Всесильный дженовин

По природе своей хитрые, ловкие и разумные, генуэзцы были как нельзя лучше приспособлены к торговле – занятию больше умственного, чем физического характера. Даже не самые образованные из них прекрасно вели денежные дела, чему помогала природная сметливость, а также приобретенная привычка учитывать все обстоятельства, от погоды до настроения партнеров.

О богатстве генуэзцев можно судить по истории, произошедшей в 1255 году, когда зять императора, маркиз Джакомо дель Каррето, заложил у одного местного банкира позолоченный трон тестя. Получив 2 тысячи лир, он обещал выкупить его через 3 месяца, но денег к назначенному сроку не собрал. Императорское кресло было выставлено на торги, и уже вечером на нем восседал простой генуэзский меняла Манджавакка, купивший его за 2823 ливра.

Несколькими годами ранее Генуя первой из итальянских коммун получила разрешение на чеканку монеты, названной в честь города дженовином. У флорентийцев собственные деньги в виде знаменитого золотого флорина появились немного позже, но развивались быстрее, опередив соседский дженовин и по достоинству, и по репутации. Генуэзцы, открыто завидуя, выражали свои чувства к конкурентам стихами местного поэта Чекко Анджольери:

Даст счастье флорин и подвигнет к дерзанью,

И заиграть заставит таланты,

И в жизнь воплотит мечтанья.

Не говори же: Род меня прославит!

Коль денег нет, напрасны ожиданья…

Едва появившись на свет, дженовин стал основным мерилом жизни, мирным оружием и движущей силой в городе, где продукция монетного двора не задерживалась в кубышках, даже таких внушительных, как хранилище банка Сан-Джорджо. Распоряжаясь огромными средствами, это заведение, по сути, являлось государством в государстве. Капиталы, превышающие казну республики, позволяли ему, например, владеть флотом Генуи, основывать колонии, вести войну с Венецией или объявлять готовность к таковой по отношению к Византии.

Генуя в 1616 году. Рисунок с гравюры Бордони

Средневековые хронисты не распространялись по поводу того, кем были учредители этого заведения и какими суммами они владели. Можно лишь предположить, что Сан-Джорджо вырос из банальной лавки ростовщика, не случайно само понятие «banca» произошло от старинного итальянского слова, обозначавшего денежный стол или попросту скамью менялы. Дальнейшим этапом развития могли стать акционерные общества – компере (итал. compere) и маоне (итал. maone). Последние создавались с одобрения или даже по инициативе республиканских властей и являлись разделенными на доли ассоциациями, которые в основном занимались делами государства. В 1234 году один из таких союзов финансировал войну против Сеуты, оспаривая эту африканскую крепость у испанцев, а в 1346 году ссужал деньги на колонизацию острова Хиос. Компере представляли собой государственные займы, тоже разделенные на доли, но уже гарантированные доходами правительства. Считается, что в 1407 году компере и маоне объединились в одно предприятие, образовав легендарный банк «Каса ди Сан-Джорджо» (от итал. casa – «дом»). Получив имя республики, это учреждение, подобно ей, пользовалось покровительством святого Георгия и так же неохотно разглашало свои тайны.

Меняла. Книжная миниатюра

К тому времени Генуя успела испытать банковский кризис, в чем некоторые увидели расплату за ее лидерство на рынке ценных бумаг (в частности, векселей) чем особенно увлекались владельцы Сан-Джорджо. Часть колоссальных доходов этого учреждения составляли налоги, которые государство передавало банкирам в трудные времена. Те взимали их сами, скапливая колоссальные суммы в подвалах дворца на набережной у порта. Само здание было построено народными капитанами в начале XIII века. После открытия Америки к нему была пристроена часть с фасадом, обращенным к морю и украшенным фресками в память об открытии нового континента. В XVIII веке банк перебрался в новое здание, а в старом расположились чиновники и был открыт музей. Только тогда горожане и гости города смогли проникнуть в святая святых финансовой империи Сан-Джорджо. Один из них позже поделился впечатлениями в записках, упомянув «большой зал, где стояла 21 мраморная статуя лиц, оказавших особые услуги городу, лестницу к недоступному публике архиву наверху и зал порто-франко (порт с правом беспошлинного ввоза и вывоза) с большими таможенными магазинами, куда можно входить, но воспрещается курить». Сегодня, несмотря на неказистый вид, старый банк Сан-Джорджо, где теперь находится управление генуэзского порта, служит символом города, наряду с маяком и памятником Христофору Колумбу.

Старый банк Сан-Джорджо

В доминирующей роли банков заключалась и сила, и слабость Генуи. Финансовые учреждения определяли процветание республики, хотя время от времени доставляли неприятности. Будучи важным элементом государственного организма, они не однажды обуславливали его сбой. Сами генуэзцы привыкли контролировать ситуацию, однако если она обострялась, никто из банкиров не собирался жертвовать собой. В конце XIV века всесильная, казалось бы, Генуя, не пытаясь защищаться, сдалась на милость короля Франции, а столетие спустя хозяином города ненадолго стал герцог Миланский. Местные правители превыше всего ценили выгоду. Если республика нуждалась в том, чтобы кто-нибудь из своих представлял интересы страны в дальних краях, ее граждане без колебаний отправлялись на чужбину. Рассредоточенные по миру иммигранты из Генуи не оставляли предпринимательства нигде, обычно быстро богатели и, держа связь с родиной, делали ее сильнее и могущественнее.

Во всяком приморском городе осуществлению заморских торговых операций помогала созданная еще в Средневековье система сообществ, объединявших в себе два социальных слоя (пополанов и нобилей) и две профессии (банкиров и купцов). В Генуе такой союз получил название «коменда»; главную роль в ней играл владелец капитала, он же банкир, владевший кораблем, но никогда не выходивший в море. Это делал, рискуя жизнью и деньгами, его второстепенный компаньон, то есть купец, который пользовался кораблем и предоставленным товаром, получая при удачной продаже 25% прибыли. Плаванье считалось успешным, если доход составлял не меньше половины затраченных средств. Таким образом, генуэзские коменды содействовали росту денежного фонда банка, заодно обогащая и город. Разбогатев, купец мог войти в долю: вложив в операцию собственный капитал, он увеличивал свою часть прибыли до 50% и превращал коменду в морскую компанию (итал. societas maris).

Прослеживая историю любого финансового учреждения, особенно такого солидного, как банк Сан-Джорджо, легко догадаться, что там, где звучат слова «ссуда», «проценты», «прибыль», не принято оперировать рыцарскими понятиями – такими, как благородство, милосердие, а тем более честь. В этой связи логичным представляется поступок властей Генуи, которые не пожелали спасать своих колонистов, оказавшихся под игом Османской империи: слишком дорого. Впрочем, зная генуэзские традиции, купцов и банкиров трудно упрекнуть в бездушии, ведь они заботились об интересах государства. В расчетах неважно, политического или экономического плана, – они ошибались редко. Это лишний раз доказывает тот факт, что к середине XVI века республика Сан-Джорджо все-таки одержала верх над извечным врагом Венецией, показав свою мощь и остальной Европе.

Геную эпохи Ренессанса можно сравнить с купеческой компанией, в которой основным капиталом являлись деньги. Другой приметой того времени, помимо банка, считается ломбард, в столице Лигурии открытый летом 1485 года.

Новый банк Сан-Джорджо

Первооткрывателями этой формы финансирования, выражавшейся в выдаче денежных ссуд под залог, были францисканцы.

Призывая в проповедях к помощи городской бедноте, монахи принимали от несостоятельных сограждан вещи за умеренную плату, составлявшую вначале не более 5% в месяц. Однако клиенты чаще всего не могли выкупить свое добро, и оно копилось на складе, отчего такие заведения в народе стали называть «горы милосердия». Небольшую часть прибыли ломбарда забирал епископ, еще меньше по завещаниям и в виде налогов получала коммуна. Городские власти были заинтересованы в подобных заведениях, ведь они пополняли казну и в какой-то степени решали проблему бедности, а значит, устраняли угрозу мятежей.

Если дженовин был душой Генуи, то ее сердцем можно назвать промышленность, важную часть которой составляло производство бархата. Особенно ценился черный бархат, чей глубокий цвет считался самым красивым в мире. Мастера из других стран не раз пытались выведать у генуэзцев секрет окрашивания этой ткани, однако те и сами его не знали, уверяя, что так на обычную краску действует местная вода. Только на рынках Генуи можно было купить удивительный двусторонний бархат различных цветов, чаще всего с одной стороны красный, с другой – черный. Двойной бархат требовал от мастера большого умения, поскольку, в отличие от верхней поверхности ткани, подстрижка нижних ниток производилась вслепую. Цена такого материала была очень высока, но клиентов утешало то, что одежда, сшитая из него, не требовала подкладки.

Прочие мануфактуры – шерстяные, полотняные, – по сравнению с бархатными, имели небольшое и лишь местное значение. Попытки организовать в Генуе производство тонкого сукна, как правило, заканчивались неудачей, вероятно потому, что республика в этих случаях не оказывала помощи, как делалось, например, во Франции.

Вообще горожане не утруждали себя столь хлопотным делом, как изготовление бархата. Этим в основном занимались крестьяне, вернее крестьянки, которые в силу занятости дома и в поле не могли довести свое мастерство до совершенства, которого достигли текстильщики Лиона, кстати, в большинстве своем мужчины, не имевшие, как говорилось, аккуратных рук. Шелк генуэзцы ввозили из различных областей Италии, причем даже тогда, когда было налажено собственное весьма неплохое производство лент и шелковых чулок. Генуэзцы вывозили свои ткани во все европейские государства, и особенно удачной их бархатная коммерция была в Испании, о чем свидетельствовали мануфактуры, где производство тканей ориентировалось на изысканный иберийский вкус. Иностранные путешественники замечали, что в самой Генуе многие действительно ходили в бархате. Некоторая поношенность такого платья не считалась недостатком, ибо высокая цена заставляла носить его долго, порой по 10–15 лет.

Импортная торговля по объемам превышала экспортную, поскольку генуэзцы ввозили от соседей все, кроме растительного масла, небольшого количества вина и еще меньшего количества хлеба. Несмотря на частые засухи в Лигурии хорошо росли оливковые деревья, поэтому в экспорте продуктов первое место здесь всегда занимало масло. Превосходные генуэзские пирожные знала вся Италия, но сами кондитеры приписывали свой успех не способам приготовления, а, по примеру текстильщиков, достоинствам местной воды. Одно время ходила молва о пекаре, который переселился в Ниццу, но там не смог испечь ничего похожего на знаменитые генуэзские булочки.

Сухие грибы в старину считались очень выгодным предметом экспорта, особенно в Испанию, которая ежегодно закупала их на десятки тысяч ливров. В отношении засушливой Лигурии это могло бы показаться странным, если не учитывать местной специфики. Дело в том что грибы – единственный продовольственный товар, не облагавшийся пошлиной, поэтому почти всю выгоду от их продажи получали жители деревень. Они же снабжали горожан искусственными цветами, которыми Генуя торговала так же успешно, как и грибами.

В старину важным предметом коммерции являлось мыло, но со временем генуэзские мыловары поддались искушению легкими деньгами и начали мошенничать, уступив первенство в этом деле соседям-марсельцам, которые варили мыло лучше и продавали дешевле.

Невзрачная на вид, темноватая и не слишком гладкая генуэзская бумага имела свойство, особо ценимое теми, кто предпочитал красоте полезность. Она не впитывала влагу и, в отличие от красивой голландской бумаги, не притягивала к себе червей, чем привлекала тех же испанцев, охотно употреблявших ее для документов, подлежащих долгому хранению, и в качестве упаковочного материала. Еще одним, уже не столько полезным, сколько приятным свойством генуэзской бумаги был аромат, исходивший от горящего листа. Именно из-за этого местные бумажные магнаты получили возможность отправлять свой товар в Индию, где обычные писчие листы использовались, как курительные. Мастера из Генуи прекрасно обрабатывали мрамор, которого здесь хватало и для собственных нужд, и для коммерции. Тем не менее лучше всего генуэзцам удавались предметы из красного дерева – сундуки, крошечные шкатулки (известные всей Европе «лакированные коробочки»), статуэтки, разнообразная мебель. Несмотря на явное подражание, все эти вещи изумляли причудливой резьбой, в то же время радуя прочностью и тонким вкусом.

Башня ворот Сопрано

Улица Сант-Андреа

Генуэзские купцы, не отличаясь от заморской торговой братии, следовали караванами по пути с двойным названием Каруджио Дритто (от итал. carruggio – «узкая, извилистая улочка» и diritto – «прямой»). В средневековую пору миновать его, направляясь из предместий в городскую крепость и обратно, было невозможно. Вопреки известной поговорке в Рим из Генуи вели не все, а лишь одна дорога, проходившая мимо двух высоких башен у ворот Сант-Андреа. Давно перестав быть стратегическим объектом, это место ныне привлекает своеобразием ближайшей к воротам улицы с таким же названием. Похожая на Сант-Андреа уютная средневековая улица и сегодня тянется от герцогского дворца до ворот Сопрано. Кроме двух старых башен, здесь интерес представляют примыкающие к ним остатки крепостной стены, с XII века служившей надежной защитой жителям Генуи.

Авторы старых путеводителей советовали гостям города обходить шумные и не всегда безопасные улицы вблизи порта, рекомендуя романтический маршрут от набережной до ворот Вакка. Возведенные в стиле пламенеющей готики, с подлинными лепными украшениями и башнями XVI века, они были вполне подходящим переходом от мрачной крепостной архитектуры к радостной дворцовой, украсившей Геную во времена дожей.