III. Лицензионный Радж: Бомбей, 1947–1991

Во времена британского владычества Бомбей был узловой точкой империи. Остров у побережья Индии был одинаково тесно связан с метрополией по морю и с субконтинентом по железной дороге. Ни стопроцентно британский, ни полностью индийский, Бомбей был чем-то третьим. Но какая судьба ждала его в новой независимой Индии?

То, что Бомбей не очень вписывался в свежеобразованную республику, стало очевидно, когда сразу после обретения независимости вокруг него закипели языковые распри. Правительство в Дели разделило Индию на штаты, организованные по лингвистическому принципу. Эта федеративная схема отлично работала в сельских районах и вполне подходила даже таким крупным городам, как Калькутта, где языком общения был бенгальский, или Мадрас, где почти все владели тамильским. Но в Бомбее, где были перемешаны представители самых разных народов, причем не только из Индии, ближе всего к статусу универсального средства коммуникации был английский. Однако в первые годы независимости английский, как язык колониального господства, было решено постепенно, в течение пятнадцати лет, вывести из обращения (чего в итоге так и не произошло).

В Бомбее на момент провозглашения независимости самым распространенным языком (43 % населения) был маратхи – язык этноса, составлявшего большую часть городского рабочего класса³⁷. Гуджарати – язык торговцев и промышленников – занимал второе место³⁸. Для выхода из этого затруднительного положения многие предлагали объявить Бомбей территорией с федеральным управлением сродни американскому округу Колумбия, как это было сделано с индийской столицей Дели. Вместо этого в 1955 году центральное правительство решило, что Бомбей будет общей столицей лежащего к востоку от пролива штата Махараштра, где говорили на маратхи, и расположенного на севере Гуджарата, где главным языком был, соответственно, гуджарати. Компромисс не сработал, и волнения в среде говорящего на маратхи большинства не стихали, несмотря на жесткие полицейские меры. Так продолжалось до 1960 года, когда Бомбей стал столицей одного только штата Махараштра. Это было роковое решение. Отныне город, намертво пристегнутый к обширным внутренним районам Махараштры, будет находиться в ведении чуждых ему политиков, представляющих интересы чуждых ему избирателей. Даже в самые патерналистские периоды прямого британского правления чиновники, управлявшие Бомбеем, оставались верны городу и отстаивали его положение urbs prima in Indis, хотя бы потому, что знали: успех или неудачи Бомбея отражаются на всем колониальном проекте в целом. В молодой индийской республике, где островной мегаполис оказался в ведении людей с материка, дело обстояло совсем иначе.

С еще большими трудностями многоязыкий торговый порт вписывался в экономическую политику независимой Индии. Для Ганди, который в 1948 году, всего через несколько месяцев после завоевания Индией независимости, был убит индусским националистом, экономика Бомбея стала символом всего, что было не так с современной цивилизацией, – нечеловеческие условия фабричного труда на фоне роскошной мишуры, богатый город в бедной стране. Новая независимая Индия, говорил он, должна оставить свой промышленный, финансовый и коммерческий центр в колониальном прошлом. Первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру видел будущее страны иначе – он считал, что Индия должна быть промышленной державой с социалистической системой, построенной на сочетании советского централизованного планирования и стоящего на страже гражданских прав британского либерализма. Тем не менее его планы вполне согласовывались с антибомбейскими настроениями Ганди. Методы у Неру были несравненно мягче, чем у Сталина или Мао, однако цель была та же: понизить статус самого современного города страны и посредством централизованного планирования распределить его богатства по всем частям страны.

Незадолго до провозглашения независимости ведущие промышленники Бомбея встретились, чтобы обдумать, какой должна быть экономика города в новых условиях. Дж. Р.Д. Тата, наследник крупнейшей коммерческой династии Бомбея, и прочие собравшиеся магнаты уступили государству широчайшие полномочия по управлению их предприятиями. В рамках капитуляции перед централизованным планированием, которое стало известно как «Бомбейский план», промышленники согласились ограничить прямые иностранные инвестиции в свои компании и позволили государству регулировать цены и объемы производства – все, вплоть до полной национализации. В 1953 году правительство воспользовалось этим правом и для создания авиакомпании Air India национализировало Tata Airways. Бомбейским домовладельцам пришлось точно так же смириться с законом 1947 года о регулировании рынка аренды, который фиксировал размер квартплаты на уровне середины 1940-х, тем самым уничтожая любые стимулы к поддержанию зданий в должном порядке и тем более к их модернизации. И это при том, что население Бомбея за первые постколониальные десятилетия увеличилось втрое³⁹.

Многие историки экономики теряются в догадках, почему бомбейские капиталисты отдали государству столько полномочий. Однако, учитывая дух времени, это было практически неизбежно. Они просто вынуждены были признать, что британский Радж был благом для Бомбея, но злом для Индии. Несмотря на то что колониальная Индия производила достаточно пищи, чтобы прокормить свое население, в разных ее районах то и дело случался голод. Связав бедную страну с мировыми рынками, богатые города вроде Бомбея и богатые, развитые страны вроде Великобритании выкачивали из Индии жизненно необходимые ресурсы, просто предлагая за них более выгодную цену. Хуже того, даже в те годы британского правления, когда Бомбей переживал невероятный подъем, многие бомбейцы прозябали в нищете. Экономическая элита Бомбея была достаточно проницательной, чтобы понять: сохранить статус Бомбея как неравномерно богатого города у побережья разоряемой им страны просто невозможно в рамках крупнейшей в мире демократии.

Закон о промышленности 1951 года стал первым шагом правительства на пути к менее ориентированной на Бомбей экономике Индии. Заявленная цель нового закона заключалась в поддержании баланса между регионами при принятии решений о размещении новых предприятий. А смысл – для всех, кто мог читать между строк, – был в том, чтобы перенести промышленное производство с острова Бомбей в другие части страны. Чтобы обеспечить соблюдение компаниями новых правил, закон обязывал их представлять на одобрение государственных органов даже повседневные управленческие решения. Государственное вмешательство вскоре переросло в удушающую бюрократическую систему, которую прозвали «запретизмом», как новую религию, или «лицензионным раджем». Правительство независимой Индии ограничивало индийских предпринимателей не меньше прежних британских империалистов.

Поставленная Ганди задача сохранить отрасли, имевшие скорее духовную, нежели экономическую значимость (например, кустарное ткачество), в сочетании с настойчивостью Неру в равномерном распределении промышленного производства по территории страны привели к созданию системы, пагубной как для Бомбея, так и для всей индийской экономики. В то время как Япония и другие быстро развивающиеся азиатские страны использовали протекционистские тарифы для поддержки своей индустрии на тот период, пока она еще не была готова к открытой конкуренции с Западом, Индия брала местные компании под защиту, но наводила на них бюрократический морок, а то и просто национализировала, доводя до быстрого разорения. В лицензионном радже было не счесть перегибов, но одним из самых вопиющих было обложение недорогих синтетических тканей налогом на роскошь: чиновники с какого-то перепугу решили, что произведенные вручную ткани вроде шелка – это для бедных, а современная синтетика типа полиэстера – для богатых.

Чтобы распределить богатства и достижения Бомбея по внутренним районам страны, во времена лицензионного раджа строились грандиозные планы по преображению окружающего город региона. Прямо после обретения независимости в 1947 году, бомбейские градостроители с помощью нью-йоркского консультанта подготовили генплан развития Большого Бомбея, который предусматривал перемещение промышленности за границы города. Перенос заводов, как предполагалось, позволит избавиться от фабричных трущоб, заполонивших остров Бомбей. Решено было построить новый мост через пролив, который должен был соединить город с материком и тем самым облегчить вывод предприятий из города в сельскую местность. Однако из-за неэффективности индийского государственного сектора осуществление этих грандиозных планов бесконечно откладывалось. Мост, который собирались открыть в 1964 году, был завершен только в 1972-м.

Как и в Шанхае националистической эпохи или сталинском Ленинграде, новые индийские власти хотели создать альтернативный центр города вдали от впечатляющих, но унизительных для национального достоинства зданий колониального Бомбея. В 1964 году команда во главе с ведущим индийским архитектором своего поколения Чарльзом Корриа (свою романскую по звучанию фамилию он унаследовал от предков, живших в португальской колонии Гоа) опубликовала концепцию Нового Бомбея – «города-близнеца», который планировалось построить через бухту от первоначального urbs prima⁴⁰. С появлением Нового Бомбея самый крупный мегаполис в стране должен был из острова у побережья Индии стать двойным городом, равноправная половина которого находилась бы на материке. По тому, как Корриа обосновывал свой проект, было очевидно, что практические соображения – «Освоение восточного берега залива является необходимым условием упорядоченного роста Бомбея» – были для него не менее важны, чем идеологические. Новый Бомбей, писал Корриа с соавторами, «придаст энергии жителям города и всей страны, заставит их по новому взглянуть на себя… Опыт показывает, что строительство новых столиц не только удовлетворяет практический запрос на создание эффективных административных центров, но и становится источником гордости для всего населения». Конечно, говоря о «новых столицах», градостроители подразумевали даже не столько Вашингтон или Бразилиа, сколько сам «Старый Бомбей». Не будучи политической столицей британского Раджа, Бомбей был его идеологической столицей, сооруженной в качестве не только административного центра, но и источника гордости. Чтобы окончательно изжить наследие колониальной империи, необходимо было построить совершенно новый Бомбей.

В соответствии с планом, исполнение которого контролировалось Государственной промышленной и инвестиционной корпорацией Махараштры, отвечавшей за рациональное распределение промышленности по всему региону, правительственные учреждения штата должны были первыми переехать из островного города в Новый Бомбей, чтобы подать тем самым пример остальным секторам экономики. Государственные органы в то время казались самыми перспективными клиентами; новая индийская бюрократия непрерывно разрасталась по мере того, как отрасли промышленности национализировались одна за другой и все больший процент населения работал в госсекторе. Архитекторы и градостроители послушно проектировали дороги, железнодорожные станции и офисные здания в духе дешевого панельного модернизма, выдававшего приверженность Индии эпохи Неру приземленным социалистическим идеалам позднего Советского Союза. Комплекс у нового вокзала – нагромождение белоснежного бетона посреди обширной парковки, которое выглядит собранным из гигантских кубиков Lego и страдает от острой нехватки оконных проемов, – получил громкое название «центрального делового района Белапур» («белапур» переводится с санскрита как «город лиан»), видимо, в память о закатанной под асфальт пышной тропической растительности. Однако правительство штата сюда так и не переехало, оставив Новый Бомбей до сих пор прозябать на вторых ролях.

Вместо этого чиновники присмотрели себе только что осушенный район Нариман-пойнт почти в самом сердце исторического Бомбея, в нескольких минутах ходьбы от Овального Майдана, где викторианская готика правительственных зданий сэра Бартла Фрера смотрит на жилые дома в стиле ар-деко. Правительство штата, постоянно твердившее о необходимости перераспределения инвестиций из центра Бомбея на материк, пошло на попятный, едва дело дошло до него самого. В Нариман-пойнте чиновники не жалели денег на первоклассную архитектуру. Штаб-квартира национализированной Air India, построенная в 1974 году, выглядит как гигантская белая перфокарта. Здание было спроектировано нью-йоркской фирмой Johnson/Burgee Architects, партнером в которой был Филип Джонсон – суперзвезда модернизма и куратор МоМА. Расположенный рядом Национальный центр исполнительских искусств Джонсон построил уже единолично.

Новый «интернациональный стиль» – термин, введенный Джонсоном для описания лишенных каких-либо отсылов к своему географическому положению строгих модернистских параллелепипедов, в середине ХХ столетия выраставших по всему миру, – соответствовал стремлению Неру начать строительство независимой Индии с чистого листа. Вместо того чтобы опираться на местные архитектурные традиции, которые были присвоены – и по распространенному мнению скомпрометированы – насаждавшими индо-сарацинский стиль британцами, Неру призывал создать современную Индию, «не скованную традициями прошлого, но выражающую веру нации в будущее»⁴¹. Однако очень многих возмущало высокомерие государственных должностных лиц, которые облюбовали себе самые престижные кварталы и расположились там в зданиях, спроектированных наиболее заметными мировыми архитекторами, в то же самое время уговаривая остальных перебираться в далекие новостройки. В конечном итоге печальная участь проектов вроде Белапура и вялый рост индийской экономики привели к тому, что все больше индийцев стало задаваться вопросом, не является ли предлагаемый Неру путь к современной Индии дорогой в никуда.

Хотя в первые годы независимости в Индии не существовало сколько-нибудь заметной политической оппозиции, способной побороться с лицензионным раджем, противники государственной, основанной на ручном управлении стратегии экономического развития были всегда. В 1950-х годах два бомбейских экономиста предлагали решить проблему безработицы, заняв население на не требовавшем больших вложений и высокой квалификации производстве потребительских товаров для мирового рынка, вместо того чтобы воплощать мечты Неру о национальной тяжелой промышленности. В 1961 году юный Манмохан Сингх, который в конечном счете и выведет Индию на новый экономический путь, защитил в Оксфорде диссертацию, где доказывал, что рост индийской промышленности должен в первую очередь опираться на экспорт.

Вдали от кабинетов, где кипели высокоученые дискуссии, самыми серьезными идеологическими противниками Неру оказались болливудские студии. Чтобы расти вопреки национальной экономической политике, направлявшей инвестиции государственных банков не в шоу-бизнес, а в серьезные отрасли типа сталелитейного производства, киностудии были вынуждены искать финансирования у бомбейских спекулянтов и криминальных авторитетов, что защитило их от вируса государственной бюрократической волокиты. Хоть некоторые продюсеры и отзывались на политический заказ, прославляя социализм Неру утомительными документальными фильмами, к примеру, об открытии цементного завода в глубинке, другие демонстрировали своим зрителям яркую картину Бомбея как альтернативы официальной пропаганде рассудительного нестяжательства, которая в лучшем случае игнорировала мегаполис, а в худшем – проклинала его. В отсутствие бескрайних возможностей голливудских студий болливудские фильмы часто снимались не в декорациях, а прямо на улицах Бомбея.

В таких фильмах Бомбей представал не городом лицензионного раджа, офисных клерков и государственных служащих, но гламурным мегаполисом эпохи джаза. Создать эту иллюзию не составляло большого труда, поскольку физически Бомбей застыл в том состоянии, в котором он встретил 1947 год. Те же законы о регулировании рынка недвижимости, что сохраняли городской жилой фонд в нетронутом, но сильно запущенном состоянии и постепенно превращали престижные многоквартирные дома в своеобразные чоулы, обеспечивали транснациональным корпорациям условия аренды, от которых они были просто не силах отказаться. Голливудская студия Paramount Pictures с 1933 года и до сегодняшнего дня платит за свой офис в центре города одну и ту же практически символическую сумму. Туристическая компания Thomas Cook все так же работает на Хорнби-роуд, переименованной за это время в честь индийского националиста Дадабхая Наороджи. При этом какую бы экономическую программу ни осуществляло правительство, права граждан на критику его политики оставались защищены; вместе с независимостью индийский народ обрел полновесную свободу слова, которой раньше пользовались только англичане в своей метрополии. По крайней мере в болливудских фильмах Бомбей оставался «майя-нагри» – городом иллюзий, куда крестьянские дети приезжают, чтобы в корне изменить свою жизнь и сделаться бизнес-магнатами или боссами мафии. В традиционной индийской философии цель мудрой души – разглядеть высшую духовную реальность сквозь иллюзии («майя») этого мира, но бомбейские режиссеры, напротив, упивались иллюзиям и фальшивым блеском. Для деятелей Болливуда это прозвище города было знаком отличия, который они гордо несли, несмотря на насмешки остальной Индии, чтящей аскетические заветы Махатмы Ганди.

Но когда зажигался свет и прохлада кондиционированного кинозала сменялась духотой улиц мегаполиса, обитателям невыдуманного Бомбея приходилось иметь дело с реалиями опутанной бюрократией экономики города, ненавидимого его материковыми правителями. Для многих амбициозных, но вынужденно праздных молодых людей, которые смотрели на Аравийское море, сидя на набережной спиной к некогда прекрасным, но теперь обветшалым многоквартирным домам в стиле ар-деко, будущее лежало на другом берегу, в переживавших нефтяной бум эмиратах Персидского залива. В то время как Бомбей, подобно Ленинграду и Шанхаю, казалось, исчерпал заложенные при его основании возможности, на картах иных, не обремененных тяжким грузом истории регионов еще оставались нерасчерченные участки, подобные недавно отвоеванному у моря острову Бомбей, недавно отобранной у шведов дельте Невы или порту на Хуанпу, едва открытому для торговли по итогам Опиумной войны.