина с сексуальной попкой никогда не останется незамеченной. Именно такой была Мей Уэст, хотя многие считали, что ее движения чересчур выразительны. Мей Уэст демонстрировала миру тугие округлости и изумительные бедра, олицетворяя собой все великолепие женщин с телом в форме буквы S. От корсета до шляпки, от носков туфель до выреза на платье Мей Уэст была невероятно сексуальна. Мэрилин Монро избрала для себя иную, «горизонтальную», стойку, ее еще называют «стойка на роликах». Говорят, именно поэтому она всегда носила туфли на очень высоких каблуках, причем один был немного короче другого.

Картину довершали платья с завышенной талией, как правило, с открытой спиной, их зашивали прямо на актрисе, чтобы ткань — прозрачная и тонкая, как кожица персика, — не порвалась. Подобные наряды повергали большинство окружающих женщин в ярость. Как восхищенно заметила соперница героини Мэрилин в «Ниагаре»: «Если хочешь носить такое платье, начинай готовиться к этому с тринадцати лет». Каким бы парадоксальным это ни казалось, за исключением нескольких кадров в бикини в фильме «Неприкаянные» (1962) и полуночного приема ванны в «Что-то непременно случится» (1962) Джорджа Кьюкора, Мэрилин нигде не появлялась полностью обнаженной. Кино «разложило по полочкам» анатомию актрисы, продемонстрировав зрителям ее грудь, бедра, живот и ягодицы, но так и не показало в костюме Евы. Кое-кто пытался раскрыть секрет идеальной фигуры с помощью каббалистического пересчета пропорций Мэрилин: 92/57/85. Последовательность выходила следующая: 2 — 3 — 4. Вычтя объем груди из роста, они получали 70 — идеальное число, производное от 7 — количество дней в неделе, цветов в спектре, врат в Фивах — и кратное 10 — сумме магической тетрады. Другие «специалисты» оспаривали эти результаты, утверждая, что счастливым числом Мэрилин была девятка, «символ совершенства, к которому ничего невозможно добавить, не рухнув в небытие». Да, Мэрилин — совершенство, но дело не в красоте ее ягодиц — просто она была на редкость гармонично сложена. Поэтому-то англичане и называли ее просто: Мммммм...

В противоположность Мэрилин, пишет Ален Флейтер («Энциклопедия наготы в кино»), кинематографическую карьеру Брижит Бардо можно назвать долгим стриптизом, длившимся три десятилетия и в конечном счете более чем полным. Первой, конечно, явила себя миру ее попа. В фильме «Свет в окне напротив» (1956) героиня — молодая женщина, страдающая из-за импотенции мужа, раздевается перед открытым окном. Зад Бардо снят в контражуре, а свет в этой ночной сцене поставлен так, что зритель видит лишь смутные очертания прелестной круглой попки актрисы. В том же году Бардо снялась в фильме «И Бог создал женщину...». Уже в первых эпизодах зад Бардо принимает солнечные ванны, спрятавшись за сохнущими на террасе простынями. Перед нами образ попки-оптимистки, понятия не имеющий о своей сексуальной привлекательности, не ведающей ни стыда, ни запретов. «Разве я непристойна? — спрашивает она. — Я естественна!» В 1958 году в фильме «В случае несчастья» Бардо, уже полностью освещенная, задирает платье и демонстрирует задницу своему адвокату (его играет Жан Габен). Несколько долгих минут он невозмутимо смотрит на нее, небрежно заложив руки в карманы дорогого двубортного пиджака, а потом отвешивает ей пару звучных шлепков. Идеальное завершение сцены. В «Истине» (1960) обнаженная Бардо танцует мамбо, а потом настает черед знаменитой сцены в «Презрении» (1963), когда Камилла упрямо вопрошает, красивая ли у нее задница. Известно, что Годар снял этот эпизод по настоятельному требованию продюсеров и поместил его в начале фильма, словно хотел одним махом покончить с проблемой. Так метрдотель в начале ужина демонстрирует клиенту живого розового лангуста, прежде чем унести его на кухню и бросить в кипяток. К этому моменту зад Бардо, идеально отвечавший требованиям «французского качества», был уже известен всему миру. Дерзкая, капризная, неукротимая попа кружила головы всем молодым людям того времени, олицетворяя собой одну из вершин творения.

«Я люблю круг, — говорила Ники де Сен-Фаль[32]. — Мне нравятся округлость, изгибы, колыхание. Мир круглый, мир — это грудь». Дали тоже любил округлости, но другие. «Из всех красот человеческого тела, — писал он, — сильнее всего впечатляют меня яички. Созерцая их, я ощущаю метафизический восторг. Мой учитель Пужоль[33] называл их прибежищем нерожденных существ. Я же вижу в них невидимое и вечное присутствие небесных сфер. Но я терпеть не могу болтающиеся мошонки, они напоминают мне о нищих попрошайках. Мне нравятся подобранные, плотные, круглые и твердые, как скорлупа ореха». Именно груди, яички и ягодицы олицетворяют совершенство округлости, ибо они придают объем и полноту изогнутой линии. В этом смысле западная культура, воспринимающая всякое отверстие как недостаток и изъян, хранит верность идеям Парменида, считавшего Вселенную идеальной сферой, гармонично круглой сферой, которую орфики предпочитали называть ослепительно белым яйцом. Сама выпуклость зада, масса и внушительная незыблемость этого зависшего над пропастью утеса делают его практически неприступным и вечным, как небесный свод. Разница лишь в том, что в сфере ягодиц есть разлом, трещина, скрытая рана, и вся их загадочность проистекает из парадоксального соединения купола и бездны.

Итак, задница доставляет нам удовольствие. В ее основательности есть нечто ободряющее. Особенно в трудных случаях. Она утешает, внушает желание верить в будущее. Возможность насытиться ею в созерцании или касании погружает нас в сладостную эйфорию. Не случайно дизайнеры уже лет десять создают предметы домашнего обихода, соединяющие в себе гладкие и округлые поверхности, так похожие на ягодицы. Топор в 1979 году выразил стиль эпохи в слогане: «Гладко, скользко, хорошо!» Скользкое приобретает «абсолютную эстетическую ценность, — говорил Дали о своей любимой безделушке, роге носорога, — когда оно связано с идеей проникновения». Итак, гладкость нравится человеку именно потому, что благоприятствует введению, при условии, конечно, что гладкий предмет не слишком заострен и не напоминает, скажем, ядерную боеголовку. Гладкий предмет должен быть круглым, в крайнем случае — овальным, чтобы не вызывать непоправимых разрушений. Округлые формы сегодня присутствуют повсюду. В грибках на детской площадке, в шарообразных пылесосах и спортивных кабриолетах. Округлость не дает нам забыть, что мир стесывается, как морская галька, и обсасывается, как леденец. Мода на эти формы подала дизайнерам женского белья идею создать бюстгальтер, приподнимающий и как бы надувающий грудь. Самым неожиданным образом в вырезе дамского платья оказывается подобие ягодиц. В эластичных лифчиках, придающих упругим грудям почти совершенную форму, есть нечто пневматическое. Любители задницы могут только порадоваться: создана женщина с четырьмя ягодицами, и ей больше не нужно оборачиваться, чтобы полюбоваться собственной попой. Этим чудом мы обязаны изумительному сочетанию жесткой арматуры и силиконовых подушечек.