Интервью

Интервью

Из интервью в «Синема Франсе»

(№ 35, 1980)

Депардье. После «Вальсирующих» мне пришлось бороться, чтобы избежать ролей «симпатичных подонков», которые стали предлагать со всех сторон. Одновременно я стремился сохранить преемственность с другими, очень разными ролями. Все равно пришлось сняться в большем числе ролей подонков, чем можно себе представить. Это – и амбициозный врач в фильме «Семь смертей по одному рецепту», и аристократ-жулик в «Сахаре» и дрессировщик в «Собаках». Разве они в какой-то мере не подонки? Как впрочем, и «Тартюф» Мольера, роль которого я играю в театре.

Я часто интересовался отрицательными персонажами, в которые страстно хотел вдохнуть жизнь, эмоции, двусмысленность, чтобы получился новый, помимо всего, характер. Теперь, возможно, я обращусь к более положительным образам.

Очень важно, чтобы каждый режиссер рассказывал в кино историю, как ему это хочется. Иногда для этого необходимы значительные средства, в других случаях – нет. Маргарите Дюрас не потребовались миллионы, чтобы снять «Грузовик». Зато для съемок «1900» («Двадцатый век») Бертолуччи понадобились огромные деньги.

Я не нахожу ничего унизительного, снимаясь в картине, которая делает большие сборы – «Семь смертей по одному рецепту» или в фильме, который нравится американцам – «Приготовьте носовые платки». А вот «Тартюфа» вместе с Франсуа Перье мы будем играть не в Государственном театре, на субсидии, а в частном театре.

«Мой американский дядюшка» – история более интимная и более психологически тонкая, чем «Грозовая Рози». Три персонажа фильма принадлежат к трем разным социальным группам. Роже Пьер – состоятельный буржуа, Николь Гарсиа – рабочая коммунистка, а я – крестьянин-католик. Женщина работает с одним из них и спит с другим. Каждый переживает кризис, эволюцию и развязку. Ален Рене касается также темы заторможенности сознания. Все это в одной строчке не резюмируешь. В любом случае фильм будет весьма любопытным.

А Трюффо («Последнее метро») просил нас не рассказывать сюжет. На него сердиты за то, что он не пустил журналистов на съемку, а ведь его можно понять. В этом фильме, где события происходят в эпоху оккупации, ему надо, чтобы актеры весь день жили в обстановке подполья, которая напоминает то, что было в истории. И поэтому работа идет очень плодотворно. Запертые весь день в театре, одетые по моде 1942 года, мы испытываем чувство, будто перенеслись на корабле времени на 38 лет назад. Поэтому игра всех актеров выиграла в подлинности.

Два года назад моя жена написала песни, которые хотела исполнить сама. А мне вдруг захотелось их спеть, потому что они мне очень подходят по духу. Это не каприз. Когда я пою, то делаю это так же серьезно, как когда играю.

Я считаю, что киноактер лишь обогащает себя, играя в театре и пытаясь петь. Особенно, если идет на риск, как это будет со мной на сцене в ближайшее время.

Конечно, мне было бы приятно получить «Сезара» или «Оскара», это бы доказало, что я хорошо сделал свое дело. Но в отличие от американцев, которые прекрасно с этим справляются, не знаю, смогу ли я поехать за призом. Роль лауреата может оказаться единственной, в которой я буду себя чувствовать не в своей тарелке.

Из интервью Жерара Депардье сотруднику бюллетеня «ЮНИФРАНС»

(№ 473, ноябрь 1983 года)

Вопрос. – Уже поговаривают о «феномене Депардье». Что вы сами думаете об этом?

Ответ. – Я думаю… я не думаю об этом всерьез. Могу лишь сказать, что у меня масса предложений. Я спрашиваю себя, хватит ли времени, чтобы все рассмотреть… Надеюсь, никогда не стану предметом, который будут разбирать по частям. На деньги мне наплевать. У меня еще есть голова на плечах. —

Расскажите о вашем дебюте в кино, а сначала о детстве.

– Я родился 27 декабря 1948 года в Шатору. В большой семье, где было шестеро детей. С 12-ти лет я уже жил своей жизнью. Уже в этом возрасте я весил больше 60 кг. В 13 лет я дружил с ребятами 18-ти и 20-ти лет. Я следовал за ними. Мы грабили ювелирные лавки, крали машины… Мне были знакомы трибуналы и судьи, тюрьма, условное освобождение. Наводненный американскими солдатами, Шатору был очень оживленным городком. Здесь промышляли шесть десятков проституток. Они ко мне хорошо относились! В 13 лет я ушел из дома. Работал на пляже на Лазурном берегу. Был убежден, что умею кататься на водных лыжах и знаю английский после того, как прослушал кучу пластинок Элвиса Пресли. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь в жизни, я отвечал: «Играю в театре». И уточнял, что речь идет о Национальном народном театре (ТНП), ибо я знал только о его существовании.

– Так родилось призвание?

– Знаете, когда оказываешься перед судьями или жандармами, это включает воображение. Следовало сыграть талантливо и с волнением свою роль, чтобы тебя выпустили из кутузки. Кроме того, я часто ходил в кино. Потом я шатался по свету до 15 лет. Исколесил всю Европу, без паспорта, но имея удостоверение, выдаваемого обычно слепым. Я получил его, продавая потихоньку мыло.

– Когда вы приехали в Париж?

– В Шатору у меня был друг, сын врача Мими Пилорже. Он поехал в Париж учиться на актера. Я последовал за ним. А он уже затащил меня на курсы Дюлена при ТНП.

Я всегда умудрялся поступать на курсы, ходить в театры, в кино ничего не платя. Сам не знаю, как это у меня получалось. Я, наверное, был очень способным парнем.

Однажды на курсах Дюлена встречается мне в коридоре профессор Арно и говорит: «Надо бы нам поработать с тобой над этой сценой». А он никогда меня не видел. Но моя рожа внезапно показалась ему знакомой.

В 16 с половиной лет я перешел на курсы Жана-Лорана Коше. Тут училась целая ватага моих приятелей. Я пробыл у Коше 9 месяцев, и тот тоже освободил меня от платы за учебу.

В это время я как раз снялся в короткометражке Роже Леенгардта «Битник и пижон» и начал работать под руководством Аньес Барда над полнометражным фильмом «Рождество Кэрол». Но закончить этот фильм не удалось.

Я снова отправился на юг Франции. И опять работал на пляже. А по возвращении в Париж снялся в телевизионном сериале «Свидание в Баден-Берге» при участии Рюфюса и Ромэна Бутейя.

В 1968–1969 годах я играл в театре – в постановке Ж.-Л. Коше спектакль «Парни из банды».

– С этого все и началось?..

– Да, я много играл в театрах: в спектаклях «Пропавшая девушка», «Галапагос». Мне посчастливилось встретить Клода Режи. И сыграть в «Савене» на сцене ТНП и «Домашний очаг», «Исма» и «Исаак» – в «Эспас Карден».

Работать с Клодом Режи это то же самое, что с Ингмаром Бергманом: сногсшибательно интересно.

В настоящее время репетирую под его руководством новую пьесу «Поездка через озеро Констанс». В ней я играю с Жанной Моро, Дельфин Сейриг, Мишелем Лонсдэй-лом и Сами Фреем.

– А как вы пришли в кино?

– Клод Режи познакомил меня с Маргаритой Дюрас. Ей нужен был клоун-коммивояжер для фильма «Натали Гранже». Я снялся еще в одном ее фильме «Жена Ганжа». В основе – роман самой Дюрас «Любовь».

– Расскажите про Маргариту Дюрас.

– Мне кажется, что фильмы Дюрас надо смотреть точно так же, как мы читаем книги. Нужно желать проникнуть в ее мир. Ее картины – не зрелища, а чтение. Чтобы их лучше понять, надо их смотреть у себя дома, чтобы ничто не отвлекало. Маргарита Дюрас – многолика. Она в такой же мере художник, как писатель, музыкант и режиссер. Эта женщина – нечто обратное интеллектуалу, оторванному от всего земного. Для меня Дюрас – синоним всего подлинного.

– Не разочаровали ли ваши первые опыты в кино, ведь вы играли в основном в эпизодах?

– Да, я снялся в массе второстепенных ролей, в которых в основном изображал бандитов и прочих отрицательных персонажей. Но это было хорошей школой для меня. Я снимался в фильме Мишеля Одиара «Крик баклана вечером над джонками», «Убийце» Дени де ля Пательера, «Дело Доменичи», «Немного солнца в холодной воде», «На встрече с веселой смертью», «Скумун», «Двое в городе».

– Сейчас вы снимаетесь в «Вальсирующих» Бертрана Блие, у вас там главная роль.

– Прекрасная роль. Все время попадаю в переделки. Я играю типа, который ни за что не хочет скучать в жизни. Ему просто необходимо познать побольше всего, живя со скоростью сто километров в час. Но при такой жажде приходится неизбежно нарушать законы, покушаться на всякие табу нашего общества.

– В «Вальсирующих» с вами снимается великолепная Жанна Моро…

– Она играет женщину, которая провела десять лет в тюрьме. Она здорово настрадалась там. Замечательная женщина. Ее хочется жалеть и любить. Жанна Моро – удивительная актриса. До знакомства с ней она представлялась мне какой-то неземной: я любовался ее ртом, волосами, голосом. Особенно голосом. В ней сочетаются мудрость, можно сказать, мужской склад ума и нежность до сумасшествия.

– Сложилась ли ваша личная жизнь?

– Все хорошо, спасибо. Я женат. У меня двое детей – мальчик и девочка. Жена была психологом. Мы счастливы. Мне нравится жить.

– А вы не боитесь… успеха?

– Нужно еще добиться полного взаимопонимания с публикой. Я никогда не стану потребительским продуктом. Я никогда не буду подстраиваться под публику. Предпочитаю опьянение не от восторгов толпы, а от шампанского.

– В некотором смысле, вашей актерской школой была сама жизнь, ваша жизнь.

– Конечно. Я состою из одной детали. Я пылаю, я горю, как спичка с обоих концов. С раннего детства я люблю провоцировать людей, чтобы выяснить, кто они на самом деле, открыть в них лучшие черты характера. Люблю наносить удары. Мое драчливое детство крепко держит меня в своих руках. Я тут как-то объяснял Катрин Денев, что если умеешь хорошо драться, значит, умеешь заниматься любовью. Она не могла меня понять. А разве не так? Когда вам здорово врезают в ухо или в темя, это… это опьяняет.

Насилие не имеет ничего общего с дракой, даже уличной. Настоящее насилие всегда расчетливо. Это война, например, на Ближнем Востоке.

– Как-то вы обмолвились, что предпочитаете кино театр…

– Да, ибо это – единственный способ перезарядить мои батареи. В театре ты «отрываешься от земли», если испытываешь вдохновение. Я предпочитаю театр еще и потому, что до сих пор не встречал в кино людей калибра Клода Режи. Есть там Маргарита Дюрас, с ней всегда связана игра, не игра ума, а человеческая игра, земная игра. В театре я познакомился с такими фантастическими людьми, как Мишель Серро, Мишель Лонсдэйл. Они многому меня научили.

В театре, как и в кино, я не признаю лукавства. Вот Брандо фальшивит, в его игре чувствуются прожитые в искусстве годы. Я не терплю это. Нужно жить ролью. Нужно просто жить в ней, как Жанна Моро. Нужно радоваться своей роли, любить ее. Слишком большое злоупотребление техникой опасно. Это, вроде Дали в живописи. Как актер, я предпочитаю не прибегать к таким средствам.

Из интервью сотруднику «ЮНИФРАНС»

(№ 508, 1985 год)

Вопрос. – В ваших ответах на вопросы часто встречается слово «любить».

Депардье. – Это верно. Я люблю многих – детей и стариков (потому что одни не связаны пока с нынешним временем, а другие – больше не связаны с ним), люблю провоцировать (чтобы подталкивать людей к миру, к единству), люблю землю, камни, тепло (когда гудрон пристает к колесам велосипеда). Люблю все, что растет на земле.

– Вам случается скучать?

– Если я с кем-нибудь скучаю, то бросаюсь в работу. А когда работаю, то мне не до любви.

– Есть ли у вас мечта?

– Мне бы хотелось жить, как персонажу научной фантастики, вне законов, земной религии…

– Вы чего-нибудь боитесь в жизни?

– Я боюсь того, что сам не знаю в себе… Как-то на меня наставили пистолет, и мне это даже понравилось. Вместе с чувством страха, опасности я ощутил бешеный прилив адреналина…

– Расскажите о своем детстве, которое, как говорят, было полно приключений. Наверняка оно повлияло на ваше творчество…

– Когда я был маленьким, то хотел произвести на людей впечатление, любыми способами сделать так, чтобы они со мной считались. Однажды я так кого-то напугал, что и сам напугался.

Когда мне было 14 лет, я продавал в окрестностях Мё мыло. Я зарабатывал ровно столько, чтобы оплачивать свою комнату в отеле и платить за еду. Тогда-то я понял, что бизнесмен из меня никудышный. Помню, как-то я оказался в деревне, где старался всучить крестьянам мыло. Пошел сильный дождь, и я решил укрыться в садовом сарае на окраине. Там я увидел женщину с целой оравой детей. Она рассказала мне, что муж ее погиб в Алжире, что ей трудно одной прокормить семью… Женщина была так красива и так несчастна. В общем, я отдал ей все мыло бесплатно.

В другой раз я зашел в домик к пожилым супругам, он был бывшим легионером. Они приняли меня, как своего ребенка. Меня смутило, с каким теплом меня встретили. Оказалось, что я похож на их единственного сына, который умер в моем возрасте… Не мог же я взять с них деньги!

Когда Маргарита Дюрас предложила мне роль коммивояжера в «Натали Гранже», я вспомнил об этих случаях. А потом отбросил это воспоминание, чтобы целиком выложиться в роли. Но мой опыт коммивояжера мне несомненно помог.

В юности мне приходилось сталкиваться с разными типами. Я общался с проститутками, уголовниками, шпаной. В Мё я торговал мылом вместе с каким-то одноруким бомжем, а также с другим типом, бывшим массажистом, настоящим психом, к тому же «голубым». Все это помогло мне в создании образов разных подонков в кино.

– В фильме Горетты «Не такой уж злой» вас, похоже, не оставил равнодушным ваш герой Пьер.

– В этом персонаже все удивительно связано с его детством. Оттуда в нем осталась некоторая червоточина. Если бы Пьер был законченным негодяем, или совершенным человеком, фильм не получился бы таким сильным! Но он злодей и одновременно жертва (администрации, законов, власти, денег). Вот это как раз больше всего и волнует. Фильм рассказывает о вымышленных вещах, но он использует подлинные факты. Как бы я стал действовать, попади в аналогичную ситуацию? Мне кажется, что реакция неизменно связана с воображением, когда выбираешь наиболее верное решение. Пьер решает прибегнуть к ограблениям. Но это подобно тому, как в детстве играешь в ковбоев и индейцев, в полицейских и воров, или когда притворяешься мертвым. Это все та же игра, все та же радость, все та же невинность. Я приближаю к себе моих героев не в зависимости от того, что они делают, а от того, что они могли бы сделать, сделать еще.

В тот момент, когда что-либо происходит, вы не можете быть судьей. И все равно идете к цели, даже если это так не кажется. Такого рода безотчетность помогает нам.

– Вы снимались с Марлен Жобер. Говорят, у нее тяжелый характер?

– Любой идеал может убить досужий слух. Скажем, о Марлен я слышал вещи, которые меня смущали. И это влияло на нее. Она не очень любила себя. Когда занимаешься актерской профессией, живешь очень быстро. За одну неделю приходится пережить вместе то, что при других обстоятельствах потребовало бы два года. Но с Марлен все стало предельно ясно и просто. Мы взаимно приручали друг друга. Мы здорово забавлялись!

– Похоже, что встреча с Клодом Режи, театральным режиссером, имела для вас важнейшее значение.

– С тех пор как мы встретились, я по-новому подхожу к своей работе. Я понял, что надо любить в себе не только лучшее, но и худшее. Для того чтобы любить других. То, что я сделал с Режи, обладает такой же силой, как и воспоминания о моих детских годах. С ним я ничего не боялся, я доверял ему.

– Вы о чем-нибудь сожалеете?

– Ни о чем. Действительно, ни о чем. Я многое не так делал в этой жизни. Но может быть, не очень многое. Хотя, конечно, бывают минуты сомнения. Когда все очень скверно, я спрашиваю себя: «Что от всего этого останется через два месяца?» Но я не мазохист. Я быстро прихожу в чувство. Никогда не надо сожалеть о чем-то. Если какие-то вещи мне не удаются, значит, на то есть причины. Надо выявить их и в следующий раз постараться все сделать лучше.

– Есть ли у вас любимая роль?

– Я их столько переиграл! У меня нет каких-то предпочтений, хотя мне очень нравятся роли, которые заставляют зрителей смеяться. А еще – нет ничего более сложного, чем сыграть какую-то хорошую историю любви, потому что убедительно играть любовь очень трудно, нужно передать почти невозможное.

– Что вы думаете об актерской профессии?

– В профессии актера замечательно стремление все сделать как можно лучше, это сказочное качество, и это также возможность во всем усомниться, так поступают Пикколи и Монтан. Макс Офюльс говорил: «Только в этой профессии я встретил столько смертельно раненных детей». Детство не имеет границ, оно ускользает от времени и пространства. Мы и в пятьдесят остаемся детьми. А актер – это вечный ребенок. Он очень раним, он ощущает сильнее других несовершенство этого мира с его одиночеством и страхом. Актерство – это также искусство трансформировать время.

– Верите ли вы в сверхестественное?

– На родине у меня все немного колдуны, и я тоже. Я твердо уверен, что я уже когда-то жил. По временам отрывки моей будущей жизни также являются ко мне в воображении…

Из буклета к фильму «Вечернее платье» (1986)

…Я уже снялся в трех фильмах Бертрана Блие. И был полон решимости на этом не останавливаться, идти вместе с ним дальше вперед. Он из фильма к фильму стремится ко все большей ереси, к еще большему эпатажу общественного мнения. Он хочет оставаться опасным. И на этот раз Блие «выдал» штуку, над которой долго думал. В этом фильме он опять с сарказмом проходится по поводу «мужского начала», по его мнению, потерявшего былую силу и верховную роль в обществе. Во всех сферах жизни все сильнее начинает преобладать «женское начало», ведущее к деградации и краху. По мысли режиссера, общество, окончательно потеряв мужественность, стало похоже не просто на женщину, а на низкопробную шлюху, на трансвестита – бывшего мужчину с помадой на лице и в юбке.

Я не разделяю взглядов Блие. Мне просто хотелось принять участие в фильме, написанном и снятом быстро, «на французский лад». Мне надоело сниматься в коммерческих картинах, которые приносят огромные деньги, но принижают нас, актеров. Мне кажется, что сила «Вечернего платья» как раз в том, что фильм был снят в сжатые сроки. Если кино делается в срочном порядке, это гарантирует его подлинность. Кроме того, мне хотелось сняться быстро, чтобы довести до конца параллельный проект: «Лили – моя страсть», постановку спектакля с Барбара.

Что касается персонажа фильма – могу сказать также, что он очень близок мне, он находится в сфере моих духовных поисков. Я входил в разные шайки. Я бродяга. Я всегда иду навстречу людям. При этом подчас встречаешь странных субъектов. Но я был бы несчастен, если бы не жил в такой эклектике. В этом знак моей порядочности.

Вечернее платье – это честный разговор о любви. Главным в фильме является утверждение порядочности в чувствах. Это картина о любви (с ее замысловатым характером), о сексуальности (с ее ловушками), о людях, ищущих свой путь и заблудившихся.

Нужно научиться не испытывать стыда, видя правду на экране. Фильмы о гомосексуалистах всегда шокируют. Выходишь с просмотра, с таким ощущением, что только что получил оплеуху. Но если какие-то сцены в фильме Блие шокирует, так это не самоцель режиссера. У него во всех картинах идет постоянная борьба с табу. Но в них нет никакой грязи. И в итоге все всегда приводит к любви. Неизменно проявляются высокие чувства.

Еще в этом фильме замечательно выписаны диалоги. Возникает просто головокружение от текста. Каждые пять минут идет сногсшибательный диалог, произносимый с блеском абсолютно достоверной Миу-Миу и Мишелем Бланом.

«Вечернее платье» – это «Вальсирующие» 12 лет спустя.

Из интервью газете «Монд»

(22 января 1987)

Я не очень стремлюсь быть все время на свету, но если уж попадаю в это положение, никоим образом не хочу быть один. Мне нравится работать с другими, в этом смысле мне везет. Опыт научил меня терпению, а также всегда стоять на службе кинематографа, а не на службе моих собственных интересов. Когда я начинал, я походил на маленькую обезьяну, актеры часто именно такими бывают в начале карьеры. Когда я убедился, что стал любим, я перестал кривляться. Я почувствовал свою ответственность перед зрителем. Я начал отдавать себя сполна, и не жалею об этом.

Моя жизнь связана с общением с друзьями, с семьей актеров, авторами, со всеми, кто имеет смелость снимать кино. Естественно, мне хорошо с ними.

За 12 лет карьеры Фернандель снялся в 30 картинах, Габен – в 25-ти, а я в 55-ти. Моя драма – это излишество, моя чрезмерность. Хотел бы себя ограничивать, но не могу. Я мечтал о том, чтобы мне помешали несчастные случаи, другие помехи, тухлые устрицы, но все ограничивалось неприятной отрыжкой, тогда как другие – болели. И не упрекайте меня во всеядности. Пусть только посмеют утверждать, что я не умею выбирать режиссеров: я работал с Дюрас, Зиди, Вебером, Пиала. Для меня работа с ними – все тот же бой. И все та же пунктуальность.

Поймите, мое честолюбие выше одобрения тех 16 миллионов зрителей, которые смотрят мои картины. Когда ты ребенок, ты всегда мечтаешь об одном – сделать все как можно лучше. Еще не умея говорить, я своим бормотанием выражал эмоции на первом уровне. Даже повзрослев, я не понимал, что означает стих: «Нет, я не люблю, я обожествляю Жанни». Для меня обожествление означало такую сильную любовь, которая обращала все в блеск алмаза.

С тех пор ничего не изменилось. Я по-прежнему испытываю любовь и желание все сделать как можно лучше. Франсуа Трюффо говорил мне: «Тебе бы лучше, общаясь с людьми, пользоваться твоим видом сводника». Этим я и занимаюсь.

Я несу полную ответственность за фильм «Вечернее платье». У меня там больше, чем роль, я вложил в него свою душу. После «Вальсирующих» я слегка отдалился от Бертрана Блие. Он отдавал предпочтение – и это в профессиональном отношении совершенно понятно – Патрику Девэру. Его смерть сильно потрясла Блие. Когда мы встретились снова, он как раз преодолел то разочарование, которое принесла ему картина «Наша история» с Делоном. Картина не имела успеха, он работал над сценарием фильма, который должен был называться «Гангстер пошел прогуляться», по своему жанру это предполагался триллер. Но мы обратились к «Вечернему платью». Я привел с собой продюсера Рене Клейтмана. Все быстро встало на свои места – сценарий, съемки, которые продолжались менее четырех месяцев – у нас было ощущение того, что надо торопиться. Мне было хорошо сниматься с Миу-Миу, радоваться маленьким достижениям в работе над ролью, столь ценным в нашем возрасте, когда ты находишься между молодостью и зрелостью. Бернар Жиродо трусливо отказался играть роль, а Мишель Блан согласился, и он был гениален. Как же мне этому не радоваться?

Раздражали ли меня критики, которые меня прежде не приняли в «Жан де Флоретт»? Меньше, чем Клода Берри, который переживал за меня. Но я лучше других знаю, чего не хватает семье Флоретт: какой-то тайны. Впрочем, решать это вам. Главное, что фильм имел успех, доказав, что люди снова стали испытывать тягу к великим чувствам. Я тоже… Я мечтаю сыграть трагедию Расина в «Берси»[42]* с Франсисом Юстером в роли Ореста, Барбара – Федрой и мной в роли Ипполита.

Таким образом мой 1986 год не вызвал у меня чувства неудовлетворенности. Такое неудовлетворение я испытал лишь в «Тартюфе», фильм, который я сделал по спектаклю и в котором мне не удалось пойти до конца в своем замысле. Коли мне удастся снова когда-нибудь поставить фильм, его темой будут актеры. Актеры интересны, когда не играют. Когда они лишь находятся в предвкушении удовольствия. Как говорит Трюффо в «Последнем метро», это называется радостью и страданием.

Чувство благодати я испытал на картине Пиала «Полиция» и «Под солнцем сатаны». Я не читал Бернаноса, но Дониссан стал мне близок, ибо он еще ребенок. Он погружен в непознаваемое детство, которое влечет его неизвестно куда. Малышом я чувствовал себя мусульманином, ибо, как мне казалось, мусульманская религия больше думает о бедных. Тогда как христианское милосердие казалось мне чем-то неискренним. Ведь я был беден, но горд и не хотел, чтобы мне подавали милостыню. У мусульман, кажется, иное понятие о чести, более строгое, более благородное.

А уж потом пришла мысль о Боге, о святом духе, о благе и зле. Морис Пиала – атеист. Атеист и агностик в отношении к Бернаносу, и это действует. Сила Пиала в том, что он не верит, а моя профессия как раз заключается в том, чтобы верить в Бога.

Сейчас я испытываю чувство усталости. В 1986 году все происходило слишком быстро. Снимаясь, я словно писал завещание. Эту усталость можно сравнить с усталостью гонщика, который мчится со скоростью 300 километров в час и ничего не боится.

Так вот, я решил остановиться. Не играть. Я отказываюсь от предлагаемых мне сценариев – Коменчини, Моничелли, Вайды. Попробую заняться другим делом. Например, телевидением. Оно позволяет лучше выразить окружающее нас безумие. Почему бы не заняться им? Может, следует поискать в этом направлении?

Мне хочется организовать встречи, добиваться диалога, оказаться на перекрестке энергий. Я не желаю казаться человеком-факелом, те, кто ко мне притрагиваются, не должны обжигаться…

Интервью журналу «Стюдио»

(№ 18, X, 1988)

Журнал «Стюдио» опубликовал беседу своих корреспондентов с Катрин Денев и Жераром Депардье в связи с выпуском картины «Странное место для встречи». (Публикуем его полностью)

«Стюдио». «Странное место для встречи» – ваш пятый совместный фильм. Вы ведь давно знакомы.

Катрин Денев. На самом деле у меня нет ощущения, что я знала Жерара до съемок этого фильма. Мне казалось, что я его знаю, но теперь отдаю себе отчет в том, что знала недостаточно… Мы впервые снимались на натуре.

«Стюдио». А ведь вы снимали сцены «Я вас люблю» Клода Берри на Антильских островах.

Катрин Денев. Тут нет ничего общего… Во-первых, в «Странном месте» мы много снимали ночью. Ничто не может сравниться с ночью для того, чтобы людям сблизиться. И мы все больше и все искреннее разговаривали. В общем, мне так казалось. В силу того, что снимали ночью, из-за холода, технических проблем, которые сплавили нас всех, я как бы стала ближе Жерару. Его вагончик находился рядом с моим, мы все время снимались вместе и, стало быть, виделись и днем, и ночью, круглосуточно. Вот отчего у меня такое впечатление, что до этого фильма я недостаточно была с ним знакома. Я впервые видела, как Жерар живет вне съемок. Обычно он приезжает откуда-то, врывается на съемочную площадку, и только начав работать, полностью заражает всех своей энергией. Но на этом фильме я впервые видела, как он живет. К тому же в съемочной группе были люди, которых он хорошо знал. И, стало быть, испытывал чувство доверия, и я видела, как он живет среди этих людей, то есть впервые видела его по-настоящему вне работы.

Жерар Депардье. Я же ощущал в тебе удивительное одиночество. Быть может, потому, что был действительно окружен людьми, которых хорошо знал… Я помогал Франсуа Дюпейрону собрать группу. Ведь это его первый фильм…

Катрин Денев. Ты в своей роли был убедителен…

Жерар Депардье. Действительно, я должен был пропустить роль через себя… Но надо сказать, что у Катрин в этом фильме роль, способная вызвать головокружение, роль, когда ей приходится быть одной. Она играет женщину, брошенную мужем посреди дороги. Я очень сильно чувствовал ее одиночество и не знал, как к ней подойти… Тогда как Катрин… Господи, ведь всему миру известно, что я испытываю к ней…

Катрин Денев. …Это был странный фильм, когда события на съемке временами походили на сам фильм. Временами казалось, что фильм напоминает то, чем мы жили. А подчас это мы жили тем, что происходит в фильме! Когда снимают ночью, неизбежны драмы! Так вот, подчас были моменты более драматичные, чем обычно, и одновременно съемки нас очень забавляли. Любопытно, что хотя съемочная группа была довольно большая, она была очень дружная. Так как съемки были трудными, мы очень забавлялись, наверное, потому, что возникала потребность в разрядке. Но, во первых, это очень нежный фильм, что в достаточной степени уже редкость. В фильме снимались другие актеры, конечно, но во всех больших сценах на улице мы снимались одни, Жерар и я. В «парном» фильме, при наличии очень сильных диалогов, испытываешь потребность отвлечься, изгнать излишне драматический аспект того, что снимается. Одновременно нет ситуаций, которые позволили бы отдалиться от роли, от фильма, ибо эти вещи очень близки нам. Когда произносишь подобный монолог, в определенный момент трудно не погрузиться полностью в него. Тогда как в других сценах, более спокойных, можно не выходить из роли, и одновременно отстраниться, а тут, надо признать, отстраниться было трудно. То, что удавалось вопреки давлению, завороженности монологами, еще и смеяться, забавляться, означало также стремление защититься от влияния фильма, которое было иногда невыносимым.

Жерар Депардье. Действительно так.

Катрин Денев. Было трудно, очень трудно…

«Стюдио». Почему? Во время съемок по Парижу поползли слухи, что у вас большие проблемы с режиссером фильма Франсуа Дюпейроном. Может быть, эти слухи раздули и исказили действительное положение вещей?..

Катрин Денев. Это все мистраль[43]! (Смеется.)

«Стюдио». У Франсуа Дюпейрона вид очень мягкого человека…

Катрин Денев. Берегитесь мягких людей! (Смеется.)

Жерар Депардье. Мягкий человек обманчив: его мягкость может быстро превратиться в упорство. А после упорства следует упрямство, а после упрямства – занудство, после занудства…

Катрин Денев. Он действительно может быть одновременно мягким и жестким человеком.

Жерар Депардье. Рождение фильма включает несколько этапов. После написания сценария приходит подготовительный период, и тут режиссер почувствовал, что актеры перехватили у него инициативу.

Катрин Денев. Наверное, молодому режиссеру непросто видеть, как получает неверное воплощение его замысел…

Жерар Депардье. Вот именно – воплощение. И это порождало у Франсуа очень резкую реакцию. К тому же он чувствовал себя одиноким, это был его первый фильм, у него не было своей группы. Съемочную группу сформировали продюсеры, то есть передоверили все мне. Я был знаком со всеми, он – ни с кем…

Катрин Денев. И потом – все происходило ночью, и это очень важно… Первый фильм снимать ночью очень трудно. Ночью между людьми возникают совсем другие отношения, все куда труднее, разговоры ведутся в другом тоне…

Жерар Депардье. Ночью люди работают менее быстро. Чувствуется усталость, ощущение тяжести, чего-то давящего на тебя… И вот ты оказываешься в два часа ночи при свете прожекторов напротив камеры. И испытываешь тяжесть, которая мешает тебе играть, тяжесть, которая связана чем-то далеким… Ибо все приходит издалека… Ночью все как бы увеличивается в размере. Испытывая усталость и холод, все реагируют иначе, все бывают выбиты из колеи!

Катрин Денев. Как говорил Трюффо, если все так просто, незачем было бы приглашать актеров. Ночью ты словно в черной вате, и людей нельзя заставить двигаться, как обычно.

Жерар Депардье. Франсуа слишком много и долго готовился, фильм был у него в голове, и он цеплялся за вещи, которые ускользали от него, ибо они распадались на глазах, как только обретали плоть.

Катрин Денев. Трудным было и то обстоятельство, что Франсуа, этот максималист, был подчас совершенно прав. Он знал, чего добивается. Но не всегда знал, как это осуществить. Таким образом мы подчас видели, как он чего-то ждет, что никак не являлось ему. А у нас не было возможности ждать… С трудными режиссерами бывает хорошо, ибо чувствуешь, как двигаешься вперед, а когда проявляется его твердость и упрямство, внезапно застываешь именно тогда, когда все должно было бы как раз раскрыться. То есть ты блокирован, возникает торможение. Надо признать, такого рода напряжение имело место, но это непременно случается с дебютантом-режиссером, имеющим дело с такими двумя актерами, как мы. У него должно было сложиться априорное отношение, у нас – тоже. Мы старались помогать, а он…

Жерар Депардье…чувствовал себя лишенным власти…

Катрин Денев …Стремясь к тому, чтобы самоутвердиться…

«Стюдио». Вы чувствовали, что вами руководят?

Жерар Депардье. Нет, нас снимали на пленку.

Катрин Денев. …Но в любом случае существовал сценарий, его сценарий, который, как лассо, мешал нам выходить за пределы того, чего он добивался. Его манера нами руководить заключалась в том, чтобы держать в этом сценарии. Ведь мы хотели сделать этот фильм, мы его сами выбрали, наше желание заключалось в этом, но мы еще хотели, чтобы все начинало продвигаться дальше, когда мы приходили на съемку. Но каждый использует те средства, которыми располагает, и быть может, то было его единственное средство… Мне куда проще говорить об этом сегодня, спокойно сидя в кресле, чем полгода назад на съемке.

Жерар Депардье. Но я никогда не видел неловкости Франсуа, не слышал, чтобы он грубо выражался…

Катрин Денев. Может быть, поэтому он так хорошо пишет.

Жерар Депардье. А мне ведь случалось встречать всяких парней! Кстати, я ему сказал: «Если ты такое скажешь неважно какому-то актеру, тот пошлет тебя куда подальше! Сразу!»

Катрин Денев. Мне кажется, когда снимаешь определенные сюжеты, не бывает без осложнений. Иногда говорят: «Двое известных актеров обязательно подействуют на бедняжку молодого режиссера». Но проблема заключалась в другом. Дело было в том, что молодой режиссер снимал фильм на очень трудную тему, ночью, в конце зимы. Обычно напряжение в конце концов спадает, а тут все способствовало тому, чтобы оно во много раз возрастало.

«Стюдио». Сколько ночей вы снимали?

Жерар Депардье. Огромное число. Шесть-семь недель ночью, с девяти вечера до пяти утра! Плюс четыре недели днем. Я лично не против ночных смен, когда работаешь по-настоящему…

Катрин Денев. У нас было много планов-сцен ночью. Подготовка таких сцен занимает много времени. Но создавалось впечатление, что мы меньше работаем, а только и ждем, из-за чего напряжение становилось невыносимым… Чтобы поставить свет для ночной сцены, снимаемой в одном плане, требуется много времени, а он (показывает на Депардье) выглядел тигром в клетке! Я сплю, или читаю, или смотрю на то, что происходит. А он безумствует!

Жерар Депардье. Ночью, когда все готово, и ты вдруг решаешь переместить камеру на 50 сантиметров, нужно переставлять свет, а это еще два часа ожидания. Тогда как перестановка камеры ничего не меняет…

Катрин Денев. Вообще, лучше столкнуться с подобными проблемами и конфликтами и получить такой фильм, чем снимать в полном согласии и гармонии, и получить в итоге слащавый фильм! Но я все равно предпочитаю, чтобы все проходило гладко.

«Стюдио». Значит, вы считаете, что напряженная атмосфера на съемке пошла на пользу фильму?

Жерар Депардье (почти гневно). Я не считаю, что наряженная атмосфера помогает фильму. Совсем так не думаю!

Катрин Денев. Я тоже.

Жерар Депардье. Нет ничего более глупого, чем работать в напряженной обстановке. Это оказывает влияние на актеров, но если у них не здоровое сердце, оно может разорваться. Я стараюсь быть подальше от этого. Могу заверить, что с Морисом (Пиала) у меня никогда ничего подобного не было. Напряженная обстановка на картине может пойти на пользу лишь тогда, когда актеры никуда не годятся!

Катрин Денев. Вот и договорились!

Жерар Депардье (смягчившись). Могу признать, что после трех или четырех лет писания сценария Франсуа было не просто оказаться среди ночи в ситуации, когда, если можно так выразиться, поливают дерьмом твою картину. А так как ему казалось, что мы им пренебрегаем, он сопротивлялся. Это нормально. Но уж слишком перегибал палку. Однажды я ему сказал: «Ты вечно недоволен».

Катрин Денев. Он так долго вынашивал этот фильм, все кадры его казались ему четко выстроенными, что когда мы приходили, ему казалось, что все произойдет очень просто. Но, чтобы добиться желаемого, нужно пройти определенный путь, поработать. А Франсуа игнорировал как раз этот путь. Ему казалось, что все должно быть именно так, как он придумал. Естественно, это порождало неловкость, ощущение, что мы не приносим ему то, чего он от нас добивается.

Жерар Депардье. И это ужасно!

Катрин Денев. Если мне не дают возможности двигаться, продвигаться вперед, я теряюсь. Мне надо, чтобы со мной говорили, толкали.

Жерар Депардье. Катрин безупречна в картине, но уверяю тебя, она могла быть столь же безупречна, будучи счастливой.

Катрин Денев. Мы дураки, но не животные! (Смеется.)

Жерар Депардье. Мы хорошо знали прочитанный сценарий. Катрин было известно, в каком направлении идти. Совершенно не требовалось нарочно все менять.

Катрин Денев. Надо признать, что он куда более сложный человек, чем мы вместе взятые.

Жерар Депардье. Действительно! Но все уладится, думал я.

Катрин Денев. И все же надо признать, что вопреки всем этим проблемам обстановка на картине была потрясающая. Верно и то, что я никогда так болезненно все не переживала при этом. Я, как и Жерар, не люблю работать в слезах и страданиях. Была очень рабочая обстановка.

«Стюдио». Значит, вам нравится фильм? Были ли вы удивлены, что он получился таким хорошим?

Катрин Денев. Да, я была удивлена.

Жерар Депардье. Я – нет.

Катрин Денев. А Жерар видел куда меньше отснятого материала, чем я… Я испытала чувство, что открываю для себя фильм. Мне казалось, что некоторые вещи я вижу впервые.

Жерар Депардье. Я совсем не был удивлен. Хотя видел материал лишь в начале съемок и снова в тот момент, когда Франсуа переживал настоящий кризис. Тогда я попросил его показать мне смонтированные вчерне сцены… Он тогда словно уперся в стену, мы не двигались вперед. Он испытывал тетанию[44]. Но не по нашей вине.

Катрин Денев. Но он все равно переживал тетанию, как после гонок! (Смеется.)

Жерар Депардье. Когда я увидел все эти сцены, они показались мне безупречными, очень красивыми, я подумал, что смонтировать картину будет просто… Но то, что меня не удивил результат, объяснялось еще и тем, что с самого начала я видел – я говорю это тебе нарочно – насколько ты вжилась в характер этой женщины… Я тут не при чем. Я просто зритель. Нет, правда, роль прекрасная. Надо было лишь произносить текст. Но, увидев, как ты вжилась в свою роль, я понял, что мы не сможем не сделать то, что там написано… Удивление было связано еще и с тем, что я не слышал текста. Мне казалось, что я подсматриваю за двумя людьми в очень важный для них момент жизни, за людьми, которые поправляются после болезни… В самом сценарии мне особенно понравилось, что герои вылезают из своей повседневной скорлупы, инстинктивно, ни о чем не думая. Эти двое больше не скованы, они, как дети, рассказывают друг другу истории…

Катрин Денев. А мне нравится интимный характер фильма, отношений. Эта вещь меня и в жизни очень трогает. А тут я снова увидела эту интимность отношений и интонаций, которые могут существовать между людьми, которым грозит утром расстаться навсегда. Я нахожу именно поэтому фильм оригинальным. Они говорят друг другу важные вещи, они говорят о чем-то более важном, что можно сказать лишь тем, с кем пожил вместе. Они как раз находятся в конце какого-то периода жизни, и должны были встретиться. Все их отталкивает друг от друга, но на самом деле – сближает.

Жерар Депардье. Они исполнены такой же волей, как дети.

Катрин Денев. Тем-то фильм и похож на Дюпейрона. Смесью силы и мягкости, резкости и нежности. Он очень деликатен и тонок, но может быть жесток и груб. Когда она говорит партнеру, после того, как исцеловала его, что целовала не его, а того, другого в нем, она даже не извиняется. Она как грифельная доска: я что-то написала, стираю, пишу другое. Жерар говорит о характере героини, а мне кажется, что все, что его герой говорит о себе, о жизни, просто великолепно. У него два или три монолога. Становится ясно, что у него была не простая жизнь с женщинами, но он их хорошо знает. В его жесткости и нежности есть что-то, что показывает, что он многих желал, но не всегда получал то, что хотел. Хотя и внимательно наблюдал за ними. Чувствуется, что этот мужчина хорошо знает женщин не потому, что много жил с ними, а потому, что наблюдал за ними. Как врач, коим он является.

Жерар Депардье. Прекрасно то, что он любит эту женщину за то, что ей совсем в себе не нравится, за переживаемый ею кризис. В этом как раз заключается трагедия обольщения, и это правдиво и глубоко раскрыто. Они одни на этой дороге, и единственный способ завоевать ее – принять ее такой, какая она есть. Эта смелость просто величественна.

«Стюдио». Поразительно, что ваш имидж благоприятствует этому фильму. А это было не очевидно при таком сюжете.

Катрин Денев. В данном случае хорошо иметь дело с актерами, у которых за спиной своя история. Но уже спустя полчаса, надо, чтобы люди позабыли о нашем имидже. Хорошо, что благодаря нам существует такой разрыв, иначе это выглядело бы гиперреалистично и могло бы не воздействовать на зрителя. Без совершенно невыносимых сцен это тоже бы не получилось. В некоторых их признаниях есть что-то излишне волнующее.

Жерар Депардье. Знаешь, есть минуты, когда твой взгляд полон такого огня! (Смеется.)

«Стюдио». Мне кажется, что вы – единственный в своем роде случай: вы пара в кино и не являетесь супружеской парой в жизни. Вы ведь играли супругов четыре раза, и конца не видно.

Катрин Денев. Теперь надо бы сняться в комедии! В наших прошлых аватарах[45] у нас наверняка были романы. Я думаю, что в одной из прошлых жизней даже была его женой!

Жерар Депардье. Мне страшно нравится быть с Катрин… В кино и в жизни. Но в кино это еще более великолепно, ибо мы защищаем друг друга, мы как два сообщника. А это редкость…

Катрин Денев. А ведь мы не так уж часто встречаемся в жизни… Могли бы видеться чаще, но лично я не испытываю нехватку в нем, ибо, когда встречаю Жерара, у меня всегда такое чувство, что совсем недавно видела его. В наших отношениях присутствует близость, потому что знаю: мне хорошо с ним работается, а это объяснить невозможно. Какая-то алхимия. В кино всякий раз, когда пытаются снимать скорее имена, чем лица и личности, ничего не получается. В чету можно поверить или нет, и известность или талант при этом не имеют никакого значения, это нечто совсем иное.

«Стюдио». Встречаясь в фильмах, вы разве не испытываете чувство, что переживаете немного идеалистическую историю, что бываете вместе для лучшего, а не худшего в жизни?

Катрин Денев. Вы хотите сказать, что если бы мы жили вместе, то давно бы развелись и не сделали бы этот пятый фильм? (Смеется.)

«Стюдио». На всех ли картинах, которые вы сделали вместе, ваши отношения в такой же мере зависели от сюжета, как в «Странном месте»?

Катрин Денев. Нет… За исключением некоторых сцен в «Последнем метро», я никогда не была так близка в своей роли с Жераром, как на сей раз.

Жерар Депардье. Совершенно согласен.

«Стюдио». Странно то, что вы как раз только что снялись каждый у дебютанта: Жерар – у Бруно Ньюттена в «Камилле Клодель», а вы в «Смертоносных волнах эфира» Элизабет Раппно…

Катрин Денев. Когда снимаешься у дебютанта, всегда ждешь сюрприза. Часто все оборачивается разочарованием. Иногда мне крайне необходимо было, чтобы меня поддержали на съемочной площадке. К счастью, рядом был Жерар, и он часто поднимал меня с колен, чтобы нести вперед… Однако верно и то, что при этом нередко испытываешь сомнения. Могу сказать, что если бы перед «Странным местом для встречи» я бы уже работала с дебютантом, это мне во многом помогло бы, сделало бы более снисходительной.

«Стюдио». То, что поддержку вам оказывал партнер, а не режиссер, вас угнетало?

Катрин Денев. Это как в жизни. Не бывает идеального состояния. Подчас составляешь неверное представление о людях. Но в данных обстоятельствах было совершенно нормально, что меня поддерживал Жерар. Конечно, он не подменял Дюпейрона. Но если бы у нас с ним не получились такие близкие отношения, я бы стала искать поддержку на стороне.

Жерар Депардье. Мы неудачно начали работу. По вине техники, нам пришлось переснимать все, что сделали в течение первой недели. И это было ужасно. Словно у тебя высасывают кровь. Ты видишь, как у тебя берут кровь, и внезапно замечаешь, что она течет на пол, а не в пробирку.

Катрин Денев. Я начала сниматься, выпав из машины, а кончила растяжением связок. Между ними я немало смеялась!

Жерар Депардье. Особенно, переснимая все сцены, снятые вначале!

«Стюдио». Когда Жерар так быстро переходит с одной картины на другую, это вызывает у режиссеров ревнивые чувства…

Катрин Денев. В любом случае у Жерара очень женские отношения с людьми и он вызывает чисто женские припадки ревности. Все режиссеры, с которыми он работает, влюблены в него.

Жерар Депардье. А я в них. И в моих партнерш!

Катрин Денев. У него очень страстные отношения с людьми. Как у всех чувствующих актеров. Кстати, многие актеры отказались бы сниматься со мной в его роли. Достоинство Жерара в том, что он соглашается сниматься, не ставя во главу угла свой личный интерес. Поэтому он более открыт, чем многие другие, это прибавляет ему веса. Многие люди, прочитав сценарий, сказали бы: «Роль у женщины великолепная! Мужская тоже, но у женщины исключительная». Сила Жерара в том, что даже если он тоже так подумал, он все равно решил сниматься в картине.

Жерар Депардье. С самого начала я не собирался играть в фильме. Я хотел быть продюсером, не играя в нем. В то время я только что снялся в роли аббата Дониссана…

Катрин Денев…и имел дело с Морисом Пиала!

Жерар Депардье. Нет, обольстил меня не Пиала, а аббат Дониссан.

Катрин Денев. Это одно и то же.